И Баташский спешил переменить разговор с видом человека осведомленного, но не желающего сказать ни слова больше. Постепенно табачники перестали называть Бориса «Сюртучонком» и даже с отцом его стали здороваться, почтительно снимая шляпу. Латинист, убедившись наконец, что люди действительно считают его сына большим человеком в «Никотиане», начал ходить в кафе и в ответ на поздравления говорил небрежно:
– Я всегда верил в Бориса… Он лучший мой сын.
Молва об успехах Бориса достигла и семейства Чакыра. Однажды вечером, снимая низки табака, он сказал дочери:
– Говорят, Сюртучонок женится на дочери Спиридонова?
– Возможно, – глухо проговорила Ирина.
– Это тебе урок, – добавил полицейский.
Ирина не отозвалась. Она ушла к себе в комнату, но не заплакала. Все ее существо словно застыло в угрюмой и безмолвной твердости.
Когда Спиридонов и Зара уехали в Афины, Мария осталась в доме одна со служанкой, которую вызвала из Софии, а Борис снова ушел с головой в лихорадочную работу. У него созревали все новые и новые идеи. Теперь он стремился оправдать доверие господина генерального директора и удивить его, когда тот вернется из Афин, реальными достижениями и практической проверкой того, что он предлагал ввести во всех филиалах фирмы. И поэтому он на время отложил свои новые планы. Усовершенствования в обработке, против которых бывший директор мелочно боролся только из-за того, что они были предложены Борисом, теперь вводил со свойственной ему грубой энергией Баташский, который спешил показать свое усердие новому заправиле. Борис ввел премии еще для некоторых категорий рабочих. За маленькую надбавку к поденной плате рабочие удвоили свои усилия, и расходы по обработке упали на два процента. Сократив количество поденщиков в других категориях и укрепив дисциплину, Борис снизил расходы еще на один процент. Еще два процента он выжал, уволив всех больных и неумелых рабочих, которые не могли работать наравне с другими. Таким образом, расходы по обработке сократились на пять процентов. Истощенные и отравленные никотином люди выбивались из сил, но закону прибыли до этого не было дела. Среди рабочих началось брожение. Некоторые открыто подстрекали к бойкоту премий. «Выходит, что мы работаем сдельно, – возражали они, – а трудовые законы категорически запрещают это». Но двое из философов, которые так рассуждали, были на плохом счету у полиции, и их сразу же арестовали, пятерых выбросили со склада, а остальные испугались и перестали роптать. Освободив склад от этих толкователей трудового законодательства, Борис обнаружил, что расходы на обработку упали еще на два процента. Итого – целых семь процентов. Теперь уж папаша Пьер мог на деле увидеть первые достижения своего пороге эксперта.
После этого Борис занялся уточнением плана будущих закупок. В его плане было множество новых уловок, которые до сих пор никому не приходили в голову. Гвоздь плана заключался в том, чтобы ошеломить конкурирующие фирмы неожиданными и быстрыми действиями, но было в нем и немало продуманных мер против производителей. План предусматривал увеличение количества тех подкупленных негодяев, которые распускали в деревнях ложные слухи и публично заключали фиктивные договоры на покупку табака по дешевке. Впоследствии фирма по дорогой цене покупала табак у этих обманщиков, но большинство одураченных ими крестьян уступало свой товар по сравнительно низкой цене, опасаясь, как бы он не остался у них на руках.
Пока Борис занимался всеми этими делами, Мария отдавалась музыке. Она играла часами, и звуки ее рояля, сливаясь с гудением вентиляторов, глухо доносились до конторы, где работал Борис. Музыка была то меланхоличная и тихая, походившая на жалобу, то вдруг становилась бурной и страстной, как гневный протест, словно Мария пыталась прогнать этими звуками вечно витавшую над нею угрозу неизбежной гибели. После часов, проведенных за роялем, она выходила из своей комнаты, и Борис видел из окна конторы, как она гуляет одна по лужайке или в саду. И, обладая обостренной способностью проникать во внутренний мир людей, он очень скоро понял, что Мария живет в каком-то своем мире музыки и невеселых настроений, который не имеет ничего общего ни с развлечениями ее среды, ни с грязной и жестокой действительностью склада.
В своем маленьком мирке, оторванном от всего света, она отдалась волнению, которое пробуждал в ней Борис. Это волнение она переживала по-своему, ничем его не проявляя, но наслаждаясь им немного извращенно. То, что она испытывала, было любовью – серой, холодной, нерадостной и подавленной любовью, которую жизнь наконец-то преподнесла одинокой девушке, разъедаемой тоской и неизлечимой болезнью. Она была достаточно умна, чтобы не обманываться, и не воображала, будто этот мрачный и своеобразный юноша тоже любит ее. Но ей было приятно, что он ее хотя бы уважает. Мария тихо радовалась его красоте, его чувству такта, тому, что он явно не собирается использовать ее интерес к нему. Льстецами, которые, бия себя в грудь, изъяснялись ей в своих чувствах, она была сыта по горло. Она знала, что ни в ком никогда не пробудит глубокой страсти, но хотела, чтобы ее по крайней мере не оскорбляли притворством. И чувство, которое она теперь испытывала к Борису, питалось именно его сдержанностью и холодностью.
Однажды утром Мария увидела его через решетку сада, когда он входил в контору, и сделала ему знак подойти к ней. Она шла с книгой в сад. На ней было светлое летнее платье, темные очки и туфли на низком каблуке, надетые на босу ногу. Нос и лоб ее покраснели от солнца. Она не была красива, но казалась нежной и миловидной. Когда Борис подошел к ней, она подала ему руку – сквозь тонкую молочно-белую кожу просвечивали голубоватые вены – и сказала дружеским тоном:
– Вчера мне позвонил по телефону эксперт. Он уже в Софии, и вы можете отвезти ему письмо, которое оставил отец.
– Я думаю, что лучше будет представиться ему, когда ваш отец вернется, – сказал Борис.
– Почему? – спросила она удивленно.
– Потому что господин Костов ничего обо мне не слышал, и я могу показаться ему навязчивым. Неприятно, когда к вам приходит совершенно незнакомый субъект и представляется ни более ни менее как вашим помощником.
– Да, это верно!.. – Мария засмеялась. – Костов довольно своеобразный человек, а папа с этим не считается.
Она задумалась, потом внезапно добавила:
– Послушайте, я могу вызвать его сюда и представить вас… Умно, правда?
– Нет, хватит уж, – быстро проговорил Борис. – Я больше не имею права пользоваться вашей добротой… Полгорода болтает, что своим успехом в «Никотиане» я обязан вам.
Мария покраснела, но быстро справилась со смущением и сказала весело:
– Вот как?… И вы беспокоитесь за свое доброе имя?
– Отнюдь нет!.. Я все равно уже слыву в городе беззастенчивым малым. Дело в вас.
– Обо мне не тревожьтесь, – сказала она. – Костов завтра же будет здесь. Дайте письмо.
Борис вынул письмо из бумажника, глядя ей в лицо с некоторым беспокойством. Впервые Мария прочла в его взгляде волнение, но оно быстро исчезло.
– Рассчитывайте на меня, – заверила она его просто. – И назло сплетням приходите ко мне пить чай.
В благодарность Борис пробормотал несколько сухих вежливых слов. Жилы на его висках сильно бились. Мария пошла к лужайке такая радостная, что даже тихонько запела.
Приезд Костова поверг табачников в новую тревогу. Кто-то опять пустил слух, что «Никотиана» готовится начать закупки «на корню». Баташский опроверг этот слух, но так двусмысленно, что спустя полчаса директора «Джебела» и «Родопского табака» уже помчались на машинах в деревню поднимать на ноги своих агентов-скупщиков. В город они вернулись покрытые потом и пылью и разъяренные напрасной ездой по жаре. Довольный своей местью, Баташский ехидно и нагло ухмылялся вечером в кафе. Ведь директор «Джебела» в прошлом году разыграл его самого подобным же образом.
В это время Костов показывал Марии свою новую американскую машину, купленную в Швейцарии. Он демонстрировал действие ее приборов, включал и выключал фары, объяснял преимущества ее мотора. В его речи и движениях было что-то юношеское, и это забавляло Марию. Костов был высокий пятидесятилетний холостяк с продолговатым румяным лицом, голубыми глазами и серебристо-белыми волосами. Он был в пиджаке из коричневой панамы, светлых брюках «гольф» и великолепных спортивных ботинках. От всей его красивой фигуры веяло неповторимой элегантностью и светским тщеславием, к которым Мария уже привыкла. Ведь он носил ее на руках, когда она была еще грудным ребенком, и вполне годился ей в отцы, но ему было приятно блистать своими светскими талантами даже перед нею.
– Сколько вы заплатили за эту машину? – спросила Мария.
– Четыреста двадцать тысяч, – со вздохом ответил Костов.
– Для вас это пустяки.
– Эх, Мария!.. Ты по-прежнему издеваешься над бедняками.
Мария рассмеялась. Она знала, что папаша Пьер щедро премирует местных директоров двухмесячными окладами, а его главный эксперт получает полмиллиона наградных в год. Но она не знала, что на складе туберкулезные девушки работают за двадцать два лева в день.
– Пора ужинать, – сказала она.
«Бедняк» бросил последний взгляд на свою роскошную машину, в которой его приятельницам из оперы предстояло пережить волнующие минуты за городом. Следом за Марией он направился к дому. Столовая была ярко освещена. Мария приказала служанке приготовить изысканный ужин и даже сама приняла участие в сервировке стола. Костов критически оглядел накрытый стол и почувствовал себя польщенным вниманием Марии. Да, у нее есть вкус, она девушка со стилем. Установив это лишний раз и усевшись против нее, он истово приступил к ужину. К еде господин главный эксперт «Никотианы» был так же взыскателен, как к одежде, автомобилям или своим приятельницам. Некоторые его провинциальные родственники по сю пору ходили в бараньих шапках, а садясь ужинать, подгибали под себя ногу, но сам он был образцом утонченности. Он привез из Софии бутылку какого-то особенного вина, и речь его становилась все более оживленной. Между бифштексом и десертом, состоявшим из орехового торта, который он очень любил, Мария сказала:
– Я прочла в газете, что вы выбраны в Международный комитет по зимним состязаниям в Гармише.
– Да, как же!.. – Главный эксперт «Никотианы» покраснел от удовольствия. – Да, да!.. А ты знаешь, Мария, что этой маленькой честью Болгария обязана графу Остерману, с которым я тебя познакомил в прошлом году?
Мария улыбнулась кротко и ласково. Она знала, что граф Остерман служит в австрийском торговом представительстве. Но она не знала, что граф не очень аристократично потребовал себе тайные комиссионные за табак, который «Никотиана» предлагала представительству. Она знала также, что избрание обязывало Костова истратить самое меньшее полмиллиона на угощения и банкеты в дорогих отелях Гармиша. Но она не знала, что половина рабочих «Никотианы» в обед ест только хлеб с чесноком.
После ужина Костов снова заговорил о приеме, который ему устроили ротарианцы в Базеле, о плохом состоянии здоровья Барутчиева-старшего, болевшего туберкулезом, и новых фантастических планах Торосяна, который намеревался основать филиалы своей фирмы в Стамбуле и Кавалле. Костов говорил о Торосяне с некоторой снисходительностью, так как армянин хоть и нажил уже около ста миллионов, но все еще считался выскочкой. Затем Костов, как всегда, пожаловался на переутомление. Настал удобный момент для разговора о Борисе.
– Папа нашел вам помощника, – с безразличным видом сказала Мария.
– Вот как? – Костов быстро заморгал.
Он давно хотел этого, но не находил подходящего человека. Ему нужен был помощник и способный и честный одновременно, а в главных экспертах эти два качества сочетались редко.
– Да, – сказала Мария. – Прочтите это письмо.
Она подала ему письмо папаши Пьера о Борисе. Костов вынул из элегантного футляра очки в роговой оправе и стал сосредоточенно читать письмо. В нем папаша Пьер перечислял достоинства Бориса и категорически приказывал назначить его вторым экспертом фирмы. Он даже положил ему жалованье – тридцать тысяч левов в месяц. Костов сложил письмо и нахмурился.
– Где это чудо? – сухо спросил он.
– Завтра я покажу вам его.
– А ты его откуда знаешь?
– Это я его открыла.
Лицо у Костова стало растерянным и встревоженным.
– Ничего не понимаю, – быстро сказал он. – Объясни мне, пожалуйста.
– Я его открыла, – повторила Мария. – А папа изучил его внимательно и всесторонне… Этот юноша – именно тот человек, о котором вы давно мечтаете.
– Мария!.. – Голос эксперта прозвучал почти укоризненно. – Я знаю, что ты не охотница до случайных флиртов… Я не могу допустить, чтобы какой-то дурак вскружил тебе голову.
– Он не дурак, – сказала Мария с усмешкой. И потом Добавила тихо: – Завтра вы его увидите.
От волнения эксперт закурил сигару, чего ему не следовало делать, так как он страдал легкими приступами грудной жабы. Волнение его усилилось, когда Мария ясно дала понять, что не желает больше разговаривать о Борисе.
– Хотите, я вам поиграю? – спросила она.
– С удовольствием послушаю, – ответил Костов.
Он был музыкален, но сейчас ему совсем не хотелось слушать музыку. Мысли его были поглощены невероятным, ошеломляющим событием, о котором он только что узнал. Он сочувственно смотрел на бледное, малокровное лицо Марии, на ее пепельно-русые, гладко зачесанные назад волосы, на тонкие губы и тусклые глаза. Ее левое веко опускалось чуть ниже правого, левый уголок рта тоже казался слегка опущенным. Движения у нее были быстрые и порывистые. Они отличались какой-то странной, непроизвольной резкостью, как у человека, выпившего много кофе. Что-то в ее нервной системе разладилось, и это можно было скорее угадать, чем заметить. Но Костов, который знал все, и угадал и заметил это одновременно. И тогда он подумал: «Бедное дитя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131