Только что был голодным и трезвым. Раз! И оказалось, что я до осоловения сыт и пьян. На гудящие от трёхдневного напряжения мышцы накатила тёплая истома и в миг сделала всё тело тяжёлым и непослушным. Я уснул едва ли не с куском во рту.
— Чшаэм, — меня осторожно встряхнули за плечо. — Просыпайся, Чшаэм. Пора.
Просыпаться не хотелось, но я всё же пересилил себя и сел. В гханака было темно. Судя по отсутствию света в узких оконцах, снаружи тоже.
— Сейчас утро или вечер? — спросил я и сел. — Темень, хоть глаза выкалывай.
— Утро, — ответил из темноты голос Гхажша. — Здесь перед рассветом всегда так. Сейчас Гхай коптилку зажжёт. Собирайся и побыстрее.
— Пожар что ли? — сказал я, невольно зажмурившись от полыхнувшего в темноте снопа искр. Когда я их открыл, крохотный огонёк уже освещал внутренность гханака и моих озабоченных спутников.
— Хуже. Королевские стрелки. В часе пути отсюда.
— За нами? — испугался я и стал быстро обуваться.
— Вряд ли, — покачал головой Гхажш. — Откуда им о нас знать. Может быть, просто грабить.
— Чего тут грабить? — удивился я, меняя стрелковый блузон на привычную куртку. — Нищета такая.
— Дети, женщины, — Гхажш пожал плечами. — Ещё скотина, но главное — женщины и дети. Кому повезёт, попадёт на виноградники Лебеннона. Кому не повезёт — в рудники в Белых горах. Кому совсем не повезёт, продадут в Рохан, лес валить, или ещё хуже — умбарским купцам на галеры. Ты готов?
— Вроде готов, — я проверил, как сидит на плечах сбруя. — Вспомнил. Воды надо набрать.
— Набрано, — Гхажш подал мне тяжёлую баклагу. — Пристегни. Парни, Вы готовы?
— Угу, — ответил из полумрака Гхай.
— Давно, — подтвердил Огхр.
— Угхлуук нас ждёт у колодца, берём бурдюки с водой и пошли, — Гхажш показал мне на округлый кожаный мешок, похожий на огромную колбаску.
— Как мы их потащим, — проворчал Гхай, взваливая себе на плечи такой же булькающий мешок, только немного побольше. — Тяжесть такую.
— Бактра обещали дать, — обнадёжил Гхажш. — У колодца на него перегрузим. До колодца потерпишь.
Снаружи была суета. Кричали ребятишки, слышался женский плач, кто-то тащил какой-то убогий скарб, кто-то гнал небольшой гурт тощих овец, множество народу пробегало мимо без видимой цели и смысла, и никто не обращал на нас внимания. Меня поразило, что орки оказались удивительно малы ростом. Из тех, что я успел увидеть по пути к колодцу, в Хоббитоне многих бы посчитали рослыми, а иных даже огромными. Но в Хоббитоне и меня нынешнего сочли бы огромным, а никто из попавшихся нам навстречу не был выше меня.
У колодца тоже была толпа, но уже иного рода. Здесь собралась сотня или полторы вооружённых орков. У большинства были короткие копья и небольшие луки, но у некоторых я заметил и клинки, вроде наших кугхри, только поменьше и более прямые. В утренних сумерках вид у них, низкорослых и коренастых, был достаточно страшный, но я уже довольно знал, чтобы не обманываться жутью боевой раскраски и видеть за ней страх и растерянность.
Над орочьей толпой возвышался корноухий эльф, из-за плеча у него высовывалась голова Угхлуука с торчавшими во все стороны клочками волос, а рядом стояла низенькая, эльфу чуть выше пояса, старушка. Гхажш оставил нас стоять у сгруженных в пыль мешков, а сам подошёл к старушке и присел перед ней на корточки. Они перекинулись парой слов, старушка кивнула и, повернув голову в сторону, залихватски свистнула в четыре пальца. Свист ещё не дробился отголосками эха, когда от одного из окружающих домов к нам подвели удивительного вида скотинку.
Гхай сказал, что у орков есть что-то вроде лошади. Так вот. Если эта скотина с двумя (!) горбами и длинными мосластыми лапами — лошадь, то я гном.
Пока мы приторачивали к бактру мешки с водой, к нам подошёл довольно рослый орк. Боевая раскраска покрывала не только его лицо, но и обнажённое до пояса тело.
— Привет, Гхирыжш, — сказал ему Гхай. — Ты чего голиком? Скоро солнце взойдёт, шкура как чешуя будет.
— А? — отозвался растерянно орк и наморщил лоб.
— Без одежды чего? Говорю, — Гхай потрепал куртку на мне, — шкура сгорит на солнце.
— А… — орк махнул рукой. — Умереть. Сегодня умереть. Белокожие. Всегда приходят, когда солнце. Не любят ночь. Умереть сегодня.
— Драться будете? — переспросил Гхай. — Не выдержите же на свету. Солнце, — он ткнул пальцем в сереющий небосвод. — Глаза на свету. Больно будет.
— Будет, — кивнул орк и вытянул из-за пояса кожаную повязку. — Для глаз. Закрыть. В дырки смотреть. Час можно драться. Два часа драться. Час мало. Два часа — все уйдут…
Орк показал по сторонам руками.
— Убегут. Два часа драться надо. Потом слепой буду. Умереть сегодня, — и разразился хрипящей скороговоркой.
— Помедленней, — попросил Гхай. — Медленно говори, тогда пойму.
Когда орк закончил, Гхай покачал головой: «Прости, Гхирыжш, не могу. Никто из нас не может». И обратился ко мне: «Чшаэм, у тебя нож бъёрнингский был. Он где?»
— В мешке, — сказал я. — Сверху лежит.
— Я отдам ему? — попросил Гхай. — Нам лишняя тяжесть, а у них с клинками плохо. Наконечники на копьях и то у многих каменные. Отдам, а?
— Давай, — согласился я и повернулся к нему спиной.
Гхай вынул из мешка тяжёлое оружие «медведей» и протянул его орку. «Не можем остаться, — извинился он ещё раз. — Возьми. Подарок». Орк растерялся, было, а потом, протянув руки, принял нож в дрогнувшие ладони. Вытянул клинок из ножен, потрогал лезвие пальцем, одобрительно цокнул, и вдруг, прижав нож к груди, словно боялся, что мы его отберём обратно, начал часто кланяться, быстро-быстро тараторя что-то. «Не надо, — покачал головой Гхай. — Пусть он тебе хорошо послужит. Удачи тебе, Гхирыжш-Шин-Нагх».
Орк поклонился ещё два раза, мне и Гхаю отдельно, и отошёл, пятясь.
— Это Гхирыжш, — грустно сказал Гхай, глядя, как орка окружили его товарищи. — Вчера познакомились. Будет вместе с этими снагами колодец защищать. Если два часа продержатся, уу-гхой с ребятишками успеют далеко в пустыню уйти. Жалко парня, всего неделю, как имя получил.
— А потом? — спросил я. — Потом-то что?
— Что потом? — удивился Гхай. — Снаг перебьют. А остальные потом вернутся, через несколько дней. Не могут же они без воды вечно по пустыне ходить.
— Не будет у них никакого потом, — вмешался в наш разговор подошедший Гхажш. — И некуда им будет возвращаться. Когда они обратно придут, колодец будет трупами завален и песком засыпан. Так нынче стрелки воюют. Я им объяснял, что всем здесь надо драться, либо всем уходить. Тогда, может, хоть половина выживет. Не верят. Ни мне, ни Угхлууку. Думают, обойдётся.
— Ладно, хватит сопли жевать! — закончил он неожиданно и зло. — У нас своё дело! И нам надо его сделать! Уходим.
Когда мы поднялись наверх котловины, уже выглядывал из-за окоёма краешек солнца. В его отсветах был виден орочий караван, поднимающийся по северному склону. Наш путь лежал на восток. Навстречу свету. Последний раз я оглянулся на деревню, и в этот миг снизу, от колодца, донеслось пение.
Обычно Тёмное наречие звучит грубо и неприятно для уха, но пятнадцать десятков уу-снага пели высокими и чистыми детскими голосами, и этот слитный звенящий звук будил во мне тоску и сожаление.
— Что они поют? — спросил я Гхажша.
— Песню снаги перед боем, — ответил он. — Умирать готовятся.
— Переведи, — попросил я.
— Некогда, — сказал он. — Идти надо.
— Я переведу, — вдруг заговорил корноухий эльф, державший под уздцы бактра.
«Враг — впереди,
А жизнь — позади,
Нам некуда отступать.
Встань поближе, друг,
Да натягивай лук
И даром стрелы не трать.
Щит — на руке,
Клинок — в кулаке,
Убей и зарой свой страх.
Не время тоске,
Коль яд на клинке,
И враг в десяти шагах.
Нет слез и слов,
Обычай суров -
Без имени умирать.
Но это война,
И покажет она,
Кому имена давать.
Кто разберёт,
Как жребий падёт.
Кто выживет — будет знать.
О мёртвых народ
Песни после споёт.
Придёт пора — вспоминать.
Закончилась песня, замолчал эльф, а я всё стоял. Внутри меня отголоском орочьего напева звучал высокий и чистый звенящий зов Сторожевого горна родного Тукборо. «Вставай! Беда! Вставай! Враги! Вставай! Не спи! Тревога!» -
— Идём, Чшаэм, — сказал Гхажш. — Не надо оглядываться. Идём.
И мы пошли навстречу солнцу, постепенно ускоряя шаг и переходя на бег. Мы бежали, склонив головы, чтобы встречные лучи не слепили глаза, и сквозь мерный топот тяжёлых походных сапог в мой разум всё настойчивей и настойчивей пробивался зов горна. «Вставай! Беда! Вставай! Тревога!»
Глава 31
Ненавижу песни и музыку эльфов. Дедушка Сэм приходил от них в восторг. Я ненавижу.
Мы бежали чуть меньше часа, а потом я остановился. Остановился неожиданно даже для самого себя. Просто понял, что не могу бежать дальше. Не оттого что устал. Я понял, что должен вернуться. Не спрашивайте меня почему. Может быть, потому, что я не мог оставить в беде тех, чей хлеб ел. Может быть, меня поразила грустная, звенящая песня снаг. Может быть… Да мало ли, что может быть. Неправильно это было — взять и убежать. Это было разумно, но это было неправильно. Правильно было — вернуться. Это было страшно, до ледяной ломоты в коленях, но это было правильно. И я остановился.
— Ты чего? — Гхай едва не сбил меня с ног, с размаху ткнувшись в спину.
— Я возвращаюсь, — ответил я.
— Как это? — не понял Гхай. — Куда?
— В деревню, — пояснил я. — Обратно в деревню.
— Незачем, — подошёл к нам Гхажш. — Незачем тебе возвращаться. У нас есть дело, которое мы должны сделать. Там ты ничем никому не поможешь.
— Может быть, — сказал я. — Даже, наверное. Но я возвращаюсь.
— Ты не можешь вернуться, — возразил Гхажш. — Я тебе говорил, больше у тебя не будет возможности передумать. Мы должны идти дальше.
— Идите, — пожал я плечами. — У вас есть дело. Я выбрал себе другое. Ты сам мне объяснял, что вся наша жизнь зависит от сделанного нами выбора. Я выбрал, и ты не можешь меня лишить того, что я выбрал.
— Могу, — вдруг жёстко сказал Гхажш. — Ты стал одним из нас. Ты помнишь, что бывает за нарушение приказов?
— Ты решил лишить меня имени? — спросил я. — Или просто убить прямо сейчас? Можешь попробовать. Но этим ты мне ничего не докажешь. Я хочу вернуться. Я не могу убегать, когда там детей убивают.
— О каких детях ты говоришь? О снагах, что остались защищать колодец? Забудь о них. Они всего лишь снаги. Те, кто не совершил ничего достойного, чтобы получить имя. Они хвост, отброшенный ящерицей. Им предопределено умереть сегодня, и они умрут. Зачем ТЫ хочешь умереть вместе с ними? Ты можешь это хотя бы объяснить?
— Не могу, — честно сказал я. — И я не хочу умирать, я хочу им помочь. Хоть чем-то. Даже, если это грозит мне смертью. Ты говоришь — снаги. Сколько лет этим снагам?
— Какая разница? — удивился Гхажш. — Ну лет по двенадцать-одиннадцать, к чему это?
— Они дети. Дети, защищающие свой дом. Я хочу им помочь.
— Я тебя не понимаю. Какое значение это имеет? Гхай, сколько тебе лет?
— Пятнадцать, — хмуро ответил Гхай.
— Гху-ургхану тоже было пятнадцать. Урагху — восемнадцать. Мне — двадцать два. Какое значение имеет, кому из нас сколько лет? Взрослым делают не годы, а дела. И снаги делают то, что должно им делать. Ты думаешь, среди них есть хоть один, кому приказано было там остаться? Каждый из них решал это сам. Это их выбор, не твой.
— Да как ты не поймёшь, — в сердцах воскликнул я. — Они не станут взрослыми. Ты говорил, что ваш народ хочет стать людьми. Людьми, какими их задумал Единый. У этих парнишек в деревне не будет такой возможности. И у их детей и внуков тоже не будет. Потому что у них не будет детей. У них не будет даже сегодняшнего заката. Почему единственным достойным поступком в их жизни должна быть смерть? Почему? Можешь мне это объяснить? Всё Дело, о котором ты так тревожишься, перед этим — пыль и пустота. Некому будет читать книги Барад-Дура, если бросать своих детей на смерть. Кому нужны оставшиеся от мёртвых манускрипты, если ради них надо оставить умирать живых детей? Я решил вернуться, чтобы драться рядом с ними. И выжить или умереть тоже вместе с ними. Ничего более этого я тебе объяснить не смогу. Это МОЙ выбор. И если ты хочешь лишить меня этого, то можешь ударить меня в спину, когда я буду уходить…
— Я с ним пойду, — вдруг заявил Гхай.
— Ещё не легче, — вздохнул Гхажш. — Ты-то чего с ума сошёл?
— Ни чего я не сошёл, — ответил Гхай. — Он мой кровник. Он однажды доказал, что он лучше меня. В этот поход я пошёл не с тобой, а с ним. Я буду защищать его спину.
— Да ты… — Гхажш сплюнул. — Ты…
— Хватит! — мы все вздрогнули от неожиданности. Это заговорил Угхлуук.
— Хватит! Шагхрат! — повторил он. — Замолчи! Пока не наговорил того, чего потом придётся стыдиться. Ты пойдёшь с ними.
— Зачем? — изумился Гхажш. — Зачем, азогх?
— Ты мне как-то сказал, что у этого парня многие из нас могут поучиться. Настала пора поучиться у него и тебе!
Тем временем, эльф ловко снял свёрток с Угхлууком с плеч и распеленал его.
— Я не понимаю тебя, азогх, — покачал головой Гхажш. — Я редко возражаю тебе, но сейчас ты не прав. Мы там все погибнем и не сделаем того, ради чего мы здесь.
— Сейчас нет времени объяснять тебе всё, мальчик, — мягко сказал Угхлуук. — А погибать я тебе запрещаю. Вам всем запрещаю. Ваша жизнь принадлежит не Вам. Подними меня, Лингол.
Эльф вскинул руку Угхлуука себе на плечо и поднял его на ноги. Первый и последний раз я видел Угхлуука стоящим. Иссохший, костистый, со свободной, болтающейся рукой, бессильно свисавшей до колена, он был жуток.
— Я Угхлуук, — сказал он, и в голосе его вдруг исчезло старческое дребезжание, но зазвучали мощь и власть. — А Угхлуук! Агх азогх урр-уу-гхай буурз-ар-ум, а кримп-ат-ул. Ты! — он остановил свой когтистый взгляд на Гхажше. — Вы! — он перевёл взор на Гхая с Огхром. — Пойдёте вместе с ним, — взгляд Угхлуука спрятал на пару мгновений когти и ласково погладил меня, — и будете защищать его спину до конца его жизни или вашей! Я сказал!
— Ты не прав, азогх!!! — закричал Гхажш, когда эта речь кончилась. — Мы почти у цели, и ты заставляешь нас бросить всё!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52