В конце концов, он еще не свыкся с самой идеей, что люди существуют, что существует их планета, что они пересекли непостижимое расстояние с помощью двигателя, принцип действия которого Супаари не понять, просто затем, чтобы узнать о нем и его планете. Он такого и вообразить не мог.
Что джанаата – господствующий вид на Ракхате, казалось людям вероятным с самого начала их знакомства с Супаари. Они привыкли к тому, что на верху пищевых цепочек находятся хищники и что на планете доминируют убийцы. И, если честно, они несколько разочаровались в руна. Размеренность, неспешность и безмятежность жизни руна действовали на людей отупляюще; бесконечное жевание, несмолкающий гвалт, постоянные прикосновения утомляли. «Они очень милые», – сказала Энн однажды ночью. «Они очень скучные», – ответил Джордж. И в уединении их палатки Энн призналась, что во время бесконечных дискуссий руна частенько испытывала искушение заорать: «Ох, бога ради, сколько можно болтать? Давайте живей!»
Поэтому, несмотря на зловещее начало их знакомства с Супаари, люди были рады иметь дело с тем, кто сам принимал решение, даже если оно сводилось к тому, чтобы снести с плеч чью-то голову. Они были счастливы найти на Ракхате кого-то, кто быстро схватывал, кто смеялся и сам шутил, кто понимал с полуслова. Супаари двигался быстрее, чем рунао, выполнял за день больше дел, не устраивая бестолковой суетни. Как и люди, он был деятелен и энергичен. На самом деле, Супаари даже мог их измотать. Но при втором закате он проваливался в сон и дрыхнул пятнадцать часов, словно гигантский плотоядный младенец.
Что отношения между джанаата и руна неравноправны, стало очевидно, когда, через несколько дней после прибытия Супаари, в деревню вернулись Ва Кашани, притащив с собой огромные корзины, наполненные корнем пик. К джанаата селяне явно относились с большим почтением. Принимая семьи руна, возлагая длани на их детей, Супаари напоминал крестного отца мафии или средневекового барона. Но тут ощущалась и привязанность. Его правление, если этот термин уместен, было милостивым. Всех посетителей он выслушивал внимательно и терпеливо, по справедливости разрешал споры, подводил участников к выводу, который казался логичным. Ва Кашани его не боялись.
Чужеземцы не могли знать, насколько все это обманчиво и сколь необычен сам Супаари. Обязанный всем лишь самому себе, Супаари не утаивал свои ранние годы и свой нынешний статус, а поскольку все живые члены иезуитской группы вышли из земных культур, где ценили таких людей и презирали наследственные привилегии, они были склонны видеть Супаари в несколько героическом свете: рисковый парень, преуспевший в жизни.
Возможно, Алан Пейс был лучше готов к тому, чтобы разобраться в классовых аспектах Ракхати-общества, – поскольку в Британии еще сохранялись кое-какие черты культуры, которая серьезно относилась к родословным. Возможно, Алан бы понял, насколько искренен маргинал Супаари, как мал его доступ к реальным источникам власти и влияния и как сильно желал он такого доступа. Но Алан был мертв.
Когда после необыкновенных событий первых недель, ближе к концу партана, пришло время провожать джанаата, все жители Кашана, чужие и местные, последовали за Супаари к пристани или свисали с террас, выкрикивая слова прощания, бросая в воду цветы и развевая на ветру длинные пахучие ленты.
– Сипадж, Супаари! – негромко сказала Энн, когда он приготовился отчалить, а вокруг них болтали и теснились руна. – Можно кое-кому показать тебе, как мы прощаемся с теми, кого любим?
Супаари был тронут тем, что она этого пожелала.
– Без колебаний, Хаан, – произнес он низким и погромыхивающим голосом, к которому она уже привыкла.
Жестом Энн попросила его придвинуть голову, и Супаари низко наклонился, не зная, чего ждать. Поднявшись на цыпочки, женщина обхватила руками его шею и крепко обняла. Когда Энн отступила, он заметил, что ее голубые глаза потемнели и заблестели.
– Кое-кто надеется, Супаари, что ты вернешься скоро и благополучно, – сказала она.
– Сердце кое-кого будет радо вновь оказаться с тобой, Хаан.
С удивлением Супаари осознал, что ему не хочется ее покидать. Спустившись в кабину моторного катера, он вскинул взгляд на ее родичей – каждый отличен от других, каждый отдельная и особенная загадка. Внезапно – потому что этого желала Хаан – Супаари ощутил потребность доставить удовольствие им и посему наконец принял решение, которое, по его мнению, могло причинить хлопоты. Оглядевшись, он нашел глазами Старейшину.
– Кое-кто сделает приготовления, дабы вы посетили Гайджур, – сказал он Д. У. – Нужно многое рассмотреть, но кое-кто подумает, как все это осуществить.
– Ну, дорогие мои дети, – весело объявила Энн, стряхивая с себя печаль расставания, когда катер Супаари скрылся за северным изгибом реки, а руна начали возвращаться в свои квартиры, – пора нам поговорить о половых различиях.
– Провалы в памяти, – с серьезным лицом сказал Эмилио, а Марк засмеялся.
– Что, если мы устроим обзорное заседание? – услужливо предложил Джимми.
Улыбнувшись, София покачала головой, и сердце Джимми воспарило, но затем послушно вернулось туда, где ему надлежало быть.
– Так что там насчет половых различий? – спросил Джордж, шикнув на Аскаму, и повернулся, посмотрев на Энн.
– Черт возьми, женщина, это все, о чем ты способна думать? – вопросил Д. У.
Усмехаясь, точно Чеширский кот, Энн вместе со всеми направилась вверх по крутому склону.
– Подождите, парни, пока узнаете, что мне вчера сказал Супаари!
Дальше тропка сужалась, и они вытянулись в цепочку. Аскама щебетала Джорджу о какой-то длинной, детально разработанной сказке, которую они придумывали вместе, затем увидела Кинсу и Файера, и дети убежали играть.
– Похоже, мы угодили в сеть половой дискриминации, – впрочем, как и наши хозяева, – сообщила Энн, когда они прибыли в квартиру.
Здесь было полно руна, но несмолкающая перекрестная болтовня стала людям уже привычна, и Энн едва замечала прочие разговоры.
– Джимми, руна считают тебя дамой и матерью всех нас. София, тебя принимают за подростка-мужчину. Эмилио – подросток-женщина. Они не вполне представляют, куда отнести Д. У., Марка и меня, но совершенно уверены, что Джордж мужчина. Разве это не мило, дорогой?
– Не уверен, – с подозрением сказал Джордж, оседая на подушку. – А как они решают, кто есть что?
– Ну, во всем этом есть определенная логика. Эмилио, ты угадал верно, что Аскама – маленькая девочка. Шанс был пятьдесят на пятьдесят, и ты выиграл. Фокус в том, что мать Аскамы – Чайпас, а не Манужаи. Да, так и есть, родные мои! – подтвердила Энн, когда они потрясенно уставились на нее. – Я вернусь к этому через минуту. Как бы то ни было, Супаари утверждает, что все дела в деревне ведут руна-женщины. София, послушай – это действительно круто. Беременность длится у них недолго и не доставляет особых неудобств. Как только ребенок рождается, мамаша вручает ненаглядного малютку папочке и, не сбившись с ритма, возвращается к делам.
– Не удивительно, что я не мог найти смысла в упоминаниях полов! – сказал Эмилио. – Выходит, поскольку Аскаму готовят в торговцы, они думают, что я тоже женщина. Потому что я – официальный переводчик нашей группы, да?
– Именно, – ответила Энн. – А Джимми, по их мнению, наша мама: он достаточно большой, чтобы походить на взрослую женщину. Вот почему, наверное, они всегда просят его принять за нас решение. И руна полагают, что мнение Д. У. он спрашивает из вежливости, – так мне кажется.
Ярбро фыркнул, а Энн усмехнулась.
– Ладно, теперь самое интересное. Манужаи – муж Чайпас, верно? Но он не генетический отец Аскамы. Дамы руна выходят за джентльменов, которые, на их взгляд, будут хорошими социальными отцами – каким является Манужаи. Но Супаари утверждает, что партнеров выбирают, руководствуясь, – она прокашлялась, – совершенно иным набором критериев.
– Находят хорошего жеребца, – сказал Джордж.
– Не будь грубым, дорогой, – откликнулась Энн. Чайпас и ее гости решили пойти к Ауче поесть, и квартира разом опустела. Когда люди остались одни, Энн наклонилась вперед и продолжила заговорщически:
– Но ты прав, смысл именно в этом. Должна заметить, этот обычай имеет определенную первобытную привлекательность. Теоретически, конечно, – добавила она, когда Джордж состроил недовольную гримасу.
– Почему же только про меня они «совершенно уверены», что я – мужчина? – обиженно спросил Джордж, чья мужественность подверглась косвенной атаке с двух сторон.
– Ну, помимо твоей мужественной наружности, любовь моя, они также заметили, как замечательно ты управляешься с детьми, – сказала Энн. – С другой стороны, ты не проявляешь особого интереса к собиранию цветов, поэтому они слегка сбиты с толку. То же самое насчет Марка, Д. У. и меня. Они думают, что я мужчина, потому что стряпней занимаюсь в основном я. Может, для них я нечто вроде папаши? О, Джимми, возможно, они считают, что мы с тобой состоим в браке? Очевидно, они не замечают разницу в возрасте.
Эмилио делался все более задумчивым, а Д. У., наблюдая за ним, начал посмеиваться. Наконец не выдержал и Эмилио.
– В чем дело? – спросила Энн. – Что тут смешного?
– Не уверен, что «смешной» – подходящее слово, – сказал Д. У, нацелив правый глаз на Эмилио и вскинув бровь.
Эмилио пожал плечами:
– Ничего. Но идея о разделении ролей генетического и социального отцов была бы уместной в моей семье.
– Могла бы уберечь твою несчастную буйную юную голову от многих бед, – прибавил Д. У.
Невесело рассмеявшись, Эмилио провел ладонями по волосам. Теперь все смотрели на него, на лицах ясно читалось любопытство. Он помедлил, зондируя старые раны, и обнаружил, что они затянулись.
– Моя мать была женщиной, как говорят, с большим сердцем и живой натурой, – произнес Эмилио, тщательно подбирая слова. – Ее муж был красив, высок и силен. Брюнет, но очень светлокожий. Мать тоже была очень светлой.
Он сделал паузу, чтобы они переварили эту информацию; не требовался генетик, чтобы сделать вывод.
– Муж моей матери в течение нескольких лет находился вне города…
– Сидел за хранение и распространение, – вставил Д. У.
– … а когда вернулся, узнал, что у него есть второй сын, почти годовалый. И очень смуглый. – Некоторое время Эмилио оставался неподвижным, а в комнате повисла тишина. – Они не развелись. Должно быть, он очень любил мою мать.
Раньше это не приходило ему в голову, и Эмилио понятия не имел, что ему следует по этому поводу чувствовать.
– Она была очаровательной, понимаете? Энн могла бы сказать: такую нельзя не любить.
– Поэтому за ее вину пришлось отвечать тебе, – проницательно сказала Энн, ненавидя эту женщину за то, что она допустила такое, и безмолвно ругая Бога – за то, что дал этого сына не той матери.
– Конечно. Дурной тон – родиться некстати.
Эмилио посмотрел на Энн, но тут же отвел взгляд. Зачем он ворошит прошлое? Как он мучился тогда, старался понять, в чем его вина, но что об этом мог знать ребенок? Вновь пожав плечами, Эмилио увел разговор в сторону от Елены Сандос:
– Муж моей матери и я часто играли в игру, называвшуюся «Выбей дерьмо из ублюдка». Мне было примерно одиннадцать, когда я понял смысл этого термина.
Распрямившись, он взмахом головы отбросил с глаз волосы.
– Я изменил правила игры, когда мне стукнуло четырнадцать, – сказал он, гордясь этим даже после стольких лет.
Зная, что будет дальше, Д. У. против воли усмехнулся. Он сожалел о разгуле хулиганства в Ла Перла и пытался научить парнишек вроде Эмилио улаживать ссоры, никого не калеча. Его наука трудно приживалась в районе, где отцы говорили сыновьям: «Если на тебя кто-то наедет, порежь ему лицо». Такое напутствие давали восьмилетке в первый школьный день.
– Наш достопочтенный отец-настоятель, – услышал он проникновенный голос Эмилио, – был в те дни приходским священником в Ла Перла. Конечно, он не потворствовал склокам между членами семьи, в каком бы хлипком родстве они ни состояли. Тем не менее отец Ярбро прививал юным прислужникам определенную мудрость. Это включало следующую заповедь: когда между противниками имеется существенная разница в размерах, большой дерется грязно уже потому, что намерен справиться с гораздо меньшим оппонентом…
– Поэтому подлови сукина сына раньше, чем он тебя ухватит, – заключил Д. У. тоном, подразумевавшим, что благоразумие этого постулата самоочевидно.
На самом деле он учил мальцов в спортивном зале нескольким тонкостям. Поскольку Эмилио был мелким, необходимой предпосылкой к маневрам являлась неожиданность. Сложность состояла в том, чтобы мальчик понял: вполне допустимо драться, защищая себя, когда Мануэль приходит домой в сильном подпитии, но нет необходимости сражаться со всеми насмешниками, проживавшими в округе.
– … и хотя, уложив засранца, испытываешь примитивное первобытное удовлетворение, – со спокойным уважением к своему наставнику говорил Эмилио, – этому не следует предаваться без умеренности и снисходительности.
– Меня как раз интересовало, где ты выучился приемам, уложившим Супаари, – сказал Джимми. – Это было впечатляюще.
Разговор переключился на священника, которого Джимми знал в Южном Бостоне и который боксировал на Олимпиаде, затем Д. У. вспомнил нескольких сержантов, которых знал по морской пехоте. Энн и София принялись готовить завтрак и качали головами, прислушиваясь к рассказам о бесспорно противоправных, но замечательно эффективных хоккейных приемах, применявшихся в квебекской лиге для защиты вратарей. Но потом разговор вернулся к Рукопожатию джанаата, как именовалась среди них атака Супаари на Сандоса, и когда речь опять зашла о детстве Эмилио, он встал.
– Никогда не знаешь, в какой момент пригодятся старые навыки, – произнес он с некоторым раздражением, двинувшись к террасе.
Но остановился, рассмеялся и благочестиво добавил:
– Пути Господни неисповедимы.
И было непонятно, серьезен Эмилио или шутит.
Путь вниз по реке от деревни Кашан показался Супаари короче, чем путешествие туда из Гайджура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66