– Так где же в Карибском море ваши родители, дорогая? На каком острове? – продолжила допрос моя мать.
Фай почесала в затылке. Ее щеки залила краска.
– Они, видите ли, уплыли на корабле, а вот на какой остров, я точно не знаю.
– Может, кому-нибудь кофе? – обратилась я к присутствующим.
– Ну хотя бы примерно? – уперлась моя мать, словно ребенок, только что узнавший слово «почему?».
– Тогда, может, чаю кто хочет? – попыталась я снова.
– В общем-то, миссис Армстронг, я сейчас не знаю с точностью, поскольку в последнее время от них не слишком часто приходят новости.
– О, неужели?
– Да, в самом деле, поэтому я… ну я правда не знаю…
Вдруг Подриг привстал в своем кресле, подавшись вперед, выпил до дна содержимое своего высокого стакана, позволив себе сыто рыгнуть, и заявил:
– Фиона, а разве твой папаша не держит бар для стюардесс на Барбадосе? Ну, после того как твоя мамочка сбежала с летчиком с таким жутко произносимым именем и забеременела. Разве не так, Мэри? Помнится, скандал тогда разразился грандиозный, хотя, конечно, тому уже сто лет в обед. А что, если этот кретин пилот объявится снова, а, Мэри?
Молчание в комнате окутало нас тяжелым бархатным плащом. Все уставились на Подрига, который наливал себе очередной стакан какой-то прозрачной жидкости, находясь в блаженном неведении о том, какую бомбу он подложил в этот воскресный вечер. Затем наши головы дружно повернулись в сторону Мэри, похоже, впервые в жизни не нашедшей слов. На ее лице появилось такое выражение, словно она намеревалась запихнуть своего мужа по частям в пустую бутылку и забросить подальше в море.
– Тетушка Мэри, – у Фай задрожал голос, – о чем он говорит? У моей мамы нет ребенка, ведь правда же?
Мэри скорчила гримасу. Ее молчание говорило громче всяких слов.
– Тетушка Мэри? – повторила Фиона. Ее голос зазвучал выше и громче. – Ну скажите же мне, что у моей мамы нет еще одного ребенка. Она же ваша сестра, вы должны знать.
Мэри теребила фартук толстыми короткими руками.
– Она променяла меня, – выдохнула Фай. – Она исчезла и променяла нашего Шона и меня. Так, тетушка Мэри?
Мэри попыталась заставить себя улыбнуться, а потом разразилась искусственным смехом, как в телевизионном шоу.
– Нет, Фиона, дорогая, конечно, нет. Подриг просто что-то напутал.
– Ничего я не напутал, – зашипел Подриг. – Ты думаешь, я совсем того, что ли? Тупой как пень?
– Послушай меня, Подриг… – начала Мэри.
Мы смотрели то на одного, то на другого, вертя головами в разные стороны, и я даже стала опасаться, как бы они не отвинтились от наших шей.
– Нет, не буду я тебя слушать, Мэри Хеггарти. Ты всегда, черт побери, все знаешь, не так ли? Даже не думай выставлять меня полным идиотом! Я точно знаю, что мамаша Фионы сожительствует где-то с этим… ну, как там его? – Он проглотил свой напиток. – Двоемужие это, вот такое безобразие. Поговаривают, будто он чуть ли не состоит в родстве с королевской фамилией, ага. И конечно, у нас где-то наверху валяется открытка с Барбадоса с баром ее папаши и именами всех его проституток. Пойду-ка и принесу ее прямо сейчас.
– Ты этого не сделаешь, Подриг Хеггарти. Теперь усади свою задницу на стул и перестань болтать, понятно? Бедной Фионе сейчас не нужно этого слышать.
Она сложила руки на груди и бросила на мужа убийственный взгляд. Кэтлин от изумления широко разинула рот. Все присутствующие уставились в ковер, за всю свою весьма долгую жизнь никогда еще не получавший столько внимания.
– Тетушка Мэри, – поторопила ее Фай каким-то чужим голосом, – ведь дядя Подриг шутит, правда?
– Да, Фиона, шутит… – начала Мэри, но ее честное открытое лицо выдавало неловкость, которую она ощущала. – В некотором смысле он… Ну, я имею в виду… – Мэри запнулась и прошептала: – Боже правый.
Она закрыла глаза, словно молясь о том, чтобы на нее снизошло вдохновение. Или чтобы нашествие саранчи унесло мужа как можно дальше от ее крепко сжатых кулаков. Она тяжело вздохнула и, когда снова открыла глаза, на ее глазах блестели слезы.
– Боже правый, я больше не могу тебе лгать, дитя мое, – с трудом выговорила она, покачав головой. – В твоей семье было достаточно лжи, на всю твою жизнь хватит, бедная девочка.
Я затаила дыхание, с ужасом ожидая того, что сейчас должно произойти.
– Нет, Фиона, Подриг и не думает шутить. Твой дядя – пьяный мерзавец, распустивший язык, но он говорит правду.
Фай, зажав рот ладонью, раскачивалась на подлокотнике моего кресла. Я обняла ее за талию, уже второй раз за вечер не находя слов. Моя мама покачала головой – то ли в смятении, то ли от отвращения. А отец проглотил еще один бокал портвейна, словно это магическим образом могло вернуть его на несколько минут назад. Веселенькие выходные.
Мэри вытерла руки о фартук и склонилась к Фай, в тишине комнаты слышалось только ее хриплое дыхание.
– Прости, Фиона, я должна была сказать тебе раньше, – вздохнула Мэри, – но не знала как. По телефону сделать это трудно, а так мы с тобой вообще не виделись. А с тех пор как ты приехала сюда, все было так удивительно и подходящего случая не представилось. Конечно, твоя мать сама должна была рассказать тебе, но она испугалась, Фиона. Очень жаль говорить это. Моя сестра плохо обошлась с тобой, но это ее дело, сейчас она слишком далеко, чтобы я могла упрекнуть и отругать ее. Может, она пыталась защитить свою дочь. Или они не хотели, чтобы ты огорчалась из-за их развода.
– Развода! – повторила Фай высоким голосом. – Но сколько времени все это тянется?
– Эх, уже долго, – произнес Подриг. – Они разведены уже добрых пять лет. С рождения ребенка.
– Что? – Пораженная Фай чуть не свалилась с кресла.
– Подриг, ну когда же ты заткнешься? – прошипела Мэри.
– Мои родители разведены вот уже пять лет, пять чертовых лет, а я даже не знала. И в этом мире у меня есть сводный брат или сводная сестра, и ему или ей наверняка даже не сказали о моем существовании. Господи, да что же это такое? А я-то думала, моя семья не может развалиться окончательно. Черт. Они обвиняют меня в смерти Шона, оставляют с этим грузом на душе и страхами, а сами сбегают и начинают все сначала без меня. Почему? Что я сделала? – хрипло кричала Фай. – Иисусе, мой папаша – бармен для проституток, а у моей мамаши есть еще ребенок; черт, просто не могу поверить.
Она закрыла лицо ладонями и разразилась рыданиями.
– Фай, – я прижала ее к себе, – посмотри на меня, Фай.
– Боже милостивый, они сведут меня с ума, как Шона! – воскликнула она. – Я теряю рассудок.
Я обхватила подругу покрепче, чувствуя, как все ее тело сотрясает дрожь.
– Нет, Фай. Ты сильнее их. Ты не убежала от своих проблем. И так здорово справляешься с ними, что просто поражаешь меня.
– Какие проблемы? – прошипела моя мать. – Она что, наркоманка?
– Ради Бога, мама, помолчи. Заткнись же, в конце концов!
Кэтлин перестала дышать и так сильно прикусила губу, что на ней выступила кровь. Расстроенная Мэри пересекла комнату, подошла к мужу и шарахнула по его лысеющей макушке.
– Отстань, женщина!
– Ну и дурак же ты.
Она приблизилась к Фионе и начала качать ее, словно мать, убаюкивающая обиженное дитя. На мгновение Фай поддалась, но затем я почувствовала, как каменеет ее тело. Она оттолкнула руки Мэри и, спотыкаясь, направилась к двери. Погасшая и хрупкая, немного похожая на бумажную куклу, нечаянно оставленную под дождем.
– Это было таким позорищем, – попыталась объяснить Мэри. – Знаете, развод и все, что связано с церковью.
– Да плевать я хотела на церковь.
По комнате пронесся вздох. Лицо Фай побледнело и осунулось, а глаза широко распахнулись, как у совы.
– Где была церковь, когда Шон нуждался в помощи? Мне было всего пятнадцать лет. Я сама не могла помочь ему, но он не позволял мне ни с кем говорить об этом. Где были родители, когда мы хотели устроить ему достойные похороны, а они испортили их своим гнусным лицемерием? Заявили: это постыдно, что он покончил с собой. Они позволили запятнать его чистую душу идиотскими условностями, которые разрушили нашу семью. Дурацкие старомодные ценности. – Фай покачала головой. – Лучше забыть свою опозоренную семью и никогда не вспоминать о собственной ответственности. Лучше сбежать на край света, чем признать, что потерпели полный крах. Спрятаться где-нибудь подальше, и развестись, и завести новых детей, чтобы заменить старых. Господи, сейчас ведь двадцать первый век и все кругом разводятся.
– Ты преувеличиваешь, – начала было моя мать, но остановилась, увидев выражение моего лица.
Я потянулась к руке Фай, безвольно свисавшей вдоль тела. Моя подруга зарыдала, поток слез смыл румянец, появившийся на ее щеках за последние несколько недель.
– Хочешь, уйдем отсюда, Фай? Поговорим обо всем этом дома.
Фай кивнула, слабо улыбнувшись мне:
– Да, думаю, мне лучше уйти.
Я встала, чтобы пойти с ней, но она положила руку мне на плечо:
– Нет, Милли, оставайся со своими родными. Мне нужно побыть одной.
– Но, Фай…
Я попыталась протестовать, но поняла: она уже все для себя решила и переубеждать ее не имеет смысла.
– Не позволяй моим проблемам испортить тебе вечер. Я достаточно взрослая, чтобы справиться с этим самостоятельно. Это просто шок. Я же ничего об этом не знала, мне нужно переварить все это.
Она поморщилась, словно у нее заболела голова.
– Родители… – буркнула она мрачно. – Это их право – ломать детям жизнь.
Фай механически, словно робот, повернулась и вышла из комнаты. Несколько минут, показавшиеся часами, прошли в полном молчании, а затем вновь раздался голос моей матери.
– Мне нравятся твои занавески, Мэри, – произнесла она, прибегнув к извечной английской привычке заметать пыль под ковер. – Это ситец?
Я постаралась побыстрее распрощаться с хозяевами, хотя мне потребовалось немало сил, чтобы оторвать отца от неиссякаемого источника спиртного в доме Хеггарти. После ухода Фай больше никто не пил. Я завезла своих родителей в гостиницу и отправилась домой; к этому времени дождь полил как из ведра. Из очень большого. Противный ливень. Я помчалась по Мейн-стрит, вполне довольная заметно улучшившимся в последнее время уровнем физической подготовки, но проклиная свое решение не надевать непромокаемую куртку. Мать посоветовала мне надеть ее, и потому я, конечно же, категорически отказалась. Очевидная глупость с моей стороны.
Когда я наконец добралась до нашей берлоги, то вполне годилась для участия в конкурсе красоток в мокрых футболках (недоставало разве что лишь роскошных силиконовых титек), а насквозь промокшие джинсы облепили мои ноги как вторая кожа. Все огни в доме были погашены, поэтому я втиснулась в пространство под карнизом черепичной крыши, увы, ничуть не спасавшим от дождя, и попробовала найти ключи. Это заняло не слишком много времени, поскольку ни сумку, ни куртку я не взяла, а в брюках всего четыре маленьких кармана. А потом вспомнила: ключи остались дома на столе, когда я в спешке захлопнула дверь, торопясь забрать родителей из гостиницы. Но все же предприняла еще одну попытку найти их. Безуспешно.
Заглянув в кухонное окно, увидела связку ключей, мирно лежащую рядом с моей уютной непромокаемой курткой и мобильным телефоном. Я протерла окно, пытаясь разглядеть кроссовки Фай, которые непременно должны были валяться где-нибудь посреди комнаты вместе с ее пальто. Однако ничего не обнаружила, кроме воскресных газет, беспорядочно разбросанных по полу, – вполне характерно для Фай. А может, она, вернувшись домой, увидела мои ключи на столе и решила оставить мне другие? В доме царила таинственная тишина, и это порядком удивило меня, поскольку Фай обычно плохо засыпала и вряд ли смогла бы уснуть, пока я не приду домой. Обычно ей требовалось не меньше двух часов, чтобы переключиться на нормальный ритм. И еще час, дабы решить, что ей хочется увидеть во сне. Сегодня, правда, дело обстояло совсем иначе. Видит Бог, уж если я смертельно измучена событиями этого вечера, то Фай должна чувствовать себя во много раз хуже. Я испытывала угрызения совести и жалела, что не ушла с подругой домой. Я должна была находиться рядом. Она нуждалась во мне больше, чем моя непробиваемая мать и разгоряченный винными парами отец. Черт возьми, почему я не ушла вместе с ней? Она стала для меня самым близким человеком в отличие от моих родителей. Я, наверное, плохая подруга.
– Куда же подевался этот чертов ключ?
Под ковриком пусто. Под единственным кирпичом рядом с первой ступенькой тоже. И над дверью нет. Да уж, я большой специалист по очевидным местам, где люди прячут ключи от дома. Борцы с преступностью пришли бы в ужас.
Вздохнув, я легонько постучала в дверь; будить Фай не хотелось, но если я и дальше буду мокнуть под этим дождем, единственной ролью, которую я смогу сыграть, станет больная пневмонией в сериале «Скорая помощь». Не дождавшись ответа, я забарабанила громче: у меня побелели костяшки пальцев, а дверь под моим напором подозрительно затрещала. Но все безрезультатно.
– Фай, – заорала я, – впусти меня!
Ни звука.
– Апчхи!
Я подпрыгивала на месте, чтобы окончательно не околеть. Ну почему так холодно? Ведь май на дворе, боже мой. И тут я вспомнила, что наша спальня находится на другой стороне дома и окна ее выходят на море; может, стоит попытаться привлечь внимание Фионы оттуда?
Молодец, Эйнштейн, да и только.
Я припустила бегом вдоль боковой стены, пытаясь восстановить дыхание. Согреться из-за сильного берегового ветра и мокрой одежды так и не удалось. Если бы только были в моде рясы с капюшоном. Сейчас даже такое облачение пришлось бы как нельзя кстати. Ради Бога, да что со мной? Веду себя как истеричка.
Я перепрыгнула ограждение со стороны стены, обращенной к морю, и мои ботинки залили потоки морской воды, перехлестнувшей через защитные бортики. Волнение на море заметно усилилось со времени моей последней тренировки, а прилив достиг своего пика из-за полнолуния. Я узнала о таких вещах, когда приехала сюда. Я слегка улыбнулась по поводу моих новых познаний, а затем вытянула шею, чтобы заглянуть в окно спальни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44