Но сейчас острота их взгляда словно притупилась от удивления, которое сменилось страданием, а потом – тревогой и недоверием. Лила снова отвернулась к стене, словно не желая видеть склонившееся к ней красивое и нежное лицо.
Ирина ласково провела рукой по ее лбу.
– Не важно, как это случилось! – сказала она. – Все равно, кто пришел тебя лечить, я или кто-нибудь другой… Не думай сейчас об этом.
– А потом ты выдашь меня? – глухо спросила Лила, не оборачиваясь.
– Разве я выдала тебя, когда отказалась вступить в кружок марксизма-ленинизма?
В комнатке снова стало тихо. Лила высунула здоровую руку из-под одеяла и взяла Ирину за плечо.
– Сколько страшного случилось… – с мучительным усилием проговорила она.
– Я тоже пережила много страшного. И поэтому пришла помочь тебе.
– Поэтому?
– Да, поэтому.
– Я рада за тебя: ты начинаешь разбираться в жизни…
А мне еще в гимназии стало ясно, что такое жизнь, и потому я казалась тебе холодной и злой. Сюртук называл меня фурией… Помнишь?
– Да, помню. Но ты вовсе не злая и не холодная. Ты всегда бунтовала, когда кто-нибудь лгал или подличал.
Ирина все так же нежно и ласково гладила лоб Лилы. Рука Лилы по-прежнему лежала на плече Ирины.
– Но может быть, я жестокая? – Голос Лилы прерывался от волнения. – Я убила… убила человека… Такого же бедняка, как и я, только он продался хозяевам и хотел арестовать меня.
– Молчи… Постарайся забыть об этом.
– Ты понимаешь, я застрелила его вот так… в упор… И потом видела его лицо в пыли… до сих пор вижу… Не могу спать.
– Об этом больше ни слова! Я дам тебе снотворное.
– Нет, позволь мне высказаться до конца… Я не хочу, чтобы ты думала, будто помогаешь кающейся грешнице… Теперь я на нелегальном положении. Может быть, я и еще буду убивать, когда придется защищать свою жизнь или то дело, за которое мы боремся… Что? Я кажусь тебе страшной?
Ирина инстинктивно отдернула руку. В голубовато-стальных глазах Лилы горел мрачный огонь.
– Если так, не мешай мне сдохнуть как собаке… – Лила горько усмехнулась. – Я говорю тебе об этом потому, что знаю – ты меня не бросишь… Иначе я стала бы хитрить, развивать перед тобой теорию о надклассовой гуманности, за которой ваши лицемеры любят прятать свой эгоизм и жестокость. Но я хочу, чтобы ты увидела жизнь, и потому говорю с тобой так откровенно… Я не приму от тебя помощи, если ты не признаешь простой истины, что капиталисты убивают для того, чтобы увеличивать своп прибыли, а мы – сделать жизнь свободной!.. Попытайся понять коммунистов, Ирина. Рабочим это очень легко, а тебе – трудно… Мы раз и навсегда твердо решили уничтожить эксплуатацию. Мы требуем этого во имя человека, во имя человеческого достоинства, и за это нас убивают.
Но тогда начинаем убивать и мы, начинается беспощадная борьба, вступают в действие бесконечные цепи причин и следствий, возникает водоворот, а примитивное мышление сытых и спокойных принимает следствия за причины… Господа и их лакеи сочиняют легенды о нашей жестокости, а кроткие, наивные создания вроде тебя слепо верят им… Посмотри на меня, Ирина… Неужели я такая страшная?
– Да! – сказала Ирина. – Ты страшная… Теперь я понимаю, почему даже учителя в гимназии боялись тебя.
– Они боялись услышать от меня правду.
– Ты страшная!.. – повторила Ирина.
– И как человек?
– Да, и как человек!.. Ты похожа на маленький острый кинжал. От одного его вида волосы встают дыбом.
– И это тебя пугает… – Лила похлопала Ирину по плечу. – А капиталисты, что они такое? Безобидные ягнята? Неужели ты не видишь во мне ничего человеческого, Ирина?
Губы Лилы дрогнули от обиды. В ее голубых глазах сверкнула насмешка.
– Нет, нет!.. – возразила Ирина. – В тебе есть что-то глубоко правдивое и смелое… Это я чувствовала еще в гимназии и всегда восхищалась тобой. Но я не могу согласиться со всем, что ты сказала.
– Ну конечно.
– Что-то мешает мне… Может быть, то, что я люблю, а ты презираешь… Например, покой, хорошие книги…
– Подожди, дорогая моя!.. – Лила усмехнулась. – Я тоже люблю хорошие книги… И не воображай, пожалуйста, будто мне не хочется, чтобы у меня были такие же руки, как у тебя… Или такой же костюм и туфли… Разница между нами совсем не в этом.
– А в чем же?
– Подумай сама и пойми.
– Я уже поняла это прошлой ночью, когда перебрала в уме всю свою жизнь и последние события… Многое в моей жизни заставляет меня идти против совести и мириться со злом, а ты восстаешь против него и открыто борешься с ним… Но дело не только в этом. Я не могу мыслить так, как вы, не могу согласиться с вашим образом действий. Я пробовала, но я не могу, Лила! Что-то мешает мне.
– Это объясняется очень просто – ты уже принадлежишь классу Бориса Морева.
– Я не уверена, что причина в этом. – Ирина усмехнулась.
– Когда-нибудь убедишься.
– Ты меня ненавидишь, Лила?
– Ненавижу! Иначе и быть не может. Ты наш враг!.. Но я люблю то человеческое, что есть в тебе и что привело тебя сюда.
– Как же так?… И любишь и ненавидишь?
– Именно! Я могу и любить тебя и ненавидеть одновременно.
– Что же будет дальше?
– Я буду относиться к тебе так же, пока ты не утратишь этого человеческого в себе или не начнешь нам вредить.
– Ну а если я его утрачу или если тебе покажется, что я начинаю вам вредить?… Неужели ты забудешь и этот день, и эту комнатку, в которую я пришла, чтобы помочь тебе?
– Да. Все забуду.
– Вот она, ваша нетерпимость! – вознегодовала Ирина.
– Нет, это наша непримиримость, – возразила Лила. – Но погоди. Если мы когда-нибудь возьмем власть и лишим тебя нетрудовых доходов, ты возненавидишь нас гораздо больше.
– Я не буду вас ненавидеть даже тогда.
– А я опять скажу тебе: погоди. Не будь в этом так уверена.
Ирина промолчала. Она подумала, что в характере Лилы есть нечто возвышающее достоинство женщины. Ирина не могла и не хотела быть такой, как Лила, но восхищалась ею. Какой суровой, но честной и смелой всегда была эта девушка – даже в пустяках, когда еще училась в гимназии! Какая трудная, но целеустремленная у нее жизнь! И как это было бы жестоко и глупо, если бы Ирина отказалась ей помочь.
– Я утомила тебя, – сказала Ирина немного погодя. – Не надо было начинать этот разговор.
– Нет, надо… Разговор был очень интересным для меня.
– С точки зрения агитации? – весело спросила Ирина. – У тебя всегда агитация на уме.
– Нет… С точки зрения некоторых перемен в моем мышлении… Всего несколько дней назад я приняла бы тебя совсем по-другому… Многие события, в том числе твой приход сюда, показали мне, как я ошибалась.
– Я не понимаю тебя.
– Тем лучше, – отозвалась Лила. – Эта касается только нас, коммунистов.
– Ну довольно болтать! – Ирина поставила Лиле градусник, сунув его под мышку ее здоровой руки. – Лежи спокойно.
– От болтовни мне лучше.
– Но от волнения у тебя, как и вчера, поднимется температура.
– Сейчас у меня нет температуры. Убери градусник.
– Не учи меня, что делать. Мне важно знать, нет ли у тебя температуры от инфекции.
Поставив Лиле градусник, Ирина встала с кровати и закурила сигарету.
– Какая ты красивая!.. – тихо заметила Лила. – И как тебе все идет!
– Не шути, – рассмеялась Ирина. – У меня предрасположение к полноте, скоро придется заниматься гимнастикой, чтобы похудеть.
– Нет… Все у тебя прекрасно… – задумчиво повторила Лила.
– А себя ты разве дурнушкой считаешь? – спросила Ирина.
– Что я!.. Я простая работница.
– Но если бы мы с тобой пошли наниматься в машинистки, то взяли бы тебя, а не меня, потому что ты из породы белокурых демонов. Ты думаешь, я шучу? Я знаю многих женщин, которые выщипывают себе брови и наклеивают ресницы, чтобы глаза казались такими же роковыми и соблазнительными, как твои… А все без толку. Ты почему смеешься?
– Потому что директор нашего склада в самом деле пытался взять меня к себе в машинистки… И притом с помощью полиции.
– И что ты ему ответила?
– Ничего особенного.
– Представляю себе эту картину!.. Мужчины всегда пытаются купить нас по дешевке. Дай-ка сюда градусник!.. Температуры нет, это хорошо. А теперь дай мне осмотреть тебя как следует… Я прослушала курс хирургии, правда, профессор большую часть времени развлекал нас анекдотами, но это не беда…
Ирина осторожно откинула домотканое одеяло и пришла в ужас от белья Лилы. Белье было чистое, но грубое, ветхое, почти сплошь покрытое заплатами. Зато какое у нее было красивое, стройное тело! Глядя на Лилу, Ирина с тревогой подумала о себе – она знала, что молодые женщины преждевременно полнеют и увядают не от работы, а от безделья. Плечо, колени и здоровая рука Лилы были ободраны при падении, но признаков нагноения не наблюдалось: как только Лила добралась до Динко, она смазала ссадины йодом. Но ее сломанная рука внушала серьезные опасения. Правда, наружных повреждений не было, если не считать нескольких царапин, но острые края сломанных костей сдвинулись и сдавили прилежащие ткани. Рука искривилась, а под мышкой образовался тестообразный отек. Ирина озабоченно нахмурилась.
– Ну как?… Срастется криво? – спросила Лила.
– Нет. Сделаем все как надо. Сначала вправим кости, подождем, пока опадет отек, и тогда наложим гипсовую повязку.
– Но ты… – Лила не решилась продолжать.
– Что я?… – Ирина улыбнулась. – Я пробуду здесь еще несколько дней, пока все не сделаю.
Лила на это не отозвалась ни словом. На глазах ее выступили слезы.
Спустя три дня Ирина вызвала по телефону такси из города и уехала. Вместе с ней уехал и Динко. Он вернулся только через неделю, обросший и запыленный. Проводив Ирину до Софии, он отправился на нелегальную конференцию. У Лилы рука была еще в гипсе. Сидя у открытого окна, Лила перечитывала «Анну Каренину». Динко взял эту книгу в сельской библиотеке для себя. Солнце склонялось к закату; с улицы доносилось мелодичное позвякивание колокольчиков, время от времени заглушаемое мычаньем коров и блеяньем овец. Стадо возвращалось с пастбища. Вечер был тихий и спокойный.
– Как рука? – с широкой улыбкой спросил Динко.
– Прекрасно… Уже не болит.
Лила поняла по его улыбке, что с конференции он привез хорошие вести.
– Что нового? – в волнении спросила она.
– Целая куча новостей… – Динко положил на стол блестящий чемоданчик, привезенный из Софии. – Прежде всего – новый Центральный Комитет!.. Ты представляешь, что это значит? Не то что раньше: этот оппортунист, тот – сектант… Единая, железная партия! Конец всем раздорам!..
– Значит, компромисс! – озабоченно промолвила Лила.
– Никакого компромисса! – Динко присел на кровати, отер пот с лица и закурил. – Теперь во главе партии будут стоять старые, опытные деятели рабочего движения, а не фантазеры, которые витают в облаках.
– А ты не витал в облаках? – сказала Лила, глядя на него искоса из-под полуопущенных век.
– Я гораздо раньше тебя взялся за ум, а в отношениях с людьми никогда не был сектантом… В последнее время ты и меня начала поедом есть, черт тебя подери! Ненадежный элемент… крестьянское происхождение… и прочие глупости.
– Ближе к делу! – прервала его Лила.
– Да… На конференции выступал один товарищ по имени Малек. Очевидно, из Коминтерна. Судя по говору, он из наших мест. Теперь все, о чем мы с тобой спорили ночи напролет, кажется мне детским лепетом. – Динко внезапно насторожился. – Смотри не проболтайся где-нибудь о Коминтерне и Малеке!
Лила снисходительно улыбнулась.
– Рассказывай! – сказала она.
– Точка! – отрезал Динко. – Это самое главное. Лила опять усмехнулась.
– Значит, теперь я – ненадежный элемент!.. – с горечью промолвила она. – Бывшая сектантка.
– Мы тебя быстро вернем на путь истинный.
– О моих стариках что-нибудь узнал? – с грустью спросила она после паузы.
Лицо у Динко вытянулось.
– Их арестовали, – тихо ответил он.
– И наверно, забили до смерти!..
Лила опустила голову. По ее щекам покатились слезы.
– Об этом я не слышал, – возразил Динко. – Они не посмеют… Ты своим поступком подняла дух рабочих. Все табачные центры бурлят. Забастовка принимает неслыханные размеры. Правительство растерялось, а хозяева дрожат за свой товар… Табак уже начинает плесневеть.
– Не заплесневеет. – Лила вытерла слезы. – Они удвоили жалованье ферментаторам.
– И тем не менее во многих местах ферментаторы бастуют. Позавчера полиция освободила легальный стачечный комитет, и Блаже возобновляет переговоры с Борисом Моревым. Главный эксперт Костов досрочно вернулся из отпуска и дал понять, что хозяева склонны пойти на уступки… Если это не простая уловка с целью затянуть переговоры, стачка может закончиться победой.
– Что с Луканом?
– Его чуть не до смерти избили в ночь накануне забастовки. Он хоть и заблуждался, но всегда был честным и храбрым товарищем… Никого не выдал. Если выживет, молчание избавит его от виселицы.
– Я по-прежнему уважаю этого человека.
– И я тоже, но не так восторженно, как ты, – сказал Динко. – Я никогда не прощу ему того, как он исключал из партии. И этот холод… Мумия!.. Камень!.. Всякий раз, как я с ним встречался, я спрашивал себя, что любит этот человек, за что он борется? Просто не могу себе объяснить, как ему удавалось увлекать за собой товарищей! Но послушай! Есть еще одна новость – ты сейчас подпрыгнешь до потолка. Мы говорили с товарищем Малеком о том, чтобы перебросить тебя в Советский Союз. Будешь учиться в Москве, в Высшей партийной школе.
Лида смотрела на Динко, онемев от волнения. Шея у нее покрылась красными пятнами. Но вдруг лицо ее омрачилось.
– Они будут возражать… – глухо сказала она.
– Кто?
– Наши… городские. Я… сектантка.
– Ничего подобного! – Динко потрепал ее за ухо. – Как ни странно, но именно те товарищи, которых ты исключила из партии, дали о тебе хорошие отзывы и настаивали на твоей командировке… Для них ты не только сектантка!.. Теперь тебе ясно, чем еще отличаются сектанты от несектантов?
XIX
Берег был низкий и ровный. Узкая песчаная коса отделяла соленые воды моря от пресноводного лимана, который весной разливался, образуя непросыхающие топи и болота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131