От неба, на котором ещё и звёзды не появились, света было чуть, даже собственные пальцы я перестал различать. Да и тело напомнило о себе прихлынувшей усталостью и слипающимися глазами. Так что я подтянул под себя камышовый коврик, накрылся недоплетённым вторым и уснул, приткнувшись к мохнатой штанине Урагха.
Если Вы не верите, что можно спокойно спать едва ли не в обнимку с мёртвым телом, то это Ваше дело. Я же, как младенец, проспал до самого рассвета без снов, видений и волнений. Комары меня тоже не беспокоили.
Проснулся я, когда солнце стояло уже высоко, голодным и бодрым. Сырой корень кувшинки не самая лучшая еда на свете, но выбирать было не из чего, и я приказал брюху не привередничать. «Жрать и спать — свинячье дело». Гхажш был прав, когда сказал это. Пусть вкусной едой наслаждаются сидящие по уютным норкам неженки. Тому же, кто стоит на тропе Приключения, достаточно того, что еда просто утоляет голод. Я уже начал понимать, что брезгливость рождается от сытости. Водицы после еды пришлось хлебнуть из ближайшего бочага. Вода пахла тиной, но была холодной и жажду утоляла. Большего мне от неё и не требовалось.
Закончив с завтраком и сполоснув лицо и волосы в том же бочаге, я вновь занялся похоронами Урагха. Циновка доплелась на удивление быстро: то ли пальцы, наконец, вспомнили, как это делается, то ли сказалась ночь спокойного отдыха. Гораздо больше времени ушло на то, чтобы передвинуть на неё тяжеленное тело орка. Кое-как, но с этим я тоже справился. Дальше было уже совсем легко. Я накрыл Урагха второй циновкой, сплёл края, и тело оказалось в мешке из камышовой рогожи. Обмазать мешок густой грязью было делом четверти часа. День был жаркий, солнце палило нещадно, и довольно скоро эта грязевая обмазка должна была превратиться в сплошную каменно-твёрдую корку.
Я ещё подумал, что мне поставить над этой «могилой», но ничего подходящего под руками не было, к тому же я не знал, как орки отмечают захоронения своих воинов. Так что последнее прибежище Урагха осталось, как есть без всяких знаков.
Пояс Урагха оказался мне едва ли не в пору. Это ростом он был вдвое выше меня, а вот по толщине живота превосходил ненамного, хоть за последние дни мой животик изрядно опал. Мне пришлось проковырять в ремне всего пару лишних дырок. С остальным наследством было много хуже. И хуже всего было с оружием. Оно было сделано для бойца много крупнее меня. Кинжал, который Урагх носил на бедре, я ещё, хоть и с трудом, приспособил на пояс. Но куда было девать двухфутовый кугхри? Этот клинок по размеру годился мне в двуручные мечи и вдобавок оказался достаточно тяжёл, много тяжелее меча из Умертвищ. К тому же значительная часть его тяжести оказалась смещена вперёд, к острию, так что казалось, будто в руках не меч, а тяжёлый лесорубный топор. Приладить кугхри к поясу не было никакой возможности, но и расстаться с предсмертным подарком Урагха у меня тоже не было ни сил, ни, тем более, желания. В конце концов, я решил нести его на плече, как носят свои длинные топоры лесорубы.
Второй трудностью стал буургха. Я уже говорил, что он и в сухом виде достаточно тяжёл. Можете представить, сколько весил насквозь промокший в болоте буургха, сделанный под рост Урагха. Я еле приподнял этот облепленный грязью тюк. Сначала возникла мысль бросить его, но, подумав, я рассудил, что неизвестно, куда меня ещё занесёт и где придётся ночевать следующую ночь. А из буургха можно сделать палатку, это я уже видел, да и просто завернувшись в него, можно спать на земле. В моём положении не следовало бросаться тем, что может принести пользу. Пришлось разворачивать тюк, складывая полотнище на уже высохший гроб Урагха, и выжимать его. На это ушло немало времени и сил, но оно того стоило, заново свёрнутый буургха оказался в два раза легче. Теперь его удалось приторочить на спину.
Мешок Урагх, видимо, потерял ещё в пещерах, избавив меня от этой заботы, иначе я бы ещё долго не ушёл. С тем, что находилось в напоясных сумках и бэггах на наплечных ремнях я решил разобраться, когда найду местечко посуше. Обмотав вокруг тела свободный конец цепи, я взвалил ножны с кугхри на плечо и, оглянувшись в последний раз на могилу Урагха, двинулся в путь.
Солнце стояло на полдне, и мне не трудно было определить, куда идти. Трудность подстерегала меня совсем в другом. Я никогда не ходил столько по лесу. Тем более, по такому лесу. Если бы была хоть какая-то тропа, которой можно было бы придерживаться. Но никакой тропы не было, а солнце — ненадёжный помощник, оно движется по небу, и если идти всё время на него, то будешь ходить по кругу. Это я понимал, но не знал, как этого избежать. Так что заплутал я довольно быстро и надолго. Несколько раз я возвращался к проклятому болоту, и снова, раз за разом, уходил от него. Иногда меня посещало отчаяние и мне начинало казаться, что я никогда не выйду из этого древнего сумрака. Не знаю, что поддерживало моё желание идти. Не воспоминание о родном доме, это точно. Почему-то вместе с домом вспоминалась Настурция Шерстолап. Наверное, меня гнал страх. Страх перед этим корявым, заросшим лишайником лесом.
Леса Хоббитона совсем другие: лёгкие, светлые, с ярко-зелёными лужайками. И самое главное — они безопасны. Даже дикие звери в них не страшны, потому что сами боятся нас, хоббитов. Этот же лес вызывал странное чувство окружающей со всех сторон опасности. Странное, потому что для него не было никаких видимых причин. Ну что опасного может быть в старых деревьях? Пусть даже и заросших лишайником. А зверей в Фангорне нет. Но смутное чувство опасности не проходило. Наверное, его виновником была тишина. Фангорн — очень тихое место. Если Вы понимаете, о чём я. Тише, пожалуй, только в могиле. Да и то, в умертвищном склепе кое-какие звуки всё же были слышны. Я пробовал кричать, но древний лес глушил всякие звуки, и мой собственный крик я тоже едва слышал.
Не знаю, верны ли были слова Урагха о нравах «бродячих пеньков», или они были вызваны страхом орков перед древним лесом, я предпочёл не проверять их и твёрдо придерживался всего, что он мне говорил. Поэтому не приближался к деревьям и не разводил огонь. Четыре дня я плутал по лесу, спал, завернувшись в буургха, и ел что попало. Вам лучше не знать, что. Скажу лишь, что к исходу четвёртого дня лягушки стали казаться мне пределом мечтаний, а лесные орехи — пищей Валар. Если по дороге мне попадались какие-нибудь красоты, то я их не заметил, да и сомневаюсь, что в Фангорне есть что-нибудь, кроме сумрака и лишайников. Вот уж лишайников в нём хватает. Пыль от них висит в неподвижном воздухе леса и нельзя сделать вдоха, чтобы внутрь не попало хоть немного. От этой пыли слезятся глаза, нестерпимо чешется кожа, и непрерывно течёт из носа. И, может быть, от лишайниковой пыли, а может, от многодневного голода, начинаешь видеть то, чего нет.
Утром пятого дня, в очередной раз проснувшись на краю болота и глядя на «саркофаг» Урагха, я понял, что сойду с ума, если вечером опять выйду к этому месту. Нас, Туков, иной раз дразнят «сбрендившими», но у меня появилась возможность стать первым, с кем такое может произойти на самом деле. Что делать, я не знал, но твёрдо решил прежним путём больше не ходить. Какая мне разница, сойду я с ума, погибну от голода, или меня всё-таки кто-нибудь съест? Исход в любом случае будет печален. И я решил, что мне хватит бояться. Если в этом лесу есть какие-нибудь опасности, то лучше встретиться с ними лицом к лицу. И я отправился на запад, рассудив, что Хмурых гор по дороге домой мне точно не миновать, а они — на западе, и, возможно, после дня пути я сумею увидеть вершины.
Гор в тот день я не увидел, признаться, и на следующий тоже. Но случилось нечто другое. Я так отвык от звуков, что сначала даже не понял, что что-то слышу. Был полдень, когда я остановился передохнуть и попить воды из баклаги. И услышал звук. Это было журчание ручья! Я бросился на звук со всех ног, не разбирая дороги, забыв обо всех предупреждениях и советах Урагха. Ручей ни разу не попадался мне за четыре предыдущих дня, это означало, что я всё же сумел вырваться из замкнутого колдовского круга блужданий.
Ручеёк оказался невелик, полтора шага шириной и глубиной по щиколотку, кусты и деревья подступали к нему вплотную, но всё это было неважно. Он тёк оттуда, куда я собирался идти, с запада. У меня появилась Дорога.
Я шёл по ручью почти два дня. С водой для питья теперь трудностей не было, и приходилось лишь внимательно смотреть по сторонам, чтобы не пропустить возможную пищу. Голод победил страх, я перестал бояться деревьев и кустов, и теперь у меня были орехи. К тому же вдоль ручья росли неплохие ягодники. Хотя этого было, конечно, недостаточно, и пришлось проколоть ещё пару дырок в поясе. Если бы меня кто-нибудь увидел, то навряд бы узнал в этом поджаром существе с впалыми щеками хоббита, которому полагается быть толстеньким и пухлощёким. А два клинка и орочья походная сбруя поверх серой одежды кого угодно укрепили бы во мнении, что я вовсе не хоббит.
Когда долго идёшь по лесу, понемногу тупеешь. Перестаёшь обращать внимание на многое вокруг, просто смотришь под ноги, чтобы не запнуться обо что-нибудь, да держишь направление. Поэтому я едва не стукнулся лбом о преградивший мне путь громадный валун. Ручей вытекал прямо из-под камня.
Каменюга была примерно в двадцать футов высотой и ещё большей ширины, справа и слева к ней примыкали такие же могучие камни, огораживая довольно обширное пространство. Обойдя стофутовый каменный круг, вход я обнаружил не сразу. Он был довольно узок и затенён несколькими молодыми ясенями, словно для того здесь и посаженными. Показывавший мне дорогу ручей, был и с противоположной стороны круга, огороженного этими, невесть откуда взявшимися посреди леса, скалами, здесь он, наоборот, нырял под валун, и мне можно было идти по ручью дальше, но уж очень захотелось посмотреть, что же там внутри. За камнями. Согласитесь, такую постройку не каждый день встретишь. Любопытство губит кошку. Меня оно тоже чуть не погубило. То, что я набрёл на жилище энта, я понял сразу, едва войдя. А что это ещё могло быть?
Маленький пруд в середине круга. Исполинская, футов в пятнадцать длиной и в два моих роста высотой, лежанка с ворохом сухой травы. Ещё больший, поистине великанский, стол. И два огромных каменных кувшина на нём. Увидев эти кувшины, я забыл всё. Орков, энтов, всё. Я помнил лишь, что именно в кувшинах хранится пища энтов. Почему-то мне даже в голову не пришло, что кувшины могут оказаться пустыми. Голод побеждает не только страх, но и рассудок.
Допрыгнуть до столешницы было невозможно. Высота стола превышала три моих роста. Но на стол можно было попасть с лежанки, и я попытался запрыгнуть на неё. Это мне тоже не удалось: слишком я ослабел от голода и скитаний. Тогда я скинул с себя орочью сбрую и повторил попытку. Она тоже была неудачной. Но что может противостоять упорству голодного, рвущегося к еде? Лежанка была сделана из грубо обтёсанного камня, в котором хватало выступов и трещин. Мне не удалось на неё запрыгнуть, но удалось забраться. А уж с неё я перебрался на примыкавший стол.
Кувшины были полны до краёв. Оба. В одном было что-то кислое и тягучее, как кисель, а во втором — прозрачное, как вода, но сладкое и пронизанное пузырьками воздуха. Я пил из обоих, прямо через край, с трудом наклоняя к себе каменную громаду кувшина. Лакал, хлебал, черпал ладонью, как поварёшкой, облизывал грязные пальцы и не мог остановиться. Ко мне возвращались силы, я чувствовал это каждой частичкой своего тела, каждым, вдруг закудрявившимся, волоском. Пузырьками заиграла, словно вскипая под кожей, кровь. Налились силой, вздулись буграми мышцы. И давно не испытанное чувство блаженной сытости переполнило желудок. Не знаю, как я не лопнул?
Меня сморило в сон прямо возле кувшинов. Я свернулся возле них калачиком, и каменная столешница показалась мне мягче пуховой перины. Как сладок бывает сон после хорошей еды!
Проснулся я от яростного, рвущего уши крика.
«БУРРАРУМ!!!»
Глава 16
Мне почему-то кажется, что энты и тролли состоят в родстве. Может быть в не очень близком. Примерно в таком же, как эльфы с орками. Не удивлюсь, если узнаю, что тролли произошли от энтов. Возможно, Перворождённые, когда будили деревья, что-то напутали, и тролли просто плод их первых неудачных опытов. Очень уж они с энтами схожи, разве что энты не каменеют от солнца. Но энты яркое солнце тоже не очень любят, а среди встречавшихся мне троллей не было ни одного каменного, хотя я видел парочку, гулявшую белым днём. Наверное, кроме солнца надо ещё что-то.
Да и у всех древних рас: орков, энтов, эльфов, троллей, гномов — отношения с солнечным светом, прямо скажем, довольно натянутые. Почему боятся солнца тролли и орки, чистокровные орки, я имею в виду, понятно. Солнце сжигает им кожу и ослепляет глаза. Но Перворождённые тоже почему-то предпочитают сумрак, хотя при солнечном свете могут ходить спокойно. А вот урр-уу-гхай солнце любят, как и люди. Они даже бахвалятся тем, что не боятся солнечного света.
Почему я вспомнил о троллях? Да потому, что существо, стоявшее перед каменным столом, показалось мне троллем. Очень уж взгляд у него был злобный. И зубы, торчавшие из пасти, вызывали неприятные подозрения. Кто-нибудь объяснит, зачем энтам зубы, если они всё равно не едят, а только пьют? Мне кажется, что они не всё рассказывают о себе случайным путешественникам. Впрочем, в то мгновение я не рассуждал о зубах и возможном родстве троллей и энтов. Я, вообще, ни о чём не рассуждал. Я уворачивался. Метался между кувшинами, как врасплох застигнутая котом мышь. Поверьте мне, не очень-то легко уворачиваться, когда Вас ловят огромные семипалые (!) ладони. Особенно, спросонок и с набитым до отказа брюхом. Тем более, когда каждый ловящий Вас пальчик длиной в половину вашего роста. И зачем надо было столько жрать? Для насыщения хватило бы и четверти того, что я влил в себя.
Существо хлопало своими гигантскими ладошками по столу так, что подпрыгивали кувшины, во все стороны летела каменная крошка, и продолжало рычать своё:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52