Осуги пользовалась известностью в квартале, и люди охотно выполняли ее поручения. Некоторые из местных лавочников, носильщиков паланкинов и извозчиков видели, как в прошлом году она вызвала на бой Мусаси в Киёмидзу, и ее отвага поразила их.
Оцу сшивала выстиранный дорожный костюм Осуги. Неожиданно за сёдзи мелькнула тень и незнакомый голос произнес: «Туда ли я попала?» Это была молодая женщина, которая с улицы зашла во двор гостиницы и теперь стояла под сливовым деревом между двумя маленькими грядками лука. Она выглядела взволнованной и немного испуганной, ей явно не хотелось уходить отсюда.
— Это гостиница? У ворот висит фонарь с названием гостиницы, — обратилась она к Оцу.
Оцу не поверила своим глазам. У нее заныло сердце при виде незнакомки.
— А где же сама гостиница? — неуверенно спросила Акэми, полагая, что ошиблась. Взглянув на цветущую сливу, она воскликнула: — Какая прелесть!
Оцу молча наблюдала за девушкой. Из гостиницы прибежал слуга, которого позвала одна из кухарок.
— Вы ищете вход в гостиницу?
— Да.
— Пожалуйста, он на углу, справа от ворот.
— Гостиница выходит прямо на улицу?
— Да, но у нас очень тихо.
— Мне нужна такая комната, чтобы никто не видел, как я прихожу и ухожу. Я подумала, что гостиница стоит в глубине улицы. А этот домик — тоже ваш?
— Да.
— Приятное, спокойное место.
— У нас хорошие комнаты и в главном доме.
— В домике, как я заметила, живет какая-то женщина. Нельзя ли поселиться вместе с ней?
— Видите ли, с ней еще одна гостья, старая и, простите, очень нервная.
— Мне это не помешает.
— Хорошо, я спрошу у пожилой госпожи, когда она придет. Ее сейчас нет.
— Могу я до той поры где-нибудь передохнуть?
— Да, пожалуйста!
Слуга повел Акэми по переходу в главный дом. Оцу пожалела, что не воспользовалась возможностью задать девушке несколько вопросов. Природная робость часто подводила Оцу, и ей хотелось быть пообщительнее.
Когда ревнивые мысли начинали завладевать Оцу, она уговаривала себя тем, что Мусаси не из тех мужчин, которые легко меняют свои привязанности. В то злосчастное утро Оцу был нанесен жестокий удар. «Ей легче проводить время с Мусаси… Она, верно, поумнее меня и хорошо знает, чем привлечь сердце мужчины…» — думала Оцу.
До того дня мысль о возможной сопернице никогда не приходила в голову Оцу. Сейчас она во всем винила себя. «Я некрасива… Не слишком сообразительна… У меня нет ни родителей, ни родственников, которые поддержали бы меня и помогли бы устроить жизнь». Приглядываясь к другим женщинам, Оцу с грустью думала, что мечты ее напрасны и глупо надеяться на чувство со стороны Мусаси. Она сознавала, что никогда больше не переживет страстного порыва, который увлек ее на старую криптомерию, чтобы отвязать Мусаси в ту грозовую ночь.
«Вот если бы Дзётаро мне помог! — тоскливо думала Оцу. Ей даже показалось, что она постарела. — В Сипподзи я была такой же непосредственной, как Дзётаро сейчас, поэтому и освободила Мусаси».
Оцу тихо заплакала. Слезы падали на шитье.
— Ты здесь, Оцу? — раздался властный голос Осуги. — Что сидишь в потемках?
Оцу не заметила, как сгустились сумерки.
— Извините! Мигом зажгу светильник! — поспешила извиниться Оцу и побежала в заднюю комнату.
Вернувшись, она опустилась на колени, чтобы поставить светильник. Осуги холодно смотрела ей в спину. Комната осветилась, и Оцу поклонилась старухе.
— Вы, верно, очень устали. Что делали сегодня? — вежливо осведомилась Оцу.
— Сама знаешь, чем я занята.
— Ноги растереть?
— Ноги не болят, но четыре дня кряду затекают плечи. От погоды, наверное. Сделай милость, разомни их.
Осуги успокаивала себя, что ей недолго осталось терпеть эту девку. Надо найти Матахати, и он исполнит святую обязанность, исправив зло. Оцу, стоя на коленях, принялась массировать плечи старухи.
— Плечи очень затекли. Вам, верно, трудно дышать.
— Порой закладывает грудь. Я стара, и меня в любую минуту может хватить удар.
— Не надо так говорить! Вы здоровее и бодрее многих молодых людей.
— Может быть. Но возьми, к примеру, дядюшку Гона. Какой был здоровяк и весельчак, а его не стало в одну минуту. Никто не знает, что случится завтра. Только мысль о Мусаси дает мне силы.
— Вы относитесь к нему с предубеждением. Мусаси — хороший человек.
— Ну да! — усмехнулась Осуги. — Ты ведь его любишь и ради него бросила моего сына. Не буду ругать Мусаси при тебе.
— Я не о том говорю.
— Как это? Ты любишь Мусаси больше, чем Матахати. Почему открыто не признаться?
Оцу молчала. Старуха продолжала:
— Вот найдем Матахати, я с ним поговорю, и мы устроим все по-твоему. Я уверена, правда, что ты снова удерешь к Мусаси, и вы на пару до конца дней будете чернить нас.
— Почему вы так решили? Вы плохо знаете меня. Я с неизменной благодарностью буду помнить все сделанное вами для меня в прежние годы.
— Ловки же современные девицы! Как ты складно все обставляешь. Я — честная женщина и не могу скрывать чувства за красивыми словами. Ты знаешь, что станешь моим врагом, выйдя замуж за Мусаси. Ха-ха-ха! Тебе не надоело разминать старушечьи плечи?
Оцу не отвечала.
— Плачешь, что ли?
— Нет.
— А что мне капает за ворот?
— Простите, не могла сдержать слез.
— Прекрати реветь! Такое ощущение, будто насекомые ползают по спине. Перестань хныкать по Мусаси, лучше дави посильнее на плечи!
В саду засветился фонарь. Оцу подумала, что служанка несет их ужин, но подошедший оказался монахом.
— Прошу прощения, — произнес он, поднимаясь на веранду. — Здесь живет вдова Хонъидэн? Это вы, вероятно?
На фонаре в руке монаха было написано: «Храм Киёмидзу на горе Отова».
— Позвольте представиться, — начал монах. — Я служу в храме Сиандо, он находится повыше на холме.
Опустив фонарь на пол, монах достал из-за пазухи письмо.
— Имя человека мне неизвестно, но он — молодой ронин. Сегодня вечером незадолго до захода солнца он пришел в храм и стал расспрашивать о пожилой женщине из Мимасаки, которая должна прийти сюда на богомолье. Я ответил, что женщина, похожая на описанную им, бывает в храме, но сегодня она не приходила. Он попросил у меня кисть и написал письмо. Ронин оставил его мне, чтобы я передал письмо женщине в очередной ее приход в храм. Я слышал, что вы остановились в этой гостинице, решил занести вам письмо, поскольку шел мимо на улицу Годзё.
— Премного вам благодарна! — сердечно поблагодарила Осуги. Она предложила монаху присесть и выпить чаю, но он распрощался, сказав, что торопится по делам.
«Что за письмо?» — подумала Осуги, разворачивая свиток. Прочитав первые строки, она побледнела.
— Оцу! — позвала старуха.
Оцу отозвалась из задней комнаты.
— Не надо готовить чай. Он ушел.
— Уже? Может, вы попьете?
— Хватает же ума предлагать мне чай, приготовленный для кого-то еще? Я не водосточная труба. Оставь чай и одевайся!
— Мы куда-нибудь идем?
— Да. Сегодня все твои беды утрясутся.
— Письмо от Матахати?
— Не твое дело.
— Хорошо. Я попрошу поскорее принести ужин.
— Ты разве не ела?
— Нет, ждала вас.
— Все у тебя невпопад! Я вот поела по пути в гостиницу. Быстро поешь риса с маринованными овощами.
Оцу направилась в кухню, но старуха остановила ее.
— Ночью на горе Отова будет холодно. Одежду мою сшила?
— Осталось несколько стежков в кимоно.
— Я не спрашиваю о кимоно! Я тебе толкую о нижней одежде. Я ведь оставила ее, чтобы ты вовремя ее приготовила. Носки выстирала? Шнурки на сандалиях ослабли, скажи, чтобы принесли новые.
Приказания сыпались градом, так что Оцу не могла не то что выполнить их, но даже ответить Осуги, но девушка не смела перечить. Она цепенела от страха перед старой ведьмой.
О еде и заикаться нельзя было. Вскоре Осуги заявила, что она готова в путь. Поставив на веранде новые сандалии для старухи, Оцу сказала:
— Идите, я вас догоню.
— Фонарь принесла?
— Нет.
— Бестолочь! Считаешь, я должна спотыкаться на горе во тьме? Возьми в гостинице.
— Простите, я не догадалась.
Оцу не знала, куда они собираются на ночь глядя, но боялась спрашивать. Она шла с фонарем впереди старухи вверх по холму Саннэн. Оцу повеселела, несмотря на придирки Осуги. Конечно, письмо от Матахати, значит, недоразумение, мучившее ее много лет, наконец разрешится. «Как только мы поговорим, сразу вернусь в дом Карасумару. Надо увидеть Дзётаро», — подумала Оцу.
Подниматься в гору было трудно. На каждом шагу подстерегали камни и ямы. В ночной тишине водопад шумел сильнее, чем днем.
Наконец Осуги остановилась.
— Думаю, это и есть место, посвященное божеству горы. Вот и надпись: «Вишневое дерево божества гор».
— Матахати! — крикнула в темноту старуха. — Сынок, я здесь!
Материнская любовь преобразила ее грозное лицо, голос взволнованно дрожал. Оцу впервые видела Осуги такой. Она и не подозревала, что старуха так нежно любит сына.
— Следи, чтобы фонарь не погас! — предупредила Осуги девушку.
— Не беспокойтесь, — послушно отозвалась Оцу.
— Его здесь нет, — проворчала старуха. — Не пришел. Она обошла храм раз, другой.
— Он написал, что я должна прийти к святилищу божества горы.
— Он написал, что будет ждать вас сегодня?
— Он вообще Не написал ни слова о дне встречи. Он, похоже, никогда не повзрослеет. Не понимаю, почему ему самому не прийти в мою гостиницу. Стыдится, верно, выходки в Осаке.
Оцу потянула старуху за рукав.
— Тише! Кто-то идет. Может, он.
— Это ты, сынок? — позвала Осуги.
Мимо прошагал человек, даже не взглянув на них. Обойдя храм, он вернулся и пристально посмотрел на Оцу. Когда он только появился, Оцу не узнала его, но сейчас вспомнила, что это тот самурай, который стоял под мостом в новогоднее утро.
— Вы только что поднимались в гору? — спросил Кодзиро.
Оцу и Осуги не отвечали, опешив от неожиданности вопроса. Вызывающе яркий костюм Кодзиро приковал их внимание.
— Я ищу девушку примерно твоего возраста. — Кодзиро показал пальцем на Оцу. — Ее зовут Акэми. Она поменьше ростом и покруглее лицом. Она выросла в чайной и держится весьма независимо для своих лет. Не видали такой?
Оцу и Осуги покачали головами.
— Странно. Мне сказали, что ее встречали в этих местах. Я был уверен, что она вздумает переночевать в одном из храмов.
Кодзиро обращался к стоящим перед ним женщинам, но говорил он скорее сам с собой. Пробормотав еще что-то, он ушел.
— Еще один бездельник! — прищелкнула языком Осуги. — У него два меча, самурай, должно быть, но ты видела, во что он вырядился? Шатается ночью, ищет какую-то женщину. Счастье, что не нас!
Оцу не сомневалась, что самурай искал девушку, днем заходившую в гостиницу, но она ничего не сказала Осуги.
Что связывало эту девушку и Мусаси? Какое отношение имел самурай к девушке?
— Идем назад! — проговорила Осуги. Голос прозвучал устало и подавленно.
Перед храмом Хонгандо, где в прошлом году произошла стычка между Осуги и Мусаси, женщины вновь увидели Кодзиро. Переглянувшись, они молча продолжили путь. Осуги проводила взглядом самурая, который поднялся до Сиандо, а потом стремительно поспешил вниз.
— У него твердый взгляд, — пробормотала Осуги. — Как у Мусаси. В этот момент заметив, как мелькнула чья-то тень, старуха вздрогнула.
— О-оу! — вырвался у нее из груди совиный крик.
Кто-то махал ей рукой из-за ствола громадной криптомерии, подзывая к себе.
«Матахати!» — обрадовалась Осуги. Она растрогалась от того, что Матахати хочет видеть ее одну.
Оцу шла метрах в пятнадцати впереди.
— Оцу, ступай вперед, я тебя догоню! — крикнула Осуги. — Жди меня у места, которое называется Тиримадзука.
— Хорошо, — отозвалась Оцу.
— Да не вздумай сбежать! Я тебя везде отыщу! От меня не скроешься.
Осуги подбежала к дереву.
— Матахати, ты?
— Да, матушка.
Матахати прижал мать к груди, словно долгие годы ждал этой минуты.
— Почему ты прячешься за деревом? А руки какие холодные, как лед! Осуги расчувствовалась от прилива материнских чувств.
— Скрываюсь, — ответил Матахати, судорожно оглядываясь. — Видела человека, который бродил здесь несколько минут тому назад?
— Самурай с длинным мечом за спиной?
— Да.
— Ты его знаешь?
— Можно так сказать. Это Сасаки Кодзиро.
— Что? Я считала, что Сасаки Кодзиро — это ты.
— Я?!
— В Осаке ты показывал свидетельство. Это имя значилось в документе. Ты говорил, что принял это имя, став мастером фехтования.
— Неужели? Да-да, верно! Когда я шел сюда, я его заметил. На днях Кодзиро учинил мне большую неприятность. Вот я и стараюсь не попадаться ему на глаза. Появись он сейчас, мне несдобровать.
Осуги от потрясения потеряла дар речи. Она с горечью отметила, что Матахати исхудал. Его растерянный вид вызвал у Осуги теплую волну нежности к сыну, по крайней мере она сочувствовала ему в эту минуту.
Дав ему понять, что ее не интересуют подробности, Осуги сказала:
— Все это пустяки. Сынок, ты знаешь, что дядюшка Гон умер?
— Дядюшка Гон?
— Да. Он умер там же, в Сумиёси, сразу после того, как ты покинул нас.
— Нет, не слышал.
— Вот такие новости. Хочу спросить, понимаешь ли ты, ради чего умер дядюшка Гон и почему я на склоне дней занимаюсь изнурительным и долгим поиском?
— Понимаю. Твои слова запечатлелись в моем сердце после той ночи, когда ты… объяснила мои недостатки.
— Запомнил? Очень хорошо. А теперь другая новость, радостная для тебя.
— Какая?
— Дело касается Оцу.
— Девушка, шедшая с тобой, Оцу?
Матахати сделал было шаг вперед, но Осуги остановила его.
— Куда собрался?
— Хочу увидеть Оцу. Столько лет не встречал ее!
— Я привела ее специально, чтобы ты посмотрел на нее, — кивнула Осуги. — Не расскажешь ли матери, что теперь собираешься делать?
— Попрошу у нее прощения. Я поступил с Оцу подло, но надеюсь на ее доброту.
— А потом?
— Потом я ей скажу, что не совершу подобной ошибки никогда в жизни. Матушка, ради меня, ты ее тоже попроси.
— Что дальше?
— А дальше все будет по-прежнему.
— Что значит по-прежнему?
— Я хочу, чтобы мы с Оцу снова подружились. Хочу жениться. Как ты думаешь, матушка, она…
— Дурак! — сказала Осуги, залепив Матахати увесистую пощечину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145