Переговоры завершились не начавшись. Хидэёси говорил с такой откровенностью, что посланцы Кацуиэ несколько растерялись. Но только не Инутиё, который слишком хорошо знал своего былого друга.— Я весьма благодарен вам. Стоило проделать дальний путь хотя бы для того, чтобы услышать такие слова, — произнес он с глубоким удовлетворением.Фува и Канамори отнюдь не спешили выразить столь же бурную радость. Понимая причину их замешательства, Инутиё решился на еще один шаг:— Князь Хидэёси, если у вас в свою очередь есть причины для недовольства поведением князя Кацуиэ, я надеюсь, вы поведаете о них с тою же откровенностью. Мне кажется, заключаемый мир будет не слишком прочен, если подобные обиды останутся невысказанными. Что касается меня, то я приложу все усилия, чтобы устранить возможные разногласия.— В этом нет нужды, — засмеявшись, откликнулся Хидэёси. — Или я похож на человека, который молча проглатывает обиду, чтобы позднее втайне отплатить за нее? Все, что мне угодно было сказать, я успел высказать князю Нобутаке и князю Кацуиэ. Я отправил им подробные письма, в которых излагаю свои недоумения.— Да, ваше письмо показали нам, перед тем как мы выехали из Китаносё. Князь Кацуиэ находит, что высказанное вами вполне справедливо, и не видит смысла в возвращении к этим вопросам в ходе переговоров о мире.— Как мне представляется, князь Нобутака решил начать мирные переговоры именно после прочтения моего письма. Инутиё, я приложил все силы, чтобы лишний раз не задеть чем-нибудь князя Кацуиэ до вашего прибытия.— Что ж, вы понимаете, что опытный государственный муж стремится сохранить достоинство в любом положении. На вашем месте я бы постарался не дразнить быка Сибату, чтобы лишний раз не испытывать на себе остроту его рогов.— Трудно предпринять хоть что-нибудь, чтобы не навлечь на себя его гнева. А что касается, как вы выражаетесь, рогов, то они всегда — со времен юности — были нацелены на меня. Я всегда опасался их больше, чем приступов гнева со стороны князя Нобунаги.— Вы слышали, господа? — Инутиё рассмеялся. — Вы хорошо слышали?Оба его спутника в свою очередь расхохотались. Подобные речи Хидэёси едва ли можно было расценить так, будто он дурно говорит об их князе у того за спиной. Скорее приходилось признать, что Хидэёси выразил ощущение, сходное с тем, которое испытывали они сами.Человеческий разум — вещь деликатная. Начиная с этого мгновения, Канамори и Фува почувствовали себя с Хидэёси куда лучше и стали относиться к Инутиё без прежнего предубеждения.— Мне кажется, это воистину судьбоносная встреча, — сказал Канамори.— Трудно было рассчитывать на более счастливый исход, — добавил Фува. — Я должен поблагодарить вас за проявленное великодушие. Благодаря ему мы выполнили возложенную на нас задачу и сохранили свою честь.Тем не менее на следующий день Канамори вновь одолели сомнения. Он сказал Фуве:— Если мы вернемся в Этидзэн с докладом, что князь Хидэёси не взял на себя никаких письменных обязательств, то насколько действенным окажется достигнутое соглашение?Перед отъездом посланцы еще раз прибыли в крепость, чтобы засвидетельствовать Хидэёси свое уважение.У ворот они увидели слуг и лошадей и решили, что Хидэёси принимает гостей. Однако на деле к отбытию готовился сам Хидэёси. Как раз в то мгновение, когда прибыли посланцы, он вышел из главной цитадели.— Я рад, что вы приехали, — сказал он. — Прошу пожаловать в крепость. — Вернувшись с полдороги, Хидэёси провел посланцев в гостевые покои. — Славно мы с вами вчера повеселились. Благодаря этому я сегодня даже проспал.Он и вправду выглядел так, словно только что поднялся с постели и нехотя умылся. Но если вглядеться попристальней, то каждый из посланцев выглядел сегодня иначе по сравнению со вчерашним — они словно полностью переродились.— Вы проявляете слишком большое гостеприимство, откладывая из-за нас важные дела, но мы вынуждены были прийти, потому что сегодня мы уезжаем на родину, — сказал Канамори.Хидэёси кивнул:— Вот как? Что ж, передайте по возвращении мое почтение князю Кацуиэ.— Я уверен, что князь Кацуиэ будет удовлетворен удачным исходом мирных переговоров.— Мое сердце переполняет радость только из-за того, что я прибыл сюда в качества посланца. Отныне все, кто надеялся, что между нашими кланами вспыхнет война, испытают жесточайшее разочарование.— Не соблаговолите ли вы, ваша светлость, обмакнуть кисточку в тушь и скрепить договор подписью? Хотя бы для того, чтобы положить конец пересудам? — произнес Канамори.Вот в чем было дело! Вот что имело подлинное значение для посланцев, вот чем объяснялся их приход нынче утром! Разговоры о мире прошли хорошо, но остались разговорами. А переговоры полагалось скрепить подписанным документом. Даже если бы они доложили князю Кацуиэ, как замечательно побеседовали с Хидэёси, он не придал бы этим словам, не подкрепленным письменным свидетельством, никакого значения.— Что ж, прекрасно. — Лицо Хидэёси лучилось радостью и согласием. — Я дам вам грамоту и буду ждать такую же от князя Кацуиэ. Но подобный обмен грамотами между мной и князем Кацуиэ — и только между нами — не имеет силы, если договор не подпишут и другие испытанные воины клана. С Нивой и Икэдой переговорю я сам, причем немедленно. Вы согласны с таким ходом переговоров, не так ли? — И, произнеся это, Хидэёси пристально посмотрел на Инутиё.— Замечательно, — отозвался тот без колебаний.Он разгадал замысел Хидэёси — он прекрасно все понимал и знал наперед еще перед выездом из Китаносё. Недаром сам Инутиё в душе считал себя изрядным пройдохой.Хидэёси поднялся:— Я только что собирался выехать из крепости. Я провожу вас до города.И они покинули цитадель вместе.— Князь Кацутоё сегодня отсутствует, — заметил Хидэёси. — Он уже уехал?— Он по-прежнему неважно себя чувствует, — ответил Фува. — Мы оставили его в доме, где остановились.Все взобрались на лошадей, пустились в путь и доехали до городского перекрестка.— Куда ты сегодня отправляешься, Хидэёси? — спросил Инутиё.— В Киото, как всегда.— Что ж, тогда расстанемся. Нам еще нужно вернуться домой и завершить приготовления к отбытию.— Хотелось бы повидаться с князем Кацутоё и посмотреть, не стало ли ему лучше, — сказал на прощанье Хидэёси.
Инутиё, Канамори и Фува вернулись в Китаносё десятого числа и сразу доложили обо всем Кацуиэ. Тот пришел в восторг, узнав, что его замысел заключить видимый мир с Хидэёси был претворен в жизнь с легкостью большей, чем он рассчитывал.Вскоре после этого Кацуиэ созвал самых надежных приверженцев на совет. И сказал им:— Мир будет сохранен всю зиму. А едва сойдет снег, мы сокрушим заклятого врага одним ударом.Осуществив первую часть своего замысла, то есть заключив мнимый мир с Хидэёси, Кацуиэ направил еще одно посольство — на этот раз к Токугаве Иэясу. Это произошло в конце одиннадцатого месяца.Последние полгода — начиная с шестого месяца — Иэясу намеренно держался в стороне от событий. После трагедии в храме Хонно внимание народа было привлечено к внезапно образовавшейся в общественной жизни пустоте и к вопросу, что эту пустоту заполнит. В такое тревожное время, когда никто и подумать не мог ни о чем, кроме борьбы за власть, Токугава Иэясу избрал особый, независимый путь.В день, когда погиб Нобунага, Иэясу объезжал с досмотром провинцию Сакаи и чудом ускользнул от неминуемой смерти, вернувшись к себе. Тут же распорядившись собрать войско, он дошел во главе его до Наруми. Но мотивы этих действий резко отличались от тех, которыми руководствовался Кацуиэ, выступая из Этидзэна и перейдя через Янагасэ.Когда Иэясу сообщили, что Хидэёси дошел до Ямадзаки, он произнес:— Отныне мы находимся в полной безопасности, — и вместе с войском возвратился в Хамамацу.Иэясу никогда не считал себя в полном смысле слова ровней с главными из оставшихся в живых приверженцев Нобунаги. Он был всего лишь союзником Оды, тогда как Кацуиэ и Хидэёси — прославленными военачальниками клана. Он не видел необходимости ввязываться в междуусобную войну старших соратников клана, зачем вступать в бой над еще не остывшим прахом. Теперь ему предстояло решить куда более важный лично для него вопрос. На протяжении долгого времени он с нарастающим нетерпением ждал возможности расширить свои владения за счет Каи и Синано, двух провинций, граничащих с его собственной. При жизни Нобунаги это представлялось невозможным, и едва ли когда-нибудь в будущем могли сложиться более благоприятные, чем сейчас, условия для захвата.Человеком, по собственной глупости отпершим ему ворота и облегчившим достижение чаемой цели, оказался Ходзё Удзинао, правитель Сагами. Ходзё был одним из многих, кто надеялся извлечь выгоду из трагедии в храме Хонно. Думая, что его час пробил, Ходзё во главе огромного пятидесятитысячного войска вторгся в провинцию Каи, ранее принадлежавшую клану Такэда. Это было ничем не прикрытое вторжение, как будто Удзинао просто провел кисточкой линию на карте, захватив все, что можно.Это вторжение дало Иэясу повод собрать собственное войско. Правда, оно насчитывало всего восемь тысяч человек. Трехтысячное войско Иэясу молниеносно сокрушило десятитысячные войска Ходзё еще до соединения с основными силами Токугавы. Война длилась десять дней. В конце концов Ходзё осталось лишь вступить в решительный бой или — на что надеялся Иэясу и что в итоге произошло — запросить мира.— Провинция Дзёсю передается клану Ходзё, тогда как провинции Каи и Синано отходят клану Токугава.К такому соглашению они в конце концов пришли; именно на него рассчитывал с самого начала Иэясу.
В одеждах и на конях, покрытых снегом северных провинций, посланцы Сибаты Кацуиэ прибыли в Каи на одиннадцатый день двенадцатого месяца. Первым делом им предложили отдохнуть в гостевых покоях в Кофу. Посольство было многочисленным, возглавляли его два старших советника клана Сибата — Сюкуя Ситидзаэмон и Асами Досэй.На протяжении двух дней их развлекали. В остальном было похоже, что посланцев не хотят принимать.Исикава Кадзумаса извинился перед ними за князя, объяснив, что тот занят важными военными делами.Холодность приема насторожила и огорчила посланцев. В ответ на щедрые дары от клана Сибата приверженцы Токугавы вручили им всего лишь список, в котором было перечислено принятое в дар, и даже не выразили признательности. Однако на третий день Иэясу принял посланцев.Дело было в разгар суровой зимы. Тем не менее Иэясу принял посланцев в просторном помещении, в котором не было и намека на источник тепла. Смолоду он привык с легкостью переносить куда более суровые испытания, чем стужа. Щеки его были свежи и румяны. Длинные мочки ушей придавали его фигуре вес, словно кольца на железном чайнике. Глядя на него, всякий задавался вопросом: может ли этот человек и впрямь быть прославленным военачальником, причем еще не достигшим сорокалетнего возраста?Если бы среди посланцев оказался Канамори, он понял бы, что слова «человек не меняется после сорока» целиком и полностью подходят здешнему князю.— Благодарю вас за то, что вы проделали столь утомительное путешествие. Благодарю также за щедрые дары. Надеюсь, князь Кацуиэ пребывает в добром здравии?Иэясу говорил с подчеркнутым достоинством. Его голос подавлял, даже оставаясь негромким. Вассалы Токугавы, втайне посмеиваясь, глядели на посланцев, выглядящих так, словно они прибыли вручить господину дань, собранную вассальным кланом. В таком положении им было трудно перейти к тому, ради чего они сюда прибыли, то есть передать послание своего господина. Но ничего другого им не оставалось делать.— Князь Кацуиэ приносит вам свои поздравления в связи с завоеванием провинций Каи и Синано. Дары он прислал именно по такому торжественному поводу.— Князь Кацуиэ прислал вас передать мне свои поздравления? И это при том, что мы с ним давно не поддерживаем связи? О Небо, какая учтивость!Посланцам пришлось отправиться в обратный путь с пустыми руками. Иэясу не вручил им для передачи Кацуиэ ответного послания. Посланцам предстояла нелегкая задача поведать Кацуиэ, что Иэясу не нашел для него ни одного доброго слова, не говоря уж о крайне холодном приеме, с которым столкнулись они сами.Особенно неприятным было то, что Иэясу не соизволил набросать хотя бы несколько слов в ответ на теплое дружеское послание Кацуиэ. Поездка не только обернулась полным провалом, но и Кацуиэ ухитрился выставить себя перед Иэясу в жалком виде, а это не отвечало его интересам.Посланцы обменивались тревожными мыслями. С языка у них не сходило имя заклятого врага Хидэёси, как и давнего недруга Уэсуги. А если вдобавок к этому возникнет опасность раздора между кланами Сибата и Токугава… Им оставалось только молиться, чтобы этого не произошло.Но стремительность, с какой совершаются перемены, всегда превосходит воображаемые страхи подобных, ограниченных нравами своего времени, умов. Как раз когда посланцы возвратились в Китаносё, договор, заключенный месяц назад, оказался нарушен, и войско Хидэёси начало выдвижение в северную часть провинции Оми. В то же время Иэясу по загадочной причине внезапно вернулся в Хамамацу.Прошло дней десять с тех пор, как Инутиё уехал в Китаносё. Кацутоё, приемный сын Кацуиэ, вынужденный из-за болезни остаться в крепости Такарадэра, наконец-то поправился и поехал попрощаться с Хидэёси.— Я никогда не забуду вашу доброту, — сказал он Хидэёси.Хидэёси поехал проводить Кацутоё до самого Киото и приложил немало стараний к тому, чтобы возвращение молодого коменданта в крепость Нагахама прошло без осложнений.Кацутоё по положению был одним из самых высокопоставленных членов клана Сибата, но нелюбовь к нему отчима была общеизвестна, и другие вожди клана посматривали на него сверху вниз. Доброта и великодушие, с которыми отнесся к нему Хидэёси, заставили его самого переменить отношение к заклятому врагу Кацуиэ.Примерно две недели после отъезда Инутиё, а затем и Кацутоё Хидэёси почти не занимался строительством крепости и государственными делами в Киото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174