Воздух после духоты и жары дома был прохладен и свеж.
От стены дома отделилась тень, девушка приблизилась ко мне почти вплотную и заглянула в глаза, глядя чуть снизу вверх.
— Ты занятный, — произнесла она неожиданно и, подняв руку, погладила меня по щеке кончиками тонких пальцев. — И сильный. Жаль будет, если старухи приговорят тебя. Я бы хотела иметь такого мужа. Дай, я тебя поцелую.
И… Она меня поцеловала! Прямо в губы! Я… Я не знаю, как мне об этом говорить, я думал, что умею целоваться с девушками. Даже сейчас, когда я вспоминаю, внутри меня всё томится и млеет, и хочется упасть и визжать от щенячьего восторга.
Должно быть, у меня был очень смущённый и глупый вид, когда я вернулся в дом, потому что при моём появлении старухи понимающе заухмылялись и запереглядывались, даже Гхажш, посмотрев на меня холодным взглядом, слегка приподнял уголки губ.
«Ты можешь лечь спать, Хоббит из Шира, — показала мне в угол гхой-итэреми. — Нам ещё долго разговаривать». Это было сказано так, что возражать я не посмел, завернулся в буургха и уснул на земляном полу под мерную, однообразную речь Гхажша.
Когда я проснулся, в окна проникали красные отблески утренней зари, старух в доме не было, а Гхажш сидел за столом и хлебал какое-то варево. «Иди умойся и садись ешь, — хмуро сказал он. — Умывальник — за печью». Я обошёл печь и обнаружил за печью подвешенный на верёвке кувшин с длинным носиком. Под кувшином стояла большая лохань с оплёсками грязной воды на дне. Рядом, на полочке, лежал серый кусок мыльного корня и холщовое полотенце. Умывального таза не было.
— А таз где? — крикнул я Гхажшу. — В чём умываться?
— Под струёй, — донеслось из-за печи. — Здесь не Гондор, здесь умываются под струёй. У умывальника шнурок на носике, потяни, он наклонится.
Я потянул за шнурок, кувшин послушно наклонился, и из носика потекла вода
— Еда — в печи, — сказал Гхажш, когда я снова появился перед ним умытый и свежий. — Черпак, миски, ложки — на припечке. Хлеб — на столе. Брюхо до отказа не набивай, может помешать.
— А старухи где? — спросил я, садясь рядом с ним.
— Ушли Гхая расспрашивать, как вы с ним поцапались у колодца.
— Да мы с ним не цапались, — возразил я. — Очень вежливо поговорили.
— Это ты так думаешь, — задумчиво протянул Гхажш. — Хотел бы я знать, что они думают…
— Всё? — спросил он, когда я закончил с похлёбкой. — Надевай сбрую и пошли к колодцу. Нам там ждать велели.
— А каша? — попытался возразить я. — Я же каши ещё не поел.
— Без каши! — рявкнул он. — Тебя не остановить, до вечера жрать будешь. Собирайся быстро!
Таким взволнованным я его ещё не видел. Даже, когда ему Бэрол сказал, что меня тоже поймали, он выглядел спокойнее.
У колодца волновалась большая толпа, в основном, женщины и маленькие дети. Мужчин было меньше, и они стояли особняком. Перед нами толпа молча расступилась, и мы, сопровождаемые насторожёнными взглядами, прошли к колодезному срубу.
Я поискал глазами среди женщин, но не нашёл знакомого лица. Гхажш тоже выглядывал кого-то, но среди мужчин.
— Гхай, — сказал он, высмотрев, кого искал, — что там?
— Не знаю, — ответил давешний крепыш, чуть выйдя из толпы. — Они меня мало спрашивали. Теперь рядятся между собой, — вид у него был несколько смущённый.
— Ты слышал о чём?
— Они же на Тёмном говорят, так быстро языками молотят, что я их не понимаю. Я же не гхой. Там Мавка им за столом помогает, может, она скажет, когда придёт.
Гхажш кивнул и приказал мне: «Сядь на лесенку! Пусть ноги отдыхают. И расслабься».
Хорошее дело — расслабиться. Только как? Не нравилось мне всё это. И всё увеличивающаяся молчаливая толпа не нравилась. И крепыш Гхай, украдкой бросавший на меня изучающие взгляды.
Прежде, чем старухи появились, солнце успело подняться над верхушками леса на целый кулак.
— Они быстро пришли к согласию, — помрачнел Гхажш. — Сойди с лестницы, уступи им дорогу.
Кряхтя, старухи забрались на верхушку колодезного сруба, и старшая выступила вперёд.
— Сними оружие, Хоббит из Шира, — неожиданно звонко сказала она, и голос её разлетелся над площадью, — и поднимись к нам.
Я расстегнул пояс, отдал сбрую Гхажшу и поднялся наверх.
— Слушайте все, — всё так же звонко провозгласила старуха. — Слушайте и смотрите. Стоящий перед Вами — пришелец из-за Великой реки, из-за Хмурых гор, с далёкого запада, из страны под названием Шир. Он родился и вырос в народе хоббитов, что проживают в этой стране, и до начала этого лета ничего не слышал о народе урр-уу-гхай. Шагхрат шагхабуурз взял его в плен для дела, о котором здесь нет нужды рассказывать. И тот же шагхрат шагхабуурз привёл его сюда, свободного и с оружием, и своим именем поручился, что Хоббит из Шира — воин огня и носит имя Чшаэм.
Толпа под нами угрожающе заворчала. Старуха подняла руку, подождала немного и продолжила.
— Я знаю, чем Вы возмущены, — сказала она. — Никогда ещё чужак не становился воином народа урр-уу-гхай. И мы долго расспрашивали Хоббита из Шира и шагхрата. И долго совещались потом. Хоббит из Шира был взят в плен, как враг, и, стремясь к свободе, бежал из плена. Он был пойман и посажен на цепь. Но, когда все охранявшие его погибли, став снова свободным, он не прошёл мимо умирающего шагхрата. Он хитростью выманил у Бродячего дерева волшебное зелье, которое исцеляет раны, и вытащил шагхрата из-за края смерти. Кто из Вас сможет хотя бы выжить, встретившись с Бродячим деревом? Кто из Вас будет милостив настолько, что спасёт жизнь умирающему врагу? Хоббит из Шира не проходил испытание урагха, но свой кугхри он получил из рук совершающего шеопп. Каждый из нас знает, что значит такой подарок. В первом своём бою Хоббит из Шира убил бородатого. Кто из Вас может похвастать тем же? Хоббит из Шира, будучи свободен и при оружии, по доброй воле согласился помочь шагхрату в деле, важном для всего народа урр-уу-гхай. Он не выдал шагхрата, когда вдвоём они попали в плен к потомкам Медведя, хотя стоял у столба, приготовленным к пытке. А он знает, что такое пытка, потому что без стона стоял у пыточного столба урруугх у-ат-а-гха, врагов и предателей нашего народа. Каждый, кто хочет, может найти следы их ножей на его груди, — старуха замолчала и посмотрела в толпу. Разглядывать мою грудь никто не рвался. — Я рассказала Вам всё, что знала о доблести Хоббита из Шира. Но никогда ещё родившийся не в буурз не был воином народа урр-уу-гхай. Мы, стоящие перед Вами уу-гхой, говорили об этом, — из-за её спины выдвинулись остальные старухи. — И пришли к согласию. Хоббит из Шира… мы признаём, что ты — урагх.
Мёртвое молчание пало над толпой. Я видел, как Гхажш обмяк и привалился плечом к срубу. Да и мне, признаться, сильно полегчало.
— Хоббит из Шира, — продолжила старуха. — Когда вчера утром ты стоял под защитой воды, воин по имени Гхай подходил к тебе?
— Да, гхой-итэреми, — ответил я.
— Он обещал урезать твои уши?
— Да, гхой-итэреми.
— Мы признаём тебя урагхом. Ты должен поступить как урагх, и пусть Единый скажет, правы ли мы в своём решении.
Это было загадкой. Я что-то должен был сделать, и не знал что.
— Могу я поговорить с моим другом? — спросил я с надеждой, страшась даже представить, что будет, если мне откажут.
— Можешь, — старухи были милостивы.
— Гхажш, — зашептал я ему, слетев вниз по лестнице. — Что я должен сделать?
— Он обещал урезать твои уши, — мрачно ответил Гхажш. — Урагх не может такого простить, ты должен вызвать его на поединок.
— А что это значит, про уши?
— Уши урезают рабам.
— Снагам? — глупо спросил я. — Или гха?
— Снаги не рабы, — поморщился Гхажш. — Где ты видел снагу с урезанными ушами? Они простолюдины, работники. Те, кто не совершил ничего, чтобы заслужить имя. И гха не рабы. Они просто живые вещи, не имеющие своего разума, дети несмышлёные, например. Гха, будь он трижды лишён имени, может стать снагой и заслужить имя. Раб всегда останется рабом. Это — участь хуже смерти.
— А если я его не вызову? — трудно придумать вопрос глупее, но я, видимо, был в ударе.
— Значит, ты не урагх, он сделает, что обещал, а меня, в лучшем случае, выгонят с острова без проводника, а в худшем — утопят в болоте вместе с твоими ушами.
— Понятно, — всё это очень меня огорчало. — Как мне вызвать его?
— Сними сапоги, разденься до пояса, подойди к нему на пять шагов, покажи на него клинком и назови его имя, потом стой, не опуская руки, до знака к бою. Потом дерись.
В изложении Гхажша это выглядело просто. Очень просто. Надо было только это сделать. Просто сделать.
И я стал разуваться.
Толпа немедленно раздалась в стороны, оставив в нескольких шагах от нас одинокого Гхая, который тоже поспешно стягивал сапоги.
Обнажившись, я слегка встряхнулся, чтобы расслабить мышцы. Надо было сделать это. Сделать. Просто сделать. Это же так просто: подойти на пять шагов, поднять кугхри и сказать одно короткое слово. Шаг. Ещё шаг. И ещё один.
Я поднял вытянутую руку, наставил остриё клинка в обнажённую чужую грудь сказал: «Гхай». Голос не дрогнул. Подрагивала только рука.
Парень отшвырнул в сторону своё барахло и вытянул руку назад. Кто-то подбежал из толпы и вложил в раскрытую ладонь рукоять кугхри. Гхай сделал пару шагов, вытянул руку перед собой, и наши клинки соприкоснулись — тонкое дребезжание разнеслось над площадью.
— Слушайте, — раздался в ушах голос старухи. — Вы будете драться, пока чей-нибудь клинок не отведает крови. И не важно сколько её будет. Победитель решит, отнимет он жизнь побеждённого или урежет ему уши. Будьте готовы и начинайте, когда прозвучит крик воина.
«У-у-у-у», — затянула толпа знакомую однообразную ноту, и я посмотрел в серые глаза Гхая. В них была пустота. «Не смотри в них, — прорезался внутри насмешливый голосок деда Сэма, — утонешь. Смотри насквозь». Я послушно стал смотреть на толпу, сквозь Гхая. В его глазах что-то на мгновение мелькнуло, а потом они опять стали пустыми. Но уже не такими страшными.
«Р-р-а-а-гх», — выдохнула толпа, и Гхай ринулся ко мне, как выпущенный онагхром камень. Это теперь я знаю, что камня, брошенного онагхром, почти не видно в воздухе. Тогда я просто обнаружил, что Гхая на месте нет, а остриё его клинка находится в дюйме от моего тела. Он мог вспороть мне грудь первым же движением.
Если бы не природное проворство хоббитов. Хорошо, что Гхажш не дал мне набить брюхо за завтраком. У меня не было даже мгновения, чтобы сдвинуться в сторону, и я резко согнул спину назад и встал на лоб. Одно из самых трудных коленец брызги-дрызги. Хорошо, что при встрече с бъёрнингами я неплохо поупражнялся. А то бы спину себе сломал.
Гхай не смог остановить прыжок в воздухе и скользнул надо мной потной рыбкой. Я видел, как он покатился по земле, но когда я разогнулся и повернулся к нему грудью, он уже крался ко мне, выставив кугхри перед собой.
— Ты хорош, Хоббит из Шира, — прошипел он. — Но ты не успел выставить клинок. Значит, не очень хорош.
— Парень прав, — поучаствовал в разговоре дедовский голос. — Если бы ты подставил меч, он взрезал бы себя от горла до … — дедушка имел ввиду пах.
Гхай снова кинулся ко мне, и мне снова удалось увернуться, но на этот раз он меня почти достал. А я его нет. Кугхри мне только мешал. Он был сделан для Урагха, и мне, даже подросшему, был тяжеловат.
— Ты умрёшь, Хоббит из Шира, — продолжал шипеть Гхай. — Твои уловки тебе не помогут. Твоя первая кровь на моём клинке будет и последней.
Он бросился, наши клинки встретились, и мой, обиженно звеня, полетел над головами толпы. Толпа прыснула в разные стороны, как стайка перепуганных воробьёв, открывая мне дорогу к упавшему кугхри, но путь успел заступить Гхай. А я ничего не успел. Только отпрыгнуть назад, от свистнувшего перед лицом лезвия. Между мной и Гхаем было пять шагов.
— Вот и всё, Хоббит из Шира, — довольно ухмыльнулся Гхай. — А ты прыгучий. Говорят, в Чёрной пустыне водятся такие же прыгучие крысы. Но ты же не оттуда родом. КРЫСА. Пожалуй, я всё же урежу тебе уши, — и он двинутся ко мне медленным, плавным шагом. Линия заточки его чёрного клинка поблёскивала на солнце. И я представил, как сейчас по лезвию побежит моя кровь.
— Не смотри на меч! — озабоченно сказал дедовский голос. — Зарубит! Смотри на ноги, и приготовься. У тебя будет только одна попытка. Когда он бросится.
Гхай бросился. Наверное, он ожидал, что я отскочу в сторону или побегу от него. Но я бросился к нему… нырнул под летящий в ударе клинок и, распластавшись в воздухе, выставил перед собой локоть. Никогда не делал эту штуку в полную силу и с такой быстротой. Тем более по напарнику, который не успел остановиться и завис на цыпочках, наклонившись вперёд. Хоббиты, плясавшие со мной брызгу-дрызгу, обычно успевали уворачиваться. Гхай не успел.
Когда локоть врезался ему под рёбра, он выдохнул, выпустил из ослабевшей ладони рукоять и улетел на пять шагов обратно. Толпа охнула.
Я взял из воздуха медленно, как осенний лист, падающий кугхри, не торопясь, перехватил рукоять поудобнее и двинулся с лежащему Гхаю. Тоже не торопясь. Спешить было совершенно некуда и ни к чему. Гхай не мог ни дышать, ни двигаться. Он только бессильно сучил ногами, упираясь босыми пятками в землю и пытаясь ползти туда, где валялся мой клинок. Толпа держала путь открытым, но это было бесполезно. Он не прополз и шага, когда я подошёл к нему.
«Теперь сам решай», — прошелестел внутри дед и замолк. А я так нуждался в его совете. Я поискал глазами и нашёл Гхажша. Он стоял почти рядом. «Гаси, — беззвучно шептали его губы. — Гаси его». Недалеко от Гхажша стояла поцеловавшая меня девушка. Наверное, из всех направленных на меня взглядах, только в её можно было увидеть доброту и жалость.
Гхай уже прекратил свои бесполезные попытки и лишь смотрел на клинок в моей ладони затравленным, обречённым взглядом.
Медленно я поднял сначала левую руку, потом клинок, и, не торопясь, провёл лезвием по предплечью. Слишком сильно, потому что кровь потекла сразу и обильно. Разведя руки в стороны, чтобы всем хорошо было видно, как кровь течёт по руке, и как капает она с лезвия, я сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52