У стен жилых домов валялись зеленые, бежевые, бледно-желтые мешки и пакеты из пластика – кладбище отходов современной пищевой промышленности, вместилище остатков съеденного или выброшенного за ненадобностью восемью миллионами жителей города. И уж конечно, – спаси Господь всех, кто ездит в метро – есть свои краски у разнообразных надписей, намалеванных на стенах вагонов. И наконец, есть свой цвет у людей. Здесь живут не просто белые и черные. Цветов столько, сколько жителей в городе.Двое полицейских молча поднимались по лестнице. Один думал о временах года, другой – о цветовой гамме Оба думали о городе. Добравшись до третьего этажа, они постучали в квартиру 3С. Никто не откликнулся. Карелла посмотрел на часы и снова постучался.– Ты ей сказал, что заедешь в десять? – спросил Мейер.– Да, – Карелла возобновил свои попытки. – Миссис Харрис? – Ни звука. Карелла прижал ухо к двери. Ничего не слышно. Он взглянул на Мейера.– Что будем делать? – спросил тот.– Пошли к привратнику.Квартира привратника располагалась как обычно на первом этаже в самом углу площадки. Черный мужчина по имени Генри Рейнольдс, работающий здесь, по его словам, уже шесть лет, прекрасно знал Харрисов. Он явно не слышал, что вчера вечером Харриса убили. На лестнице он без умолку болтал, но и не заикнулся о трагедии, не поинтересовался он также причиной появления полиции в этом доме. Впрочем, ни Мейер, ни Карелла не нашли здесь ничего удивительного. Люди в этом городе редко задают вопросы. Они слишком хорошо знают полицию и полагают, что лучше не поднимать волны и делать, что велено. Рейнольдс постучал, прислушался, наклонив голову к двери, и, пожав плечами, достал связку ключей.Изабел Картрайт Харрис лежала на полу рядом с холодильником.Горло у нее было перерезано, а голова странно вывернута. Дверца холодильника оказалась широко распахнутой. Тарелки с мясом и винегретом вынуты, содержимое их выброшено на пол. Повсюду валялись открытые коробки и банки. На полу смешались кровь и мука, сахарный песок и кукурузные хлопья, молотый кофе и печенье, салатные листья и разбитые яйца. Кухонные ящики были выпотрошены до дна, и их содержимое – вилки, ножи, ложки, бумажные салфетки, палочки для спагетти, штопор, терка для сыра, свечи – тоже валялись вперемешку на полу.– Боже милосердный, – прошептал Рейнольдс. * * * Тело увезли в полдень. Ребята из лаборатории управились к двум, и с этого момента квартира осталась в полном распоряжении Мейера и Кареллы. В гостиной и спальне царил тот же бедлам, что и на кухне. Диванные подушки были разрезаны вдоль и поперек. Обивка разодрана в клочья. Диван и мягкие стулья перевернуты и тоже выпотрошены до дна. Единственная лампа в гостиной осталась на месте, только абажур от нее лежал где-то в самом дальнем углу. В спальне с постели сорвали одеяло и простыни, распороли матрас, вытащили набивку. Ящики туалетного столика были перевернуты, комбинации и трусы, бюстгальтеры и свитера, перчатки и платки, носки и колготки, рубахи с глухим воротом и платья в беспорядке валялись на полу. Вся одежда была сорвана с вешалок и вышвырнута наружу. Сам шкаф тоже самым тщательным образом обыскали – коробки с обувью открыты, подошвы туфель отодраны. Клеенка, которой были покрыты полки шкафа, вырвана вместе с кнопками. Похоже, да что там похоже – здесь явно что-то искали. Более того, само упорство, с которым неизвестный убийца вел поиск, указывало на то, что он был уверен: искомый предмет находится где-то здесь.О себе Карелла и Мейер того же сказать не могли: ничего определенного они не искали. Ну хоть какой-нибудь самый слабый след, который мог бы привести к объяснению случившегося! Двое стали жертвой зверского убийства, причем скорее всего в течение нескольких часов. Первое убийство можно квалифицировать как уличное: таких в этом городе торжества справедливости немало, и мотивы для них, как правило, не требуются. Но второе убийство иррациональным никак не назовешь. На протяжении двадцати четырех часов одинаковым способом убиты муж и жена – это требует какого-то разумного объяснения.Почему? – спрашивали себя детективы. И искали какую-нибудь зацепку.То, что оба – и мужчина и женщина – были слепыми, только затрудняло задачу. Нет ни адресов, ни календарей с пометками, ни записных книжек, ни списка покупок – всего того, что может оказаться в доме у зрячего. Вся корреспонденция, которую они отыскали, велась с использованием азбуки Брейля. Разумеется, это они возьмут с собой для последующего перевода, но сейчас толку никакого. В квартире оказалась старая пишущая машинка: с ней уже поработали, на предмет отпечатков, ребята из лаборатории. Нашлась и чековая книжка, выданная местным отделением Первого федерального банка. На общем счету у Харрисов было 212 долларов. Нашли они и старый, покрытый пылью, домашний альбом. К нему явно не прикасались годами. В нем были фотографии Джимми Харриса – ребенка, затем юноши. Снимался он в основном в компании черных. Даже Джимми-солдат окружен людьми одного с ним цвета кожи. В конце альбома была приклеена глянцевая, восемь на десять, фотография, для которой явно позировали. На ней было пятеро мужчин, двое белых и трое черных. Они сфотографировались на фоне какого-то летнего жилища: нижняя часть – деревянная, верхняя – застекленная мансарда. Все пятеро улыбаются. Один из них – на корточках, в первом ряду – прикрывает рукой грубо сделанную надпись: «Огневой расчет „Альфа“. Второе отделение».Среди бумаг, разбросанных по полу, они нашли собачий паспорт. Чистокровный Лабрадор, кличка – Стэнли. Дрессировку прошел в школе для собак-поводырей на Саут-Перри. Тут же валялись свидетельство о браке – с подписями свидетелей Анджелы Кумз и Ричарда Джерарда, – свидетельство о почетном увольнении из армии США и страховой полис, выданный компанией «Америкэн Херитидж инк». Главная наследница – Изабел Харрис. В случае ее смерти имущество страхователя наследует его мать миссис Софи Харрис. Номинальная стоимость полиса – 25 тысяч долларов.Вот и все, что им удалось обнаружить.Телефон на столе у Кареллы зазвонил в двадцать минут пятого, когда уставшие копы только переступили порог своего участка, Карелла рванулся через турникет и схватил трубку.– Восемьдесят седьмой, Карелла.– Это Мэлони, из отделения служебного собаководства.– Да, Мэлони, привет.– Что нам делать с этой собакой?– С какой собакой?– С черным Лабрадором, которого кто-то доставил сюда.– С ним все в порядке?– В порядке, в порядке, только как он здесь оказался?– Это собака убитого.– Очень интересно, но какое это имеет отношение к нашей службе?– Никакого. Просто вчера вечером мы не знали, что с ней делать...– И отправили сюда.– Да нет же. Дежурный сержант вызвал ветеринара.– Ага, нашего ветеринара. Ну вот мы и имеем собаку, с которой не знаем, что делать.– Почему бы вам не заняться ее дрессировкой?– А ты в курсе, сколько это стоит? К тому же, откуда нам знать, годится она для службы или нет?– Ясно, – Карелла вздохнул.– Ну так и что нам с ней делать?– Я перезвоню.– Когда? Если не заберешь ее до понедельника, отправлю на живодерню.– Чего ты волнуешься? Что она, бешеная, что ли? Это собака-поводырь, и, на мой взгляд, совершенно здорова.– Так ты думаешь? Такого грязного ошейника я еще не видал. Нет, так не пойдет. Зачем она нам? У нас здесь не зоопарк, а полицейская служба, у нас своя работа, как у вас своя. У себя в кабинете ты будешь держать эту сраную тварь? Чтобы она болталась у тебя под ногами, когда ты занят делом?– Нет, но...– Ну, так и нам она не нужна. Короче, если утром в понедельник ты не позвонишь и не скажешь, куда доставить собаку, она отправится на живодерню, а там пусть Бог спасет ее душу.– Ясно, Мэлони.– Пока, – Мэлони повесил трубку.В пятницу инспекторская выглядела точно так же, как в любой другой день недели, включая субботу, воскресенье, а также праздники. Чистотой не блистала, краска кое-где облупилась, чувствовалась усталость от слишком тяжкой, без сна и без выходных, работы, однако же уютная и родная – и если начистоту, лучше места в городе не найдешь. Для тех, кто знал ее, другой такой не было в целом мире. Перебрось Кареллу в Пеорию или в Перт, в Амстердам или в Амхерст, – он просто места себе не найдет от скуки. Да даже и в этом городе, переведи его в один из новеньких, с иголочки, участков, и ему покажется, что его послали на Марс. Полицейским он мог быть только здесь. Вообще полицейский – это только служащий 87-го. Вот и все. По крайней мере в представлении Кареллы. Все другие участки и все другие копы оцениваются только по меркам 87-го и его штата. Территориальный императив. Гордость места. Вот и все.А все – это комната на втором этаже, отделенная от коридора турникетом. В коридоре были две двери с матовым стеклом, на одной написано: «Канцелярия», на другой – «Мужская комната». «Женская комната» располагалась на первом этаже, напротив стола дежурного. Как-то здесь появился коп с Юга, ему надо было забрать под юрисдикцию своего штата одного типа, которого обвиняли в вооруженном ограблении. Он увидел надпись «Мужская комната» и, решив, что здесь моют руки, спросил, где можно «оправиться». У них на Юге мужской комнатой называлась ванная.Вообще в Америке туалет это не то же самое, что в других странах. Ванная, комната отдыха – что угодно, но только не туалет. Американцам не нравится слово «Туалет». Слово «туалет» подразумевает отходы. А американцы, хотя отходов у них в стране больше, чем в любом другом месте мира, не любят говорить о них, как, впрочем, и о естественных отправлениях. Воспитанный американец, оказавшись за границей, скорее в штаны написает чем спросит, где туалет. В 87-м только преступники спрашивают, где туалет. «Эй, где тут у вас туалет?» – только и слышно. Кого здесь только не увидишь – хулиганов, воришек, проституток – и всем сразу надо в туалет. Преступники то и дело туда бегают. Это потому, что у них плохой мочевой пузырь. Но как называется туалет, они знают.Сейчас в инспекторской сидело только двое задержанных, в пятницу днем обычно бывает больше. Один из них находился в зарешеченном помещении в дальнем конце комнаты. Он мерял шагами свою клетку и что-то бормотал под нос. Но, похоже, не о своих правах. Что было странно. Большинство преступников немедленно начинают качать права. Именно поэтому сразу же отличаешь рецидивиста от обычного гражданина, совершившего правонарушение. Рецидивист всегда разоряется о своих правах. «Я знаю свои права, – говорит он, и следом: – А где тут у вас туалет?» Второго задержанного, устроившись за столом по ту сторону шкафов, разделявших комнату, допрашивал детектив Коттон Хейз. Глядя на этих двоих, трудно сказать, кто из них праведник, а кто грешник.Хейз был высоченный детина весом в 190 фунтов, с голубыми глазами, квадратной челюстью, подбородком с ямкой и рыжими волосами. На левом виске у него белела седая прядь, удивительным образом появившаяся после того, как на этом месте зажила ножевая рана. Нос прямой, без переломов, и четко очерченная линия рта с немного толстоватой нижней губой. Была во всем его облике некая одержимость, как у пророка, который выжил после удара молнии. Напротив него сидел мужчина почти одного роста с Хейзом, но немного потяжелее, с на редкость привлекательной внешностью. В темно-карих глазах его застыло мечтательное поэтическое выражение. Ему было шестьдесят пять, но выглядел он гораздо моложе. Он попался сегодня днем на квартирной краже. Прямо на месте преступления – набор воровских инструментов валялся здесь же, на полу. Он возился со стенным сейфом, когда в квартиру вошли привратник и полицейский. Сказать ему было нечего. Сейчас он спокойно выслушивал вопросы Хейза и отвечал на них слабым, измененным голосом. Это была его третья неудача. Обвинение выдвигалось по статье за невооруженное ограбление. Да, сегодня ему явно не повезло.Мейер зажег свет. Хейз дернулся, словно рядом выстрелила гаубица. А арестант даже не пошевелился. Он по-прежнему смотрел на свои сложенные на коленях руки. В отличие от него детектив Ричард Дженеро, сидевший за столом у окна, поднял голову. Дженеро печатал отчет. Он ненавидел это занятие, потому что был не в ладах с правописанием. В особенности не давалось ему слово «виновный», слово, надо сказать, весьма существенное в полицейском обиходе. Дженеро всегда писал в точности как произносил, – «веновный». А «туалет» он произносил как «твалет». Дело в том, что Дженеро рос в Калмз Пойнте, а там по-американски говорят так же, как по-английски в Ливерпуле. Детективом Дженеро стал относительно недавно. И досталось ему это высокое место в полицейской табели о рангах благодаря тому, что он случайно ранил сам себя в ногу. Именно эта рана положила начало целому ряду событий, которые в конце концов привлекли к нему внимание начальства и принесли чаемый золотой жетон. В инспекторской его не особенно любили. Но зато его обожала собственная мать.Дженеро махнул рукой Карелле. Тот подошел к его столу.– Винов...– Да, знаю, – Дженеро ткнул пальцем в нужное слово. На этот раз он написал правильно. Это означало, что на следующей неделе он подаст рапорт о повышении. – Стив, тут тебе звонили. Капитан Гроссман из лаборатории. Что-то по поводу ногтей.– Спасибо, я перезвоню ему.Дженеро посмотрел на настенные часы:– Он сказал, что если не вернешься до пяти, то лучше звонить в понедельник.– А что, он нашел что-нибудь?– Не знаю.– Кто это в клетке?– А-а, это мой клиент.– А что он сделал?– Имел половое сношение в парке.– Разве это преступление?– "Непристойное поведение в общественном месте" – Дженеро процитировал соответствующую статью уголовного кодекса штата. – «Сознательная демонстрация интимных частей тела или совершение иных непристойностей в общественном месте карается...» Я застукал этого молодчика на месте преступления.Карелла посмотрел на клетку:– А женщина где?– Она удрала. Но мне удалось заполучить ее трусы.– Здорово, – похвалил Карелла. – Отличное вещественное доказательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30