Однако именно этот дефект лица угнетал Лямина, мешал
его продвижению по службе, сводил на нет его успех среди женщин. Да и
что, скажите, можно ждать от жизни, если сначала в зеркале отражалась
бородавка, а потом лицо?
Но в последнее время Константин Юрьевич смирился со своим лицом, с
продвижением, которого не было, и с тем успехом, который он не имел у
женщин. Другими словами, Лямин плюнул на себя, а значит, начал стареть
окончательно. И осталась одна радость в жизни: посидеть вечером у прием-
ника с кружечкой молока, покрутить ручки, послушать разнообразную музы-
ку, тревожные точки, тире и волнующую непонятную речь. В тот вечер Конс-
тантин Юрьевич поймал свою любимую станцию в диапазоне между двумя цара-
пинами на шкале. Здесь непрерывно передавали чужие, но приятные мелодии.
Лямин отхлебывал кипяченое молоко, отщипывал батон за тридцать копеек и
ловко отбивал ногой в стоптанном шлепанце незамысловатый ритм.
Что-то в приемнике затрещало. Константин Юрьевич поморщился, покрутил
ручку чуть влево, потом чуть вправо и вдруг услышал женский голос: "Ля-
мин! Лямин! Я - ласточка! Как слышите? Перехожу на прием".
Лямин вытаращил глаза на светящуюся шкалу. Минуту было тихо, потом та
же женщина спросила: "Лямин? Лямин? Я - ласточка! Как слышите? Перехожу
на прием". Причем "перехожу на прием" было сказано так, что Константин
Юрьевич покраснел. Женщина еще трижды выкликала Лямина нежным голоском,
а на четвертый раз Лямин вскочил, забегал по комнате, натыкаясь на нем-
ногочисленную мебель. Споткнувшись о стул, упал, а в спину, проникая до
сердца, ударил голосок: "Лямин! Лямин..."
- Да здесь я! Здесь! Господи! Я и есть Лямин! Константин Юрьевич!
1925-го года рождения! Холост! Образование высшее, окончательное! Лямин!
Ласточка моя, слышу отлично! Прием!! - рычал Константин Юрьевич, дубася
кулаками по полу.
Ровно четверть девятого женщина исчезла.
- Прием! Ну, прием же!! - завопил Лямин, бешено вращая ручки приемни-
ка, причем уши у него встали торчком, как у собаки.
"...Вода, вода! Кругом вода!" - восторженно пропел Эдуард Хиль, зары-
чал какой-то англичанин, - женщины, искавшей Лямина, не было. "Куда ж ты
запропастилась?" - нервничал Константин Юрьевич, мучаясь странным ощуще-
нием, похожим на ревность.
Ночью он не спал и на следующий день впервые в жизни допустил ошибку
в размере нуля рублей семи копеек.
Вечером он прибрал комнату, повесил свежие занавески, поставил в бу-
тылку из-под кефира три красных гвоздики и в выходном старом костюме сел
к приемнику.
Ровно в восемь знакомый ласковый голос произнес: "Лямин! Лямин! Я -
ласточка! Как слышите? Перехожу на прием".
- Да здесь я, ласточка, здесь! Куда денусь? Тут и живу. Квартирка,
скажем прямо, не очень. Но можно и ремонт сделать, как ты считаешь? Пол
лаком, да? А хочешь, пианино куплю? Пусть стоит, да?..
- Лямин! Лямин! Я - ласточка!..
- Вот так-то, ласточка моя! Жалованье небольшое, зато регулярно: два
раза в месяц! Премии вырисовываются! Если не кутить, то жить можно. Или
нельзя? У тебя какой размер ноги? Туфельки на работе предлагали...
- Лямин, Лямин... - грустно сказала женшина и пропала ровно в чет-
верть девятого.
- Ишь какая точная. Как часы! - похвалил ее Константин Юрьевич и зал-
пом выпил стаканчик портвейна.
Сеансы связи продолжались каждый вечер. За эти дни в Лямине произошли
удивительные изменения. Он стал носить модный широкий галстук цвета све-
жей крови, где-то достал итальянские туфли на платформе, отчего стал ка-
заться выше и шире в плечах. Да весь он стал какой-то другой!
Когда звонил телефон, Константин Юрьевич уже не вздрагивал, а широким
жестом снимал трубку и говорил: "Лямин слушает. Прием! " Он начал ходить
на почту, без очереди просовывая голову в окошко, внятно спрашивал: "Ля-
мину ничего нет?"
Константин Юрьевич стал поглядывать на женщин, чего не замечалось за
ним лет пять, причем смотрел с каким-то сожалением, чем смущал. Начал
курить и при этом запускал такие лихие колечки, которых от него никто не
ждал!
На профсоюзном собрании очнулись, увидев Лямина на трибуне. Он реши-
тельно вскрывал ошибки в работе директора. Тот попытался что-то сказать,
но Константин Юрьевич так сказал "прошу Лямина не прерывать", что дирек-
тор сел на место.
После собрания Лямин помогал надеть пальто Изабелле Барсовне, женщине
необыкновенной красоты, как считали в учреждении. Она навела на него
убийственные глаза, улыбнулась и прошептала: "Можете проводить". Конс-
тантин Юрьевич пошатнулся, а Изабелла Барсовна, добивая глазами, сказа-
ла: "У меня есть бразильский кофе". Лямин покраснел и услышал, как гово-
рит: "Извините, не могу, у меня через полчаса свидание".
Без пяти восемь он был дома. Еще раз побрился, поправил перед зерка-
лом волосы и сел к приемнику.
Ровно в восемь знакомый голос сказал: "Камин! Камин! Как слышите?
Прием".
- Какой Камин? Что ты несешь?! - возмутился Константин Юрьевич. А го-
лос опять: "Камин! Камин! Я - ласточка! Как слышите? Прием". Лямин пок-
рутил ручку тембра, но женщина стояла на своем и пронзительно кричала:
"Камин! Камин!.."
- Ласточка моя! Голубушка! - непослушными губами шептал Лямин. - Что
с тобой сегодня?! Да не было у меня ничего с Изабеллой, честное слово!
Только пальто на нее надел, и все! Это же я, Лямин! Не узнаешь? Что с
тобой, родная?!
"Камин! Камин! "
- Не Ка-мин, а Ля-мин! Лямин! Что у тебя с дикцией?! Попробуй еще
раз!
"Камин! Камин!.." - отозвалась женщина.
Лямин в сердцах саданул кулаком по приемнику, что-то хрустнуло - и
стало тихо. Шкала погасла. Константин Юрьевич в ужасе оглядел опустевшую
комнату и заплакал, сморкаясь в галстук.
Спал он кошмарно. Метался по кровати, кричал:
- Я - Камин! Я - Камин! Ласточка, разжигай! Переходи ко мне на при-
ем!..
Утром комната показалась ему громадной, таким маленьким и ненужным
ощутил он себя, как пылинку в углу Вселенной.
Кто-то шагал по руке. Константин Юрьевич приоткрыл глаз. Голодный ко-
мар суетливо тыкался в кожу, и наконец, проколов, принялся пить кровь.
Лямин собрался прихлопнуть наглое насекомое, но уж больно здоров был ко-
мар. И Константин Юрьевич не тронул его.
Комар, наливаясь кровью, становился все больше и больше, а Лямин все
меньше и меньше...
Очки
У меня семь пар очков. На каждый день недели. В понедельник надеваю с
черными стеклами, чтобы после вчерашнего меня никто не видел. Целый день
меня никто не видит. Правда, и я ни черта не вижу.
Во вторник, обалдев от вчерашнего мрака, так хочется чего-то чистого,
яркого - синего неба хочется! Надеваю синие очки. И в любую погоду - си-
нее небо! Все синее. Трава синяя. Огурцы свежие синющие! Не ели синие
огурцы? Бр-р! Гадость!
Естественно, в среду хочется настоящих зеленых огурцов с весенним за-
пахом и без очереди! Зеленые очки! И все такое зеленое, молодое, что
скулы сводит! Какие огурцы, когда вокруг зелененькие женщины и, честное
слово, каждой семнадцать лет! "Простите, вас как зовут, зеленоволосая?"
И они не краснеют, а зеленеют, причем не от злости - от радости. Еще бы!
В этих очках сам зеленоглазый, кудрявый и кажется, все зубы во рту свои,
а морщины чужие или это оправа бросает ненужную тень. Можешь перевернуть
весь мир позеленевший.
В ночь с зеленого на четверг жутко чешутся руки. Утром бегу, не по-
завтракав, цепляя очки с дальнозоркими стеклами, чтобы определить фронт
работ!.. Через увеличительные стекла видишь всю линию фронта! Волосы
встают дыбом, руки перестают чесаться. Оказывается, многое сделано до
тебя и ты видишь - как... Но почему никак не увидеть все таким, как хо-
чется?!
Чтобы совпало, надеваю розовые очки. Надеваю в пятницу. Пятница -
жизнь в розовом цвете. Ах, эта розовая действительность! Надеваю носки с
розовой дырочкой. Жена орет, а глаза у самой добрые, розовые. Лезу в
карман, а там розовые, как червонцы, рубли! Вечером на симпатичных розо-
вых обоях давишь розовых тараканов и плывешь в розовый сон на розовых
новеньких простынях.
И суббота! Летишь по лестнице в очках с простыми стеклами, надеясь,
что дело вовсе не в стеклах! И спотыкаешься обо все нерозовое, столько
его кругом! Одна небритая рожа в зеркале чего стоит! Глаза жены накраше-
ны - точь-в-точь тараканы. В углу тараканы затаились, как глаза жены.
Зажмурившись, жду воскресного вечера. Надеваю выходную оправу без
стекол, чтобы не выбили. Иду в ресторан. Там смело мешаю цвета, и вроде
все приобретает желанный цвет, правда, затрудняюсь сказать, какой имен-
но... Кто дал по голове, не разглядел. Хорошо, что в оправе не было сте-
кол. Опять повезло...
В понедельник надеваю очки с черными стеклами, чтобы после вчерашнего
меня никто не видел. Мрак полный.
Но я знаю: дома лежат синие очки!
Стекло
Стекло, которое нес человек, было настолько прозрачное и тонкое, что
временами казалось, будто вообще в руках ничего не было. Человек шел по
солнечной стороне, стекло вспыхивало, а человек жмурился и чему-то улы-
бался.
Прохожие осторожно обходили улыбающегося человека, уступали дорогу и
сами невольно улыбались. Теплый ветер шевелил человеку волосы и тихонеч-
ко звенел на стекле.
Вдруг кто-то толкнул человека плечом.
Прохожие испуганно замерли, потому что человек застонал, пошатнулся -
и стекло выскользнуло из рук. Но никаких осколков на асфальте не было...
Контрабандист
Для несчастья, как и для счастья достаточно ерунды.
У кассирши Шурочки кончилась мелочь, и она часть зарплаты выдавала
лотерейными билетами. Все заработали по нескольку штук, в том числе
Долькин Николай - два.
Спустя месяц на работу притащили таблицу и билеты проверили. Все шло
нормально. Никто не выигрывал. Только Аверьяновой и Рыбину крупно повез-
ло - выиграли по рублю. Последними проверяли билеты Долькина. Первый ми-
мо. А вот второй совпал номером, причем все шесть цифр! Долькина броси-
лись поздравлять с рублем, но тут Ефимова взвизгнула: "Серия!" Все за-
тихли, боясь спугнуть выигрыш. Ефимова прошептала: "Зараза! "Жигули"!"
Долькин тут же потерял сознание. Когда очнулся, все было за него ре-
шено. Кто и когда поможет выбрать машину, устроит на курсы и прочее.
Долькин хотел сказать, что лучше бы взять выигрыш деньгами, потому что
кроме автомобиля в доме Долькина не хватало еще кое-чего. Но раз за него
все решили - автомобиль, он промолчал.
Долькин вообще помалкивал последние годы, потому что с детства гово-
рил невнятно, но тихо, и его понимали с трудом и не так. Если он в мага-
зине бормотал: "Кило яблок получше, мне в больницу", - продавщица, кив-
нув головой, швыряла на весы два кило гнилых помидоров.
Как-то он открыл дверь парадной и, пропуская женшину, бормотнул под
нос: "Прошу вас". И тут же получил пощечину со словами: "За кого вы меня
принимаете? "
Избегая неприятностей, Долькин стал молча соглашаться со всеми. И
оказалось, так удобнее. Не надо ни о чем думать, решать, - иди куда все,
делай что все - не ошибешься.
Нет, конечно же, завидно было смотреть, как роскошно выходят из маши-
ны автовладельцы. Разве с таким шиком вываливаются граждане из общест-
венного транспорта? Но одно дело тихонько мечтать, другое дело - вце-
питься в руль самому. Мечтать безопасней, чем жить...
Как Долькин сдавал на права - это отдельная история.
В автомобиле ему то не хватало рук и ног, то их оказывалось в три ра-
за больше, чем нужно. Трагизм был еще в том, что неверное движение дро-
жащей руки умножалось тысячекратно - и машина с ревом кидалась на бли-
жайший фонарный столб.
Сидевший рядом опытный инструктор, естественно, был убежден, что
Долькин все это вытворяет нарочно! И потому глядел на него с лютой нена-
вистью, отчего Долькин страдал еще больше и вместо ручки переключения
передач хватал колено инструктора, а потом, извиняясь, пытался погладить
колено. Инструктор брезгливо дергался и сквозь зубы шипел: "Кончай ла-
пать! "
Короче, шансов сдать на права не было никаких. Но кто-то позвонил ку-
да-то, и права-таки дали. При этом так долго жали руку, словно прощались
с Долькиным навсегда.
Сосед уговорил поставить сигнализацию. А то угонят! Старый жук в лоп-
нувших джинсах за сто десять рублей присобачил какую-то японскую схему с
гарантией: "Спите спокойно! Орет так, любого вора кондратий хватит!"
И точно! Этот японский кондратий хватал Долькина почти каждый день.
То ли не так соединилось, то ли не в той последовательности отключал, но
когда он чуть ли не ползком приближался к машине или мчался от нее сломя
голову, сигнализация срабатывала и выла, как обезумевшая японка. Каза-
лось бы, сигнализация для того, чтобы спокойно спать, пока она помалки-
вает. Но Долькин не спал в ожидании, когда она заорет. Его швырял к окну
кошкин визг, чей-то свист, крик: "Ко мне, Тузик!". Частенько ночевал он
на ледяном подоконнике не сводя глаз с машины и, всхлипывая, грезил о
том, как было бы славно, если бы машину украли! Выспался бы наконец!
Однажды утром глаза Долькина резануло процарапанное на капоте нецен-
зурное слово. Правда, нацарапали наспех, не очень разборчиво, но при же-
лании можно было прочесть. Долькин перочинным ножом кинулся выскребать,
отчего буквы сверкнули на солнце отчетливо. Он добыл краску, замазал, но
колера не совпали, и, когда высохло, то и ребенок мог прочитать по сло-
гам крупные наглые буквы.
Прохожие опасливо поглядывали на хама-водителя с таким вот девизом, а
Долькин готов был от ужаса провалиться сквозь землю.
Долькина трясло до машины, в машине и после машины. А по ночам во сне
являлся большой такой милиционер, бил жезлом по попке и приговаривал:
"Не ездий, не ездий!" Тут Долькин орал, просыпаясь в слезах, и долго на
коже горели рубцы.
Все время казалось, что смотрят на его "Жигули" подозрительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57