Вода доходила ей до пояса, и она быстро приближалась к тому месту, где дно круто обрывается. Отчаянно крича, дядюшка Гон настигал девушку, но она заспешила что было сил. Девушка вдруг скрылась под водой, оставив на поверхности маленькую воронку.
— Безумное дитя! — кричал дядюшка Гон. — Задумала убить себя?
С этими словами он тоже ушел под воду.
Осуги металась на берегу. Когда Гон и девушка исчезли, она пронзительно закричала, созывая на помощь. Осуги размахивала руками, падала, поднималась, приказывала всем, кто оказался рядом, спасать утопающих, словно эти люди были причиной несчастного случая.
— Спасайте их, раззявы! Что глазами хлопаете? Утонут ведь! Вскоре рыбаки вытащили тела девушки и дядюшки Гона.
— Двойное самоубийство влюбленных? — спросил один.
— Брось шутить! — рассмеялся другой.
Дядюшка Гон и девушка не подавали признаков жизни. Старик успел поймать девушку за оби, его пальцы так и остались судорожно сжатыми. Девушка являла собой странное зрелище — волосы спутаны и покрыты тиной, но вода не тронула белил с лица и помаду на губах.
Она казалась живой. Пурпурный рот будто бы смеялся, хотя нижняя губа была прикушена.
— Где-то я ее видел, — промолвил один из зевак.
— Кажется, она недавно собирала раковины на берегу.
— Точно! Она живет на постоялом дворе.
Со стороны постоялого двора приближалось человек пять, среди них был и Сэйдзюро. Затаив дыхание, он растолкал толпу и остановился перед девушкой.
— Акэми! — закричал он. Сэйдзюро побледнел, но твердо держался на ногах.
— Ваша знакомая? — спросил рыбак.
— Д-да…
— Надо побыстрее откачать ее.
— Ее можно спасти?
— Вряд ли, если будете стоять с раскрытым ртом.
Рыбаки разжали руку дядюшки Гона, уложили утопленников рядом и принялись поколачивать их по спине и нажимать на живот. Акэми вскоре задышала. Сэйдзюро приказал слуге с постоялого двора поскорее унести ее.
— Гон! Гон! — кричала Осуги в ухо старика, обливаясь слезами. Акэми ожила, потому что была молода, но дядюшка Гон… Он был не столько стар, но выпил изрядно. Его дыхание замерло навсегда, и как бы ни билась в крике Осуги, ему уже никогда не открыть глаза.
— Старик умер, — сказали рыбаки, отступив от тела. Осуги, сдержав рыдания, набросилась на них, как на врагов.
— Что болтаете? Девушку можно спасти, а его нельзя?
Осуги готова была броситься на рыбаков с кулаками. Она растолкала мужчин, крича:
— Сама откачаю его, я вам покажу, как это делается!
Старуха взялась за Гона, пробуя все известные ей способы. Ее решимость растрогала некоторых до слез, кое-кто стал ей помогать. Осуги, однако, не намеревалась оценить их бескорыстие. Она командовала помощниками, кричала, что они нажимают не там и не так, что от них нет толку, приказывала то разжечь костер, то сбегать за лекарством. Ее поведение было отвратительным. Его не потерпели бы друзья или родственники, не говоря о посторонних людях. Возмутились даже самые терпеливые.
— Кто она, эта старая карга? — ворчал один.
— Не соображает, кто мертвец, а кто сознание потерял. Пусть оживляет покойника, коли умеет!
Скоро Осуги осталась одна с телом дядюшки Гона. Сгущалась темнота, над морем повис туман, и лишь на горизонте светилась оранжевая полоска — след уходящего дня. Разложив костер, Осуги села, прижав к себе мертвого Гона.
— Гон! Гон! — стонала Осуги.
Море почернело. Осуги старалась согреть хладное тело. Она надеялась, что дядюшка Гон вот-вот откроет глаза и заговорит. Она разжевывала пилюли из коробочки для лекарств, которую носила в оби, и запихивала их в рот Гона. Она обняла его, покачивая, как дитя.
— Открой глаза, Гон! — причитала Осуги. — Отзовись! Ты не должен бросать меня! Мы ведь не убили Мусаси и не наказали развратную Оцу.
Акэми забылась неспокойным сном. Она что-то бормотала в забытьи, когда Сэйдзюро поправлял подушку под ее пылавшей жаром головой. Он сидел рядом, лицо его было бледнее, чем у Акэми. Он страдал, видя мучения, причиненные по его вине. Влекомый животной похотью, он взял девушку силой. Сейчас он смущенно сидел рядом с Акэми, пробуя ее пульс, прислушиваясь к ее дыханию, молясь о том, чтобы жизнь вернулась к ней. В один день он побывал и грубым животным, и полным сострадания человеком. Сэйдзюро, человеку крайностей, такое состояние казалось естественным. Он сидел, устремив печальный взор на Акэми. Горькие складки залегли вокруг его рта.
— Успокойся, Акэми, — шептал он. — Не я один, большинство мужчин такие… Скоро сама поймешь. Тебя, конечно, потрясла необузданность моей любви.
Трудно сказать, искренне он обращался к девушке или успокаивал собственную совесть, но Сэйдзюро повторял эти слова вновь и вновь. Комнату залил мрак. Сёдзи приглушали шум ветра и волн. Акэми шевельнулась, белая рука выскользнула из-под одеяла.
— К-какое сегодня число? — пробормотала она.
— Что? — спросил Сэйдзюро, поправляя одеяло.
— Сколько дней… осталось… до Нового года?
— Всего семь. За это время ты поправишься, и мы вернемся в Киото Сэйдзюро склонился к Акэми, но она оттолкнула его.
— Уйди! Ты мне противен!
Сэйдзюро выпрямился.
— Скотина! Животное! — повторяла в полубреду Акэми. Сэйдзюро молчал.
— Зверь. Не хочу тебя видеть!
— Прости меня, Акэми!
— Уходи! Не хочу слышать тебя!
Акэми вытянула белевшую в темноте руку, будто защищаясь от Сэйдзюро. Он молча сглотнул подкативший к горлу комок.
— Какое… какое число? — прошептала Акэми. Сэйдзюро не ответил.
— Новый год не наступил? С первого по седьмое число, каждый день… он будет на мосту… Мусаси велел передать… что каждый день на мосту на улице Годзё. Новый год еще не скоро… Я должна вернуться в Киото… Я пойду к мосту и увижу его.
— Мусаси? — изумленно пробормотал Сэйдзюро. Акэми впала в забытье.
— Мусаси? Миямото Мусаси?
Сэйдзюро припал к ее лицу, но губы Акэми не шевелились. Синие веки сомкнулись. Казалось, Акэми погрузилась в глубокий сон.
Ветер швырял сухие иголки сосны в сёдзи. Послышалось лошадиное ржание. За перегородкой засветился огонь, и служанка произнесла:
— Молодой учитель, вы здесь?
Сэйдзюро стремительно вышел в соседнюю комнату, тщательно задвинув за собой фусума.
— Я здесь. В чем дело?
— Уэда Рёхэй, — последовал ответ.
Рёхэй в дорожном костюме, покрытый пылью, вошел в комнату. Здороваясь, Сэйдзюро гадал, что привело Рёхэя сюда. Он, как и Тодзи, был старшим учеником и должен был присматривать за домом. Он не приехал бы без веской причины.
— Почему ты здесь? Дома что-то случилось? — спросил Сэйдзюро.
— Да, тебе придется немедленно вернуться.
— Что стряслось?
Рёхэй вытаскивал что-то из-за пазухи. Раздался голос Акэми:
— Ненавижу! Животное! Уходи!
Голос ее дрожал от страха. Она говорила внятно, словно ей кто-то угрожал наяву.
— Кто там? — удивленно произнес Рёхэй.
— Что? Акэми. Заболела, у нее жар. Бредит постоянно.
— Акэми?
— Не обращай внимания. С чем ты приехал?
Рёхэй извлек письмо из-под нижнего пояса и протянул его учителю.
— Вот, — коротко сказал он, пододвигая Сэйдзюро лампу, оставленную служанкой.
— От Миямото Мусаси. Гм…
— Да, — многозначительно ответил Рёхэй.
— Вы прочитали?
— Да. Решили, что оно может оказаться важным, поэтому распечатали.
Сэйдзюро, почему-то не читая, спросил:
— Что в нем?
По негласному уговору все в доме Ёсиоки не упоминали Мусаси, хотя мысль о нем исподволь точила Сэйдзюро. Он уговорил себя, что грозный ронин больше не появится. Неожиданное письмо, сразу после того, как Акэми произносила имя Мусаси, повергло Сэйдзюро в ужас, от которого по спине забегали мурашки.
Рёхэй злобно поджал губы.
— Дождались! Я был уверен, что после побоища прошлой весной он не осмелится сунуть нос в Киото. Невообразимая наглость! Его письмо — вызов. Ему хватает смелости адресовать его всему дому Ёсиоки, хотя под письмом только его подпись. Вообразил, что в одиночку разделается с нами!
Мусаси не указал обратный адрес, из письма нельзя было понять, где он сейчас находится. Он не забыл обещания, данного Сэйдзюро и его ученикам в первом письме. Второе означало, что вызов брошен. Мусаси объявил войну дому Ёсиоки, войну до последней капли крови, в которой самурай сражается до победного конца, защищая честь и доказывая в бою умение владеть мечом. Ставкой Мусаси была его жизнь. Он ожидал того же от самураев школы Ёсиоки. Теперь увертки и хитроумные отговорки теряли смысл.
Сэйдзюро пока не осознал серьезность положения. Он не понял, что роковой день неумолимо наступает, что преступно тратить время на пустые развлечения.
Когда письмо прибыло в Киото, некоторые наиболее способные ученики, возмущенные разнузданной жизнью молодого учителя, открыто осудили Сэйдзюро за его отсутствие в такой важный момент. Уязвленные оскорблением ронина-одиночки, они горько сожалели, что Кэмпо нет вместе с ними. Обсудив дело, они решили известить Сэйдзюро и потребовать немедленного возвращения в Киото. И вот сейчас, когда Сэйдзюро привезли письмо, он не удосужился прочитать его, просто положил на колени.
— Не считаешь нужным прочитать письмо? — с явным раздражением спросил Рёхэй.
— Что? Письмо! — рассеянно отозвался Сэйдзюро. Он развернул свиток. Пальцы его невольно задрожали. Он растерялся не столько от резкости вызова Мусаси, сколько от сознания собственной слабости и беззащитности. Сэйдзюро потерял самообладание, услышав горькие слова Акэми, отвращение девушки задело его самурайскую гордость. Он впервые чувствовал себя совершенно бессильным.
Послание Мусаси было кратким и откровенным.
«Надеюсь, Вы в добром здравии. Выполняя данное мною обещание, прошу сообщить день, час и место нашей встречи. Я не имею особых условий и готов провести поединок в назначенном Вами месте в удобное для Вас время. Прошу известить меня, выставив объявление у моста на улице Годзё до седьмого дня Нового года. Надеюсь, что Вы, как всегда, оттачиваете фехтовальное мастерство. Я, кажется, немного преуспел в этом деле.
Симмэн Миямото Мусаси».
Сэйдзюро, спрятав письмо за пазуху, встал.
— Еду немедленно!
Им двигала не решимость. Сэйдзюро находился в таком смятении, что не вынес бы здесь ни минуты. Ему хотелось бежать прочь и поскорее забыть ужасный день. Он позвал хозяина и попросил его позаботиться об Акэми, на что тот согласился с большой неохотой, несмотря на хорошие деньги, предложенные Сэйдзюро.
— Я возьму твою лошадь, — сказал Сэйдзюро Рёхэю.
Как убегающий преступник, он вскочил в седло и стремительно поскакал сквозь темную аллею. Рёхэю оставалось лишь пуститься бегом за учителем.
СУШИЛЬНЫЙ ШЕСТ
— Парень с обезьяной? Да, недавно проходил.
— Куда? Не заметили, куда он отправился?
— К мосту Нодзин. Кажется, через мост не переходил, а свернул к оружейнику в лавку.
Посовещавшись, ученики школы Ёсиоки бросились дальше, оставив прохожего гадать о причине переполоха.
Большинство лавок вдоль Восточного рва уже закрылось, но заведение оружейника еще работало. Один из учеников, зайдя в лавку, расспросил подмастерье и выбежал, громко крича:
— Тэмма! Он направился в Тэмму! Самураи ринулись дальше.
По словам подмастерья, самурай с длинными волосами заявился, когда в лавке собирались закрывать ставни на ночь. Сбросив обезьянку у входа, он уселся и потребовал хозяина. Ему сказали, что хозяин вышел. Тогда самурай сообщил, что хотел бы наточить меч, но его оружие настолько дорогое, что его можно доверить только настоящему мастеру. Он захотел посмотреть образцы мечей их работы. Подмастерье показал самураю несколько клинков, и он презрительно отозвался о них.
— Похоже, делаете только заурядное оружие, — высокомерно сказал он. — Свой меч я вам не доверю. Он слишком хорош — работы мастера из Бидзэна. Меч называется Сушильный Шест. Видишь? Само совершенство! — Самурай показал меч с явной гордостью.
Хвастовство молодого человека позабавило подмастерья, который заметил, что единственная особенность меча — прямой и длинный клинок. Молодой человек, оскорбившись, встал и спросил, как пройти к причалу в Тэмме, откуда отплывают барки в Киото.
— О мече позабочусь в Киото, — сказал он. — Все, что делают оружейники в Осаке, — железки, годные лишь для простых пеших воинов. Простите за беспокойство! — Он обвел лавку холодным взглядом и вышел.
Рассказ подмастерья окончательно разозлил учеников школы Ёсиоки. Они получили еще одно подтверждение непомерной наглости молодого человека. Срубив пучок с головы Гиона Тодзи, хвастун совсем забылся.
— Теперь он в наших руках!
— Считай, что поймали!
Преследователи торопились, даже не передыхая, и на закате достигли пристани Тэмма.
— Опоздали! — воскликнул один из них, увидев, что последняя в этот день барка уже отплыла.
— Не может быть!
— С чего ты взял, что мы опоздали?
— Сам не видишь? Смотри вон туда! — возразил первый самурай, указывая на пристань. — В харчевнях собирают в кучу скамейки, значит, барка отчалила.
С минуту все стояли обескураженные и растерянные. Наведя справки, узнали, что молодой человек с обезьяной действительно отплыл с последней баркой, которая пойдет без остановки до Тоёсаки. Путь в Киото был вверх по течению, и барки плывут очень медленно. Ученики спокойно могли догнать ее в Тоёсаке.
Имея в запасе время, они попили чаю с рисовыми колобками и дешевыми сладостями, затем бодро зашагали вдоль берега. Река, извиваясь, как серебряная змея, убегала вдаль, где Накацу и Тэмма соединяются, давая начало реке Ёдо. Недалеко от места слияния на середине реки мигали огни барки.
— Вон она! — закричал один из учеников.
Семеро молодых самураев от радости мигом забыли о пронизывающем холоде. В голых придорожных полях сухая стерня, покрытая инеем, блестела словно крохотные стальные клинки. Дул ледяной ветер.
Самураи быстро нагоняли барку, палубные фонари были совсем близко.
Один из них сгоряча заорал:
— Эй, на барке! Тормози!
— Зачем? — отозвались с реки.
Ученики набросились с руганью на ретивого однокашника, по глупости которого их не вовремя обнаружили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145