Однажды звонят мне в четыре утра. А затем все мы сидим в кабинете Джимми, слушая невероятную музыку, и я говорю: интересно, а можем мы туда полететь? И Джордж, Джимми, София говорят конечно, нет проблем, надо лишь сделать расчеты. А ты думаешь: мы что, сумасшедшие? Ну, я тоже так думал, Энн. То есть сперва это было как бы игрой! В самом деле я забавлялся мыслью, что это – воля Господа.
Энн вспомнила его тогдашнюю шутливость. В то время это казалось очень странным.
– Я все ждал, что игра прекратится, что все от души посмеются надо мной и я вернусь к своим делам, пытаясь заставить Ортегу отдать мне тот дом для детского сада, споря с Ричи Гонзалесом и муниципалитетом о ремонте канализации на восточной окраине и все такое, да? Но она просто продолжалась. Отец Генерал, астероид, самолет и все эти люди, трудившиеся над безумной идеей. Я все ждал, что кто-то скажет: Сандос, идиот, сколько хлопот из-за ерунды! Но это длилось и длилось.
– Как сказал Д. У., чертова уйма черепах, появившаяся на чертовой уйме столбов.
– Да! Итак, я лежу в кровати, ночь за ночью, и больше не могу спать, а ты меня знаешь – обычно я засыпаю на полуслове. Бывало, всю ночь думаю: что тут происходит? И часть меня говорит: ты, тупой ублюдок, – Бог пытается тебе что-то сказать. А другая моя часть возражает: Господь не разговаривает со шпаной из Пуэрто-Рико, разве не знаешь?
– С чего ты взял? Видишь ли, я спрашиваю как один не вполне убежденный агностик у другого.
– Ну, ладно, слова насчет Пуэрто-Рико я беру назад, но Господу не к лицу заводить любимцев. А что во мне такого особенного, чтобы Бог потратил время, стараясь что-то мне сказать?
Он выпустил пар, и Энн дала ему собраться с мыслями. С минуту Эмилио молчал, глядя в пустоту, затем посмотрел на нее, улыбнулся и, спустившись с кровати, сел рядом с Энн на полу – плечом к плечу, подняв, как и она, колени. Разница в возрасте казалась сейчас совсем не важной. Энн на миг вспомнилось, как она вот так же сидела со своей лучшей подругой, когда им обеим было по тринадцать, – делясь секретами, строя планы.
– Все шло так, будто Господь и вправду влиял на события. И я поймал себя на том, что, как и Марк, говорю «Deus vult», – но в то же время не думаю так всерьез. Но однажды ночью я вдруг подумал, что все это происходит, на самом деле. Происходит нечто экстраординарное. Бог уготовил для меня особую судьбу. Помимо сточных труб, я имею в виду… И долгое время я продолжал думать, что я, наверное, сумасшедший, а вся эта затея – безумие. Но иногда… Энн, бывают периоды, когда я верю… И когда я делаю так, – тут голос Эмилио упал до шепота, а руки, покоившиеся на коленях, раскрылись, словно он хотел потянуться к чему-то, – это изумительно. Внутри меня все обретает смысл; все, что я сделал, что случилось со мной – все вело сюда, где мы сейчас находимся. Но, Энн, это пугает, и я не знаю почему…
Она ждала продолжения, но Эмилио молчал, и Энн решила выстрелить наугад.
– Знаешь, что самое ужасное в признании в любви? – спросила она. – Ты попросту голый. Ты поставил себя в опасное положение, снял всю защиту. Ни одежды, ни оружия. Негде прятаться. Полностью уязвимый. Единственное, что позволяет это вытерпеть, – это вера, что другой тоже любит и что он не станет тебе вредить.
Эмилио ошеломленно посмотрел на нее:
– Да. Точно. Как раз это я и чувствую, когда верую. Словно я влюблен и обнажен перед Господом. И это внушает ужас. Но в то же время ощущаешь себя грубым и неблагодарным, понимаешь? Потому что продолжаешь сомневаться. Ведь Бог любит меня. Персонально.
Он фыркнул, недоверчиво и изумленно, и на секунду зажал ладонями рот. Затем убрал их.
– Это звучит самонадеянно? Или просто безумно? Думать, что Господь любит меня.
– Для меня это звучит совершенно здраво, – сказала Энн, пожимая плечами и улыбаясь. – Тебя очень легко любить.
Она осталась довольна тем, как естественно и непринужденно это прозвучало.
Эмилио отодвинулся, чтобы посмотреть на Энн, и его взгляд смягчился, а сомнения уступили место правде, в которой он был уверен.
– Madre de mi corazon, – сказал Эмилио тихо.
– Hijo de mi alma, – ответила она нежно и убежденно. Прошла минута, а они оставались вместе, открытые друг другу. Затем чары развеялись, и он засмеялся:
– Если мы задержимся здесь, это вызовет скандал.
– Думаешь? – спросила Энн, широко раскрыв глаза. – Как мило!
Поднявшись на ноги, Эмилио протянул ей руку. При низкой гравитации она встала легко, но задержала пальцы в его ладони на секунду дольше, чем требовалось, и они обнялись, опять рассмеявшись, потому что было трудно решить, чьим рукам следует находиться сверху. Затем Энн открыла дверь и устало окликнула:
– Дайте кто-нибудь этому парню сандвич.
Джимми заорал: «Сандос, ну ты и дурень! Когда ты последний раз ел? Я что, должен обо всем думать?» А София сказала: «Может, в следующий раз нам лучше играть на изюм?» Но они с Джимми уже готовили для Эмилио еду. И все опять вернулось к норме, насколько это возможно внутри астероида, над Альфой Центавра, в поисках знаков от Господа.
– У моего папаши был когда-то «бьюик», вот так же слушавшийся руля, – пробормотал Д. У. Ярбро. – Чертова колымага каталась, точно свинья в грязи.
Никто не посмел засмеяться. На протяжении последних двух недель Д. У. Ярбро и София Мендес трудились без отдыха, опуская «Стеллу Марис» все ближе к планете. Процесс был опасным и выматывающим, отчего Д. У. иногда бывал неожиданно груб с людьми.
Все были раздражены, но после того как Д. У. наконец ухитрился вывести корабль на приемлемую орбиту и они перешли в свободное падение, ситуация сделалась еще хуже. Более трехлет люди вкалывали, точно мулы, чтобы оказаться в пределах видимости планеты, которую они прилетели исследовать. Свыше восьми месяцев находясь в тесном пространстве, они отлично ладили; и все же накапливалось напряжение, тревожность, мучительное нетерпение, которые проявлялись не в крикливых спорах, а во внезапном молчании, когда человек проглатывал резкий ответ.
Самым ворчливым оказался Д. У, распекавший остальных за мелкие промахи, невнимание к деталям или неуместные высказывания. И хотя Эмилио был не хуже прочих, ему доставалось чаще всего. Когда Ярбро безапелляционным тоном предложил восстановить распорядок дня, Эмилио отпустил маленькую шутку насчет disordo irregularis. Д. У. пристально смотрел на Сандоса, пока тот не опустил глаза, а затем сказал: «Если не можешь быть серьезным, помалкивай». После чего Эмилио заткнулся на несколько дней. В другой раз, когда отец-настоятель переполошил всех, выдав за завтраком ряд неожиданных распоряжений, а закончив особенно резкой директивой, адресованной Сандосу, Эмилио попытался ее смягчить, спросив: «Вы хотите добить меня этим приказом?» Ярбро вылил ему на голову поток очень быстрого, весьма нелитературного и сильно искаженного испанского, которого никто больше не смог понять, но о смысле можно было догадаться по эффекту.
Энн могла обратиться к Д. У, чтобы выяснить, следует ли ей вкратце обрисовать перспективы на общую тему перекомпенсации, но в результате сама битый час выслушивала лекцию по поводу того, что забыла закрыть солонку, вследствие чего ее содержимое несколько дней вытекало через дырочки. И когда Д. У. открыл шкаф, случился миниатюрный снежный шторм. Завязался неприятный обмен колкостями, в который оказался вовлечен Джордж, и потребовалось вмешательство Софии и Джимми, чтобы всех утихомирить.
Но в конце концов адаптация к невесомости завершилась, тошнота у всех прошла, порядок был восстановлен, и каждый стал работать с приемлемой эффективностью. Для начала они провели тщательный осмотр планеты, запустив вокруг нее несколько спутников, собирая данные об атмосфере и рельефе местности. На таком расстоянии были отчетливо видны контуры океанов и материков. Преобладающими цветами были зеленый и голубой, переходящий в пурпурный; вклинивались участки красного, коричневого, желтого; все это остужалось белизной облаков и очень маленькими ледовыми шапками. Планета не слишком походила на Землю, но была красива и манила к себе почти столь же сильно.
Больше всего удивило, что радиосигналы возобновились. Всякий раз, когда корабль проходил меж лунами и планетой, он принимал вспышки невероятно сильных радиоволн.
– Они целят в луны, – сообразил Джимми, когда набросал схему и разобрался с физикой происходящего. Но на лунах не было никаких признаков разумной жизни или колоний. – Почему они нацеливают радиостанцию на луны?
– Нет ионосферы! – торжествующе объявил Джордж, однажды днем вплывая в общую комнату из своей каюты, где изучал данные по атмосфере. Это поразило его, как гром среди ясного неба, хотя он не думал о радиопроблемах. – Они используют луны для отражения сигнала.
– Точно! – завопил Джимми с командного мостика.
Он ворвался в общую комнату, зацепился рукой за опорный столб и закружился вокруг него, будто гигантский орангутанг, пока трение не затормозило его, спустив по спирали.
– Вот почему на Земле мы принимали сигнал лишь через каждые пятнадцать и двадцать семь дней!
– Тут я не поняла, – крикнула Энн с кухни, где она и София готовили ленч.
– Без ионосферы, удерживающей радиоволны, можно посылать сигналы лишь в пределах прямой видимости, как на наших ультракоротковолновых вышках, – пояснил Джордж. – А если хочешь охватить радиовещанием более широкую территорию, то можно нацелить на луны очень сильный сигнал, и он отразится обратно конусом, который покроет здоровенный кусок планетной поверхности.
– Поэтому то, что мы принимали у себя, было рассеиванием вокруг лун, – каждый раз, когда они выходили на одну линию с Землей, – добавил Джимми, ликуя, что наконец разрешилась эта маленькая тайна.
– А что такое ионосфера? – спросила Энн. В изумлении Джимми уставился на нее.
– Извини. Я слышала слово, но не знаю, что оно означает, – в самом деле. Я врач, Джим, а не астроном!
Джордж прыснул, но Джимми, слишком молодой для первой серии «Звездного пути», не понял шутки.
– Солнечная радиация вышибает электроны из молекул в верхних слоях атмосферы, ясно? Это превращает их в ионы, – начал Джимми.
– Внимание, – вклинился Д. У., вталкивая себя в общий зал из командного отсека. – Завтра в девять будьте готовы выдать резюме по всему, что вы узнали. Я должен принять решение.
Затем он удалился, исчезнув в своей каюте и предоставив народу качать головами и шептаться. Проследив, как он уплывает, Энн повернулась к Софии:
– Что думаешь? Предменструальный синдром?
– Эта форма привязанности, – улыбнулась София. – Командир эскадрильи снова в строю. Он опасается, что его людей погубят энтузиазм и «кабинная лихорадка». Но никому не хочется лететь в такую даль, а после повернуть обратно, не опустившись на планету, – в особенности Д. У. Он под сильным давлением.
– Я поняла твою мысль, – сказала Энн, впечатленная анализом, который она сочла лишь чуть-чуть не дотягивающим до полной точности, и гадая, то ли София не знает, то ли предпочитает помалкивать. Скрытничает, решила Энн. София мало что пропускает и знает Д. У. отлично. – Как он себя, по-твоему, поведет?
– Он советуется лишь с собой. Судя по тому, что мне известно, планета пригодна для жизни. Возможно, Д. У. отправится вниз один или возьмет с собой еще одного-двух, а остальных оставит на корабле.
Закрыв глаза, Энн обмякла, насколько это возможно при невесомости.
– О, София, мне кажется, я готова умереть, лишь бы не оставаться тут на минуту дольше, чем необходимо.
С удивлением София увидела, что Энн впервые выглядит на свой возраст, и на секунду испугалась, что та разрыдается. София обняла ее – как раньше неоднократно ее обнимала Энн. Это не был стихийный порыв, поскольку София Мендес едва ли когда-либо поступала импульсивно. Но теперь наконец она впитала в себя достаточно любви, чтобы вернуть какую-то ее часть.
– София, я люблю вас всех, – сказала Энн, смеясь и поспешно промокая глаза рукавом. – И все вы мне смертельно надоели. Ладно, давай накормим наших парней.
На следующее утро Энн сидела на самом напряженном и изнурительном собрании. Точнее говоря, плавала. Она намеревалась внимательно слушать, но оказалось, что ей трудно сосредоточиться и сохранять неподвижность во время длинных дебатов о том, будет ли топливо спускаемого аппарата должным образом воспламеняться в атмосфере планеты. Здешний воздух был пригодным для дыхания, а климат – отвратительно жарким, но не смертельно. Каждую секунду тут бушевало множество гроз и циклонов, что могло быть связано с сезонностью или с количеством энергии, изливаемой на эту систему тремя солнцами.
Доклад Марка был доскональным и обескураживающим. Он набросал границы между экологическими областями, но кто знает, чем могли оказаться преобладающие лиловые пятна? Это могли быть лиственные леса, летние луга, хвойные заросли или даже огромные сплетения водорослей. «Чем бы оно ни было, – заметил Марк, пожав плечами, – его там очень много». Говорить о топографии ему было проще. Открытые водные пространства выглядели по-земному, но Марк предупредил, что их можно спутать с болотистыми участками. Приливные зоны оказались замечательно широкими – что не удивительно при нескольких лунах. Имелись явные старичные озера и множество речных систем. Марк полагал, что там есть участки возделанной земли, но отметил: «За сельскохозяйственные посадки можно принять и смешанный лес».
Давайте просто слетаем, думала Энн, пока Марк бубнил. К черту этот доклад. Давайте слетаем! Упакуем немного сандвичей, залезем в долбаный катер, сядем на планете, распахнем двери и будем жить – или загнемся.
Напуганная собственным нетерпением, Энн огляделась и увидела, что другие испытывают то же самое. Но затем Марк сказал:
– А вот здесь источник радиопередач.
Вокруг раздались удивленные возгласы. Марк очертил участок возле побережья.
– Похоже, это город, расположенный в долине, которую окружают горы. Я полагаю, это не пересечения дорог, но линии – вот здесь – могут быть каналами, ведущими от двух рек, которые вы видите тут и тут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66