Сервис на уровне сайт Водолей ру
Такое противопоставление в корне неправильно. Событийное
переживание Италии включает как необходимый момент ее действительное единство в
едином и единственном бытии. Но оплотневает эта единая Италия, обрастает плотью
и кровью лишь изнутри моей утвержденной причастности единственности бытия,
моментом которого является и единственная Италия. Но этот событийный контекст
единственной причастности не замкнут и не изолирован. Для событийного контекста
автора-героя, где Италия - чужбина, понятен и утвержден и ценностный контекст,
где Италия - родина. И все остальные возможные событийные оттенки единственной
Италии, соотнесенной с конкретно-ценностно-утвержденными людьми, Италия
человечества входит в причастное сознание с его единственного места. Она должна
вступить в какое-нибудь событийное отношение к конкретно утвержден[ной]
ценности, чтобы стать моментом действительного сознания, хотя бы теоретического
сознания, сознания географа. Здесь нет никакого релятивизма: правда
бытия-события Целиком вмещает в себя всю вневременную абсолютность теоретической
истины. Единство мира - момент его конкретной единственности и необходимое
условие нашей мысли со стороны ее содержания, т.е. мысли-
155
суждения, но для действительной мысли-поступка мало одного единства. (134-135)
Остановимся еще на некоторых особенностях архитектоники разбираемой лирической
пьесы. Ценностный контекст героини утвержден и включен в контекст героя. Герой
находится в точке настоящего единственного времени своей жизни, события разлуки
и смерти расположены в его единственном прошлом (переведены в план воспоминания)
и через настоящее нуждаются в заполненном будущем, хотят событийной вечности,
это уплотняет и делает значимым все временные границы и отношения - причастное
переживание времени события. Вся эта конкретная архитектоника в ее целом дана
эстетическому субъекту (художнику-созерцателю), внеположному ей. Для него герой
и весь конкретный событийный контекст его соотнесены с ценностью человека и
человеческого, поскольку он - эстетический субъект - утвержденно причастен
единственному бытию, где ценностным моментом является человек и все
человеческое. Для него оживает и ритм как ценностно-напряженное течение жизни
смертного человека. Вся эта архитектоника и в своей содержательности, и в своих
формальных моментах жива для эстетического субъекта лишь постольку, поскольку им
действительно утверждена ценность всего человеческого. (135-136)
Три времени Аристотеля работают наглядно.
Такова конкретная архитектоника мира эстетического видения. Всюду здесь момент
ценности обусловлен не основоположением как принципом, а единственным местом
предмета в конкретной архитектонике события
156
с единственного места причастного субъекта. Все эти моменты утверждены как
моменты конкретной человеческой единственности. Здесь и пространственное, и
временное, и логическое, и ценностное оплотнены в их конкретном единстве
(отчизна, даль, прошлое, было, будет и т.д.), соотнесены с конкретным ценностным
центром, не систематически, а архитектонически подчинены ему, осмыслены и
локализованы через него и в нем. Каждый момент здесь жив как единственный, и
само единство лишь момент конкретной единственности. (136)
Ключевые слова (самые частотные) в этой работе Бахтина вовсе не поступок или
событие, а единственность (ый и т.д.) или момент. Так на глаз. Надо проверить.
Это соответствует новой доктрине изобретения - рождение слова в конкретной
ситуации, ответственность за данное общение с другим и задание этого общения.
Но эта изображенная нами в основных чертах эстетическая архитектоника есть
архитектоника продуцированного в эстетическом поступке созерцания мира, сам же
поступок и я - поступающий - лежат вне ее, исключены из нее. Это мир
утвержденного бытия других людей, но меня - утверждающего - в нем нет. Это мир
единственных исходящих из себя других людей и ценностно соотнесенного с ними
бытия, но мною они находятся, я-единственный, из себя исходящий, - нахожусь
принципиально вне архитектоники. Я причастен лишь как созерцающий, но созерцание
есть действенная активная внеположность созерцателя предмету созерцания.
Созерцаемая эстетически единственность человека принципиально не есть моя
единственность. Эстетическая деятельность есть специальная объективированная
причастность, изнутри эстетической архитектоники нет выхода в
157
мир поступающего, он лежит вне поля объективированного эстетического видения.
(136)
Так разводятся эстетика и этика, а по отношению в целом к речи поэтика и
риторика. Другим глобально полемическим (по отношению ко всей аристотелевской
традиции) суждением является принципиальное соединение действия и созерцания.
Жизнь практическая и жизнь созерцательная соединяются даже в эстетическом
действии, не говоря уже об общериторическом действии словом. В этом специфика
риторики поступка - это поступок с созерцающей задержкой, теоретическая
подготовленность, деспонтанизация словесного действия.
Переходя теперь к действительной архитектонике переживаемого мира жизни, мира
причастно-поступающего сознания, мы прежде всего усматриваем принципиальную
архитектоническую разнозначность моей единственной единственности и
единственности всякого другого - и эстетического и действительного - человека,
конкретного переживания себя и переживания другого. Конкретно-утвержденная
ценность человека и моя-для-себя ценность коренным образом отличны. (136)
Для риторики познания, не только доведенной до абсурда, а в принципе -
я-как-все, или все-как-я, "экземпляры одного словаря", вспоминая слова Ф. де
Соссюра; в риторике поступка я- другой для всех, другие - иные для меня, речевой
поступок требует любовного ощущения многообразия людей и ответственности за свое
собственное дополнение этого многообразия. Вступить в диалог - значит дополнить
собой мир.
Мы здесь говорим не об отвлеченной оценке развоплощенного теоретического
сознания, знающего только общую содержательно-смысловую ценность
158
всякой личности, всякого человека, подобное сознание не может породить не
случайно единственного конкретного поступка, но лишь оценку поступка post factum
как экземпляра поступка. Мы говорим о действенной конкретной оценке поступающего
сознания, о поступке-оценке, ищущем себе оправдания не в системе, а в
единственной и конкретной неповторимой действительности. Это сознание
противопоставляет себя для себя всем другим, как другим для него, свое исходящее
я всем другим - находимым - единственным людям, себя-причастного - миру,
которому я причастен, и в нем всем другим людям. Я-единственный из себя исхожу,
а всех других нахожу - в этом глубокая онтологически-событийная разнозначность.
(136-137)
В противоположность риторике познания, где изобретение есть нахождение, выбор из
данных общих мест, в риторике поступка изобретение есть на каждом общем месте
исхождение из себя, задание себя при одновременном нахождении других, т.е.
причастное изобретение.
Высший архитектонический принцип действительного мира поступка есть конкретное,
архитектонически-значимое противопоставление я и другого. Два принципиально
различных, но соотнесенных между собой ценностных центра знает жизнь: себя и
другого, и вокруг этих центров распределяются и размещаются все конкретные
моменты бытия. Один и тот же содержательно-тожественный предмет - момент бытия,
соотнесенный со мной или соотнесенный с другим, ценностно по-разному выглядит, и
весь содержательно-единый мир, соотнесенный со мной или с другим, проникнут
совершенно иным эмоционально-волевым тоном, по-разному ценностно значим в своем
самом живом, самом существенном
159
смысле. Этим не нарушается смысловое единство мира, но возводится до степени
событийной единственности. (137)
Истинным предметом изобретения является момент бытия, соотнесенный со мной или с
другим, т.е. правда наших взаимоотношений. Вспомним также, что, по Бахтину, быть
- значит общаться, и картина риторических приоритетов становится кристально
ясной. Типология ситуаций речевого общения выстраивает архитектонику риторики
поступка.
Эта двупланность ценностной определенности мира - для себя и для другого -
гораздо более глубока и принципиальна, чем та разность в определении предмета
[?], которую мы наблюдали внутри мира эстетического видения, где одна и та же
Италия оказывалась родиной для одного и чужбиной для другого человека и где эти
различия в значимости архитектоничны, но все они лежат в одном ценностном
измерении, в мире других для меня. Это архитектоническое взаимоотношение двух
ценностно-утвержденных других. И Италия-родина и Италия-чужбина выдержаны в
одной тональности, обе лежат в мире, соотнесенном с другим. Мир в соотнесении со
мной принципиально не может войти в эстетическую архитектонику. Как мы подробно
увидим далее, эстетически созерцать - значит относить предмет в ценностный план
другого. (137)
Ну разумеется, в определении предмета, совершенно-напрасно расшифровщики
рукописи сомневались. Определение или изобретение предмета с позиции общей
риторики Бахтин специализирует для поэтики-эстетики, а затем снова обобщает,
дифференцируя подходы, до общей риторики.
160
Это ценностное архитектоническое распадение мира на я и всех других для меня не
есть пассивно-случайное, а активное и должное. Эта архитектоника дана и задана,
ибо это и есть архитектоника события. Она не дана как готовая и застывшая, в
которую я помещен пассивно, это заданный план моей ориентации в событии-бытии,
архитектоника, непрестанно активно осуществляемая моим ответственным поступком,
поступком возводимая и только в его ответственности устойчивая. Конкретное
долженствование есть архитектоническое долженствование: осуществить свое
единственное место в единственном событии-бытии, и оно прежде всего определяется
как ценностное противопоставление я и другого. (137-138)
Своеобразный категорический императив риторики поступка: ценностный баланс
речевого исхождения, исходная ответственность изобретения.
Это архитектоническое противопоставление свершает каждый нравственный поступок,
и его понимает элементарное нравственное сознание, но теоретическая этика не
имеет для выражения его адекватной формы. Форма общего положения, нормы или
закона принципиально не способна выразить это противопоставление, смысл которого
есть абсолютное себя - [нрзб]. Неизбежно возникает двусмысленность, противоречие
формы и содержания. Только в форме описания конкретного архитектонического
взаимоотношения можно выразить этот момент, но такого описания нравственная
философия пока еще не знала. Отсюда отнюдь не следует, конечно, что это
противопоставление осталось совершенно не выраженным и не высказанным - ведь это
смысл всей христианской нравственности, из него исходит и альтруистическая
мораль; но адекватного научного выражения и
161
полной принципиальной продуманности этот [нрзб] принцип нравственности до сих
пор не получил. (138)
И в маркированном, финальном абзаце, пусть и незавершенной, как считается
рукописи, на первый план выставляется проблема выражения, высказывания, лишь
терминологически вроде бы, но связывая эту рукопись с вышедшими книгами Бахтина
20-х годов. Скорее всего, неразобранное слово есть приложение к слову себя
(может быть тут дефис, а не тире, по рукописи такие вещи различить бывает
трудно) и все вместе читается как себя-отдание47. Бахтин под маской отдал себя
авторству друзей, но исходил все же из себя и этот исход ничуть не противоречит
тому, что вышло в Тетралогии, а прямо предопределяет последнюю.
_________
47 Ср. также с предложенной на с.64 трактовкой слова "само-от-речение".
162
Часть третья
ВОПЛОЩЕНИЕ
Михаил Михайлович Бахтин создал принципиально новую риторику.
Совершенно не имея в виду мистическую сторону вопроса, поделюсь своим
двадцатилетним опытом общения с бахтинскими текстами: создается такое
впечатление, что Бахтин непрерывно управляет их жизнью в большом времени. Слово
есть поступок. Эта мысль Бахтина не имеет ничего общего с тривиально-ленинским
"слово - тоже дело", в этом "тоже" вся антигуманитарная, антириторическая (или
старориторическая) суть подхода к слову как обслуживающему физическое действие
средству, физическое (через не слишком длинный ряд опосредований -
естественнонаучное) действие осуществляется по природе своей в пространстве,
поступок же, являясь смыслом риторического действия, действия словом, по своей
природе осуществляется во времени. И этот поступок не заканчивается с
пространственной, физической смертью его творца. Поэтому уместно завершить
данный период уточнением формулировки начального тезиса: Бахтин на протяжении
последних восьмидесяти лет создает принципиально новую риторику - риторику
ответственного поступка. Первую, черновую работу, сейчас известную главным
образом под названием "К философии поступка", можно считать замыслом, начало
воплощения которого - издание четырех книг (Тетралогии) в конце 20-х годов и
целого ряда сопутствующих и уточняющих статей, т.е. весь комплекс вышедший
сейчас (не до конца еще) в издательстве "Лабиринт" в
163
серии "Бахтин под маской". Основной смысл нашего издания - вовсе не сохранение
или спасение старых текстов, поврозь известных в кругах специалистов, а
воплощение единой концепции речевого произведения. Тетралогия вышла в свет
именно как новый в своем единстве текст, заданный замыслом автора, но по
сложнейшему комплексу причин не данный ранее нам.
Судьба бахтинских трудов, опубликованных в конце двадцатых годов имеет три
аспекта. Тематический (классически риторический) аспект.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
переживание Италии включает как необходимый момент ее действительное единство в
едином и единственном бытии. Но оплотневает эта единая Италия, обрастает плотью
и кровью лишь изнутри моей утвержденной причастности единственности бытия,
моментом которого является и единственная Италия. Но этот событийный контекст
единственной причастности не замкнут и не изолирован. Для событийного контекста
автора-героя, где Италия - чужбина, понятен и утвержден и ценностный контекст,
где Италия - родина. И все остальные возможные событийные оттенки единственной
Италии, соотнесенной с конкретно-ценностно-утвержденными людьми, Италия
человечества входит в причастное сознание с его единственного места. Она должна
вступить в какое-нибудь событийное отношение к конкретно утвержден[ной]
ценности, чтобы стать моментом действительного сознания, хотя бы теоретического
сознания, сознания географа. Здесь нет никакого релятивизма: правда
бытия-события Целиком вмещает в себя всю вневременную абсолютность теоретической
истины. Единство мира - момент его конкретной единственности и необходимое
условие нашей мысли со стороны ее содержания, т.е. мысли-
155
суждения, но для действительной мысли-поступка мало одного единства. (134-135)
Остановимся еще на некоторых особенностях архитектоники разбираемой лирической
пьесы. Ценностный контекст героини утвержден и включен в контекст героя. Герой
находится в точке настоящего единственного времени своей жизни, события разлуки
и смерти расположены в его единственном прошлом (переведены в план воспоминания)
и через настоящее нуждаются в заполненном будущем, хотят событийной вечности,
это уплотняет и делает значимым все временные границы и отношения - причастное
переживание времени события. Вся эта конкретная архитектоника в ее целом дана
эстетическому субъекту (художнику-созерцателю), внеположному ей. Для него герой
и весь конкретный событийный контекст его соотнесены с ценностью человека и
человеческого, поскольку он - эстетический субъект - утвержденно причастен
единственному бытию, где ценностным моментом является человек и все
человеческое. Для него оживает и ритм как ценностно-напряженное течение жизни
смертного человека. Вся эта архитектоника и в своей содержательности, и в своих
формальных моментах жива для эстетического субъекта лишь постольку, поскольку им
действительно утверждена ценность всего человеческого. (135-136)
Три времени Аристотеля работают наглядно.
Такова конкретная архитектоника мира эстетического видения. Всюду здесь момент
ценности обусловлен не основоположением как принципом, а единственным местом
предмета в конкретной архитектонике события
156
с единственного места причастного субъекта. Все эти моменты утверждены как
моменты конкретной человеческой единственности. Здесь и пространственное, и
временное, и логическое, и ценностное оплотнены в их конкретном единстве
(отчизна, даль, прошлое, было, будет и т.д.), соотнесены с конкретным ценностным
центром, не систематически, а архитектонически подчинены ему, осмыслены и
локализованы через него и в нем. Каждый момент здесь жив как единственный, и
само единство лишь момент конкретной единственности. (136)
Ключевые слова (самые частотные) в этой работе Бахтина вовсе не поступок или
событие, а единственность (ый и т.д.) или момент. Так на глаз. Надо проверить.
Это соответствует новой доктрине изобретения - рождение слова в конкретной
ситуации, ответственность за данное общение с другим и задание этого общения.
Но эта изображенная нами в основных чертах эстетическая архитектоника есть
архитектоника продуцированного в эстетическом поступке созерцания мира, сам же
поступок и я - поступающий - лежат вне ее, исключены из нее. Это мир
утвержденного бытия других людей, но меня - утверждающего - в нем нет. Это мир
единственных исходящих из себя других людей и ценностно соотнесенного с ними
бытия, но мною они находятся, я-единственный, из себя исходящий, - нахожусь
принципиально вне архитектоники. Я причастен лишь как созерцающий, но созерцание
есть действенная активная внеположность созерцателя предмету созерцания.
Созерцаемая эстетически единственность человека принципиально не есть моя
единственность. Эстетическая деятельность есть специальная объективированная
причастность, изнутри эстетической архитектоники нет выхода в
157
мир поступающего, он лежит вне поля объективированного эстетического видения.
(136)
Так разводятся эстетика и этика, а по отношению в целом к речи поэтика и
риторика. Другим глобально полемическим (по отношению ко всей аристотелевской
традиции) суждением является принципиальное соединение действия и созерцания.
Жизнь практическая и жизнь созерцательная соединяются даже в эстетическом
действии, не говоря уже об общериторическом действии словом. В этом специфика
риторики поступка - это поступок с созерцающей задержкой, теоретическая
подготовленность, деспонтанизация словесного действия.
Переходя теперь к действительной архитектонике переживаемого мира жизни, мира
причастно-поступающего сознания, мы прежде всего усматриваем принципиальную
архитектоническую разнозначность моей единственной единственности и
единственности всякого другого - и эстетического и действительного - человека,
конкретного переживания себя и переживания другого. Конкретно-утвержденная
ценность человека и моя-для-себя ценность коренным образом отличны. (136)
Для риторики познания, не только доведенной до абсурда, а в принципе -
я-как-все, или все-как-я, "экземпляры одного словаря", вспоминая слова Ф. де
Соссюра; в риторике поступка я- другой для всех, другие - иные для меня, речевой
поступок требует любовного ощущения многообразия людей и ответственности за свое
собственное дополнение этого многообразия. Вступить в диалог - значит дополнить
собой мир.
Мы здесь говорим не об отвлеченной оценке развоплощенного теоретического
сознания, знающего только общую содержательно-смысловую ценность
158
всякой личности, всякого человека, подобное сознание не может породить не
случайно единственного конкретного поступка, но лишь оценку поступка post factum
как экземпляра поступка. Мы говорим о действенной конкретной оценке поступающего
сознания, о поступке-оценке, ищущем себе оправдания не в системе, а в
единственной и конкретной неповторимой действительности. Это сознание
противопоставляет себя для себя всем другим, как другим для него, свое исходящее
я всем другим - находимым - единственным людям, себя-причастного - миру,
которому я причастен, и в нем всем другим людям. Я-единственный из себя исхожу,
а всех других нахожу - в этом глубокая онтологически-событийная разнозначность.
(136-137)
В противоположность риторике познания, где изобретение есть нахождение, выбор из
данных общих мест, в риторике поступка изобретение есть на каждом общем месте
исхождение из себя, задание себя при одновременном нахождении других, т.е.
причастное изобретение.
Высший архитектонический принцип действительного мира поступка есть конкретное,
архитектонически-значимое противопоставление я и другого. Два принципиально
различных, но соотнесенных между собой ценностных центра знает жизнь: себя и
другого, и вокруг этих центров распределяются и размещаются все конкретные
моменты бытия. Один и тот же содержательно-тожественный предмет - момент бытия,
соотнесенный со мной или соотнесенный с другим, ценностно по-разному выглядит, и
весь содержательно-единый мир, соотнесенный со мной или с другим, проникнут
совершенно иным эмоционально-волевым тоном, по-разному ценностно значим в своем
самом живом, самом существенном
159
смысле. Этим не нарушается смысловое единство мира, но возводится до степени
событийной единственности. (137)
Истинным предметом изобретения является момент бытия, соотнесенный со мной или с
другим, т.е. правда наших взаимоотношений. Вспомним также, что, по Бахтину, быть
- значит общаться, и картина риторических приоритетов становится кристально
ясной. Типология ситуаций речевого общения выстраивает архитектонику риторики
поступка.
Эта двупланность ценностной определенности мира - для себя и для другого -
гораздо более глубока и принципиальна, чем та разность в определении предмета
[?], которую мы наблюдали внутри мира эстетического видения, где одна и та же
Италия оказывалась родиной для одного и чужбиной для другого человека и где эти
различия в значимости архитектоничны, но все они лежат в одном ценностном
измерении, в мире других для меня. Это архитектоническое взаимоотношение двух
ценностно-утвержденных других. И Италия-родина и Италия-чужбина выдержаны в
одной тональности, обе лежат в мире, соотнесенном с другим. Мир в соотнесении со
мной принципиально не может войти в эстетическую архитектонику. Как мы подробно
увидим далее, эстетически созерцать - значит относить предмет в ценностный план
другого. (137)
Ну разумеется, в определении предмета, совершенно-напрасно расшифровщики
рукописи сомневались. Определение или изобретение предмета с позиции общей
риторики Бахтин специализирует для поэтики-эстетики, а затем снова обобщает,
дифференцируя подходы, до общей риторики.
160
Это ценностное архитектоническое распадение мира на я и всех других для меня не
есть пассивно-случайное, а активное и должное. Эта архитектоника дана и задана,
ибо это и есть архитектоника события. Она не дана как готовая и застывшая, в
которую я помещен пассивно, это заданный план моей ориентации в событии-бытии,
архитектоника, непрестанно активно осуществляемая моим ответственным поступком,
поступком возводимая и только в его ответственности устойчивая. Конкретное
долженствование есть архитектоническое долженствование: осуществить свое
единственное место в единственном событии-бытии, и оно прежде всего определяется
как ценностное противопоставление я и другого. (137-138)
Своеобразный категорический императив риторики поступка: ценностный баланс
речевого исхождения, исходная ответственность изобретения.
Это архитектоническое противопоставление свершает каждый нравственный поступок,
и его понимает элементарное нравственное сознание, но теоретическая этика не
имеет для выражения его адекватной формы. Форма общего положения, нормы или
закона принципиально не способна выразить это противопоставление, смысл которого
есть абсолютное себя - [нрзб]. Неизбежно возникает двусмысленность, противоречие
формы и содержания. Только в форме описания конкретного архитектонического
взаимоотношения можно выразить этот момент, но такого описания нравственная
философия пока еще не знала. Отсюда отнюдь не следует, конечно, что это
противопоставление осталось совершенно не выраженным и не высказанным - ведь это
смысл всей христианской нравственности, из него исходит и альтруистическая
мораль; но адекватного научного выражения и
161
полной принципиальной продуманности этот [нрзб] принцип нравственности до сих
пор не получил. (138)
И в маркированном, финальном абзаце, пусть и незавершенной, как считается
рукописи, на первый план выставляется проблема выражения, высказывания, лишь
терминологически вроде бы, но связывая эту рукопись с вышедшими книгами Бахтина
20-х годов. Скорее всего, неразобранное слово есть приложение к слову себя
(может быть тут дефис, а не тире, по рукописи такие вещи различить бывает
трудно) и все вместе читается как себя-отдание47. Бахтин под маской отдал себя
авторству друзей, но исходил все же из себя и этот исход ничуть не противоречит
тому, что вышло в Тетралогии, а прямо предопределяет последнюю.
_________
47 Ср. также с предложенной на с.64 трактовкой слова "само-от-речение".
162
Часть третья
ВОПЛОЩЕНИЕ
Михаил Михайлович Бахтин создал принципиально новую риторику.
Совершенно не имея в виду мистическую сторону вопроса, поделюсь своим
двадцатилетним опытом общения с бахтинскими текстами: создается такое
впечатление, что Бахтин непрерывно управляет их жизнью в большом времени. Слово
есть поступок. Эта мысль Бахтина не имеет ничего общего с тривиально-ленинским
"слово - тоже дело", в этом "тоже" вся антигуманитарная, антириторическая (или
старориторическая) суть подхода к слову как обслуживающему физическое действие
средству, физическое (через не слишком длинный ряд опосредований -
естественнонаучное) действие осуществляется по природе своей в пространстве,
поступок же, являясь смыслом риторического действия, действия словом, по своей
природе осуществляется во времени. И этот поступок не заканчивается с
пространственной, физической смертью его творца. Поэтому уместно завершить
данный период уточнением формулировки начального тезиса: Бахтин на протяжении
последних восьмидесяти лет создает принципиально новую риторику - риторику
ответственного поступка. Первую, черновую работу, сейчас известную главным
образом под названием "К философии поступка", можно считать замыслом, начало
воплощения которого - издание четырех книг (Тетралогии) в конце 20-х годов и
целого ряда сопутствующих и уточняющих статей, т.е. весь комплекс вышедший
сейчас (не до конца еще) в издательстве "Лабиринт" в
163
серии "Бахтин под маской". Основной смысл нашего издания - вовсе не сохранение
или спасение старых текстов, поврозь известных в кругах специалистов, а
воплощение единой концепции речевого произведения. Тетралогия вышла в свет
именно как новый в своем единстве текст, заданный замыслом автора, но по
сложнейшему комплексу причин не данный ранее нам.
Судьба бахтинских трудов, опубликованных в конце двадцатых годов имеет три
аспекта. Тематический (классически риторический) аспект.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22