Я слегка беспокоилась, так как Ланс делал из нее игрока, а я чувствовала себя до некоторой степени ответственной за Эмму.В этой комнате был мраморный камин с большим зеркалом над ним. На каминной полке стояла ваза с хризантемами, которую я сама поставила утром. Должно быть, кто-то, проходя мимо, задел цветы, так как одна из хризантем почти вылезла из воды. Я стала поправлять букет, прислушиваясь к игрокам, объявлявшим свои ставки. Я содрогнулась. Мне было жаль тех из них, кто выйдет из этой комнаты намного беднее, чем входил.В зеркальном отражении прямо передо мной была Эмма. Я взглянула на нее и не поверила своим глазам. Она опустила руку в разрез юбки и вытащила оттуда карту. Я увидела, как Эмма сует эту карту в набор карт, который она держала в другой руке.Я почувствовала легкую тошноту. В комнате было жарко. Не показалось ли мне все это? Я захотела выйти, но осталась на месте, пристально глядя в отражение Эммы в зеркале.Она улыбалась, и все ее поздравляли. Она опять выиграла.Мне необходимо было уйти. Я пожелала всем спокойной ночи и пошла в спальню. Там я уселась, уставившись на свое отражение в зеркале.Должно быть, это ошибка. Но нет, я видела все очень ясно. Я мысленно вспоминала случившееся… тот роковой момент, когда она вынула карту из под юбки. Вот она улыбается, наклоняется вперед и кладет локоть на стол, веером держа карты перед собой…Ей очень повезло. Еще бы! Она обеспечила эту удачу шулерской уловкой. Это было невозможно, но было! Жульничество считалось у игроков величайшим грехом. Обманщиков изгоняли из клубов. Никто с ними не играл. Обвинители и обвиненные в мошенничестве дрались на дуэлях.Что же мне делать? Одно было очевидно: я не могла позволить Эмме продолжать жульничать в моем доме. Сообщить о случившемся Лансу? Он пришел бы в ужас. Это была одна из немногих вещей, которые действительно волновали его. И куда бы она пошла, если бы ей предложили покинуть дом? Что сталось бы с Жан-Луи?Я была очень взволнована и растеряна.Раздевшись, я легла в кровать, но не могла заснуть, прислушиваясь к шуму отъезжающих карет, к шагам Ланса на лестнице. Мне так и не удалось решить, что делать.
Я ждала весь следующий день и после обеда, как только в доме все стихло, направилась в комнату Эммы, так как знала, что она должна быть там.Когда я вошла, она мило мне улыбнулась.Я спокойно сказала:— Я пришла поговорить с тобой.— Чудесно, — ответила она. Я покачала головой:— Ты делаешь большие успехи в игре.— Да, неплохо для новичка.— Должно быть, ты выиграла значительную сумму.— О, пустяки. Достаточно для оплаты моих долгов Лай су и для компенсации моих потерь.— Надо думать, твои методы приносят успех. Эмма сделала вид, что удивлена.— Я видела твое жульничество в последний вечер, — сказала я.Ее лицо страшно побледнело. Она вскочила и уставилась на меня горящими глазами:— О чем ты говоришь! Тебя вообще там не было.— Я была поблизости и видела тебя в зеркале.— Тебе это приснилось.— Нет. Я не спала и видела все очень отчетливо. У тебя была выигрышная карта в кармане нижней юбки. Я видела, как ты вытащила ее после того, как карты были розданы.— Это не правда.— Говорю тебе, что я видела твой трюк.— В зеркале! Но это невозможно. И что ты пытаешься доказать?— Только то, что я видела твое мошенничество.— Чепуха.— Нет, не чепуха, и ты это знаешь. Ланс никогда не допустил бы этого.— Ты уже сообщила ему свои ужасные обвинения?— Еще нет.— Еще нет! Но собираешься это сделать? Я колебалась, но увидев, как в ее глазах вспыхнула надежда, я убедилась, что она действительно виновна.— Я не знаю, как мне поступить, — сказала я. — О, Эмма, как ты могла сделать подобное!— У тебя нет доказательств, только твое слово против моего.— Не думаешь ли ты, что Ланс скорее поверит тебе, чем своей жене?— Нет… он поверит тебе, и тогда… Она тупо уставилась в пространство.— Зачем ты это сделала?— Но я не делала этого, не делала!— Пожалуйста, не лги мне. Я видела все и ужасно огорчена.Ее лицо внезапно дрогнуло, и она начала плакать. Это растрогало меня. Я всегда считала, что она женщина с характером, способная постоять за себя. Ее несчастный вид заставил меня пожалеть ее.— Эмма, — продолжала я, — но почему? Зачем?— Кажется, мне придется теперь уйти, — сказала она. — Ты расскажешь Лансу, и он прогонит меня. Он никогда бы не потерпел здесь обмана. Я не собиралась долго заниматься этим… только пока не поправлю дела. Ты не представляешь, что значит жить на милостыню. Я хотела работать… делать что-то для тебя и Жан-Луи. Я мечтала о нашей независимости. Я хотела .— Но не таким образом, как вчера.— Знаю. Но я увидела, что это возможно, и сделала это. Я откладывала деньги, Клариеса, копила для себя и Жан-Луи.— Деньги, которые тебе не принадлежат.— Они все — богачи. Для них это ничего не значит.— Но это не причина поступать таким образом.— Я знаю, что не права. Но я слаба и потому пошла на это. Я заслуживаю всего, что ждет меня. Лучше бы ты сразу рассказала обо всем Лансу, и я бы стала строить планы… хотя и не знаю, куда мне идти.Я наблюдала за Эммой. На ее лице было написано очевидное отчаяние. Я представила, как она пожирает глазами свои выигрыши, называя их средством достижения независимости Она устремила на меня умоляющие глаза.— Как чудесно было здесь. Ты была так добра… ты и Ланс. Но я понимаю, что должна уйти. Ты собираешься рассказать все Лансу, да?— Он больше не позволит тебе играть, — сказала я.— Я знаю. И найдет какой-нибудь предлог, чтобы отослать меня.— Эмма, — медленно сказала я, — если я пообещаю не говорить ему, обещаешь ли ты никогда не жульничать?Она схватила мои руки и крепко их сжала.— О, конечно, обещаю! — воскликнула она. Я вышла из комнаты, чувствуя себя совершенно опустошенной. Мне казалось, что я нашла единственно возможный выход из этой ситуации.Удача за карточным столом внезапно покинула Эмму.— Так бывает, — сказал Ланс. — Вам фантастически везло, и вдруг… Везение кончилось, но оно вернется.— Не думаю, что оно когда-нибудь вернется, — грустно сказала Эмма.Я была удовлетворена. Она больше не жульничала.Я много думала о ее судьбе и искала ей оправдание. Она переехала к нам из Франции в поисках отцовской родни и новой жизни; ее существование было полно неопределенности, и она мечтала об обеспеченности. Мне казалось, что она и замуж вышла ради этого (как можно было понять из некоторых ее слов), а потом последовали крах «Компании»и смерть мужа, и все было потеряно.Эмма продолжала участвовать в игре, хотя и с меньшим рвением, чем раньше. Радость успеха сменялась у нее унынием при проигрыше. Я говорила ей, что нельзя так втягиваться в игру, но, к сожалению, в ней признаки той же лихорадки азарта, которая овладевала Лансом.Она уже не могла остановиться. САБРИНА Быстро летели месяцы. Осенью я посетила Эндерби. Это был грустный визит, поскольку, едва увидев Дамарис, я поняла, что ее здоровье еще ухудшилось. Теперь она редко покидала кровать, и в этих случаях ее несли вниз, в гостиную, где она лежала на диване. Джереми всегда сам носил ее, и трагедия уже начинала сквозить в его взоре. Его нежность и преданность Дамарис были очень трогательны, но мне было ясно, что он все еще осуждает Сабрину.Она прильнула ко мне, когда я приехала… новая Сабрина, растерявшая беззаботное веселье, столь присущее ее натуре. Она стала задумчивой и непокорной.— Это чистое наказание, — сказала Нэнни Керлью, единственная, кто мог управиться с Сабриной.Я была потрясена, ибо поняла, что трагедия на льду еще не завершилась.Сначала Сабрина была очень рада видеть меня и просила остаться с ней навсегда. Когда я сказала, что должна вернуться домой, ведь Эндерби — вовсе не мой дом, она надулась и несколько дней избегала меня. И я убедилась, что заявление Нэнни Керлью о том, что Сабрина — сущее наказание, полностью соответствует истине.Я много времени проводила с Дамарис. Она хотела, чтобы я была с ней рядом. Ее лицо очень похудело, и под глазами появились темные круги от боли, которую она испытывала.Она никогда не говорила об этом, но к ней возвращалась немощность, которая мучила ее в молодости до того, как она побудила себя заботиться о Джереми и обо мне. Я знала, что она пытается напрячь силы, так как ее очень беспокоит Сабрина и в особенности ее отношения с отцом. Мне кажется, что она считала их обоих детьми, которые нуждаются в ее заботе и руководстве, но она была слишком больна, слишком страдала от боли и слишком устала, чтобы уделять им необходимое внимание.Она не говорила о происшествии на льду и о будущем, но зато находила большую радость в беседах о прошлом, о ее путешествии в Париж. Мы как будто вновь переживали тот момент, когда Жанна вошла в подвал с подносом фиалок, ведя за собой Дамарис.— С тех пор фиалки стали моими любимыми цветами, — сказала Дамарис.Иногда в комнату заходил Джереми и сидел, молча наблюдая за ней. Она была для него всем. Она подняла его из Пучины Уныния, показала, что счастье — великое счастье — существует для него так же, как и для всех остальных.Присцилла очень беспокоилась о дочери.— Дамарис угасает, — говорила она. — Ей хуже, чем когда-либо. Тогда она была моложе. Этот последний выкидыш лишил ее всех сил. Боюсь, она больше не сможет бороться.— У нее сильный характер, — ответила я, — Она будет бороться изо всех сил ради Джереми и Сабрины.— Увы, — продолжала Присцилла, — он не может простить девочку. Каждый раз, смотря на нее, он думает, что это ее вина. И это отражается в его глазах.— Бедная Сабрина!— Она очень своенравна. Это вторая Карлотта. Ты обычно ладила с Сабриной, Кларисса, но теперь она, кажется, и с тобой воюет.— Ей нужно почувствовать, что все случившееся — не ее вина.— Но это ее вина. И она достаточно разумна, чтобы видеть это. Если бы она не заупрямилась и не пошла бы кататься на коньках, Дамарис была бы здорова и с ребенком все обошлось бы благополучно. С какой стороны ни посмотри, все упирается в Сабрину.— Она всего лишь ребенок, и преувеличение ее вины только ухудшает дело.Присцилла беспомощно пожала плечами.— А моя мать очень беспокоится об отце. Я думаю, ему повезет, если он переживет зиму. И если с ним что-то случится… это может отразиться на Арабелле. Дорогая, тебе лучше не приезжать на Рождество. Это было бы слишком тяжело для обитателей Эверсли, да и в Эндерби будет нелегко. Кажется, для меня найдутся дела в обоих местах.— Я приеду весной, — сказала я. — Тогда все будет иным.Мои слова, к сожалению, оказались пророческими.Мы провели это Рождество в Клаверинге, как обычно, всласть поиграв в карты.В рождественское утро среди моих подарков оказался длинный узкий футляр из темно-зеленого бархата, и когда я его открыла, то обнаружила в нем ожерелье из сверкающих бриллиантов и изумрудов. Ланс наблюдал за мной, пока я его вынимала.— Ланс! — воскликнула я. — Это от тебя?— От кого же еще? Не скажешь ли ты, что привыкла получать такие подарки от других?— Оно прекрасно, — сказала я, тут же вспомнив обо всех неоплаченных счетах, относительно которых Ланс проявлял такую беззаботность.— Надень его, — приказал он.Я надела. Ожерелье преобразило меня.— Дай-ка взглянуть на тебя! — сказал он. — А, я знал это! Оно оттеняет зеленый цвет твоих глаз.— Но, Ланс, оно ужасно дорогое.— Только самое лучшее подойдет тебе, любимая, — ответил мой муж.— Тебе не следовало…Я хотела сказать, что мне было бы приятней получить какой-либо менее дорогой подарок, но, конечно, не смогла этого произнести.— Мне немного повезло в игре, — сказал он.— Лучше бы ты приберегал выигрыши для погашения проигрышей.— Проигрыши! Не говори о них. Это слово, которое мне очень не нравится.— Тем не менее оно существует…Я запнулась. Получалось, что я опять читаю ему лекцию. Вероятно, это беспокойство о его увлечении азартной игрой делало меня такой сварливой. Я продолжала:— Ланс, я люблю тебя. Как прекрасно и удивительно, что ты подарил мне такой подарок.Я надела ожерелье в тот же вечер. Оно выглядело великолепно на белом парчовом платье.Когда я его надела, Жанна почти любовно провела по нему пальцами.— Это самое красивое ожерелье, какое я когда-либо видела, — заметила она. — Сэр Ланс понимает, что такое красота. Можно подумать, что он…— Француз, — закончила за нее я. — Я очень рада, что ты одобряешь моего мужа, Жанна.— Но мне не нравится, что он слишком нравится другой.Она намекала на Эмму. Неужели она никогда не преодолеет своего предубеждения к моей единокровной сестре!— Ей подарили красивую брошь. Губы Жанны кривились от неодобрения, ведь именно Ланс подарил Эмме эту брошь.— Но нынче Рождество, Жанна. Пора подарков. Жанна продолжала выражать неодобрение, пока вынимала мое кольцо из футляра, чтобы я надела его. Она обращалась с ним с большим почтением после того, как услыхала, что оно раньше принадлежало королеве.Ее глаза не отрывались от ожерелья.— Оно так красиво, — сказала она, — думаю, что оно стоит цветочного магазина на улице Сент-Оноре.— Стоит цветочного магазина!— Я имею в виду, если его продать… Вы могли бы купить цветочный магазин в сердце Парижа за эти деньги.— О, Жанна, — сказала я с упреком, — из-за тебя я буду чувствовать себя так, будто прогуливаюсь с цветочным магазином вокруг шеи.Позднее мне пришлось вспомнить этот разговор.Странно было праздновать Рождество без семьи, и я даже обрадовалась, когда оно прошло. Здесь слишком много играли в карты, а мои мысли были в Эндерби с Дамарис и Сабриной.Это была суровая зима. Мы оставались в Лондоне, где погода была чуть мягче, но даже там в течение нескольких дней лежали высокие снежные сугробы, завалившие двери домов, и мы не могли выйти на улицу.Оттепель началась в конце февраля, а в начале марта я получила письмо от Присциллы:«Я не хотела, чтобы ты рисковала в дороге, но мне кажется, что тебе следует выехать при первой возможности. Дамарис стало хуже. Вероятно, ревматизм затронул сердце. Я думаю, что ты должна приехать, дорогая. Она мечтает повидаться с тобой, но не признается в этом из-за опасения, что ты подвергнешься риску в пути, а она не может этого допустить».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45