вы так перепачканы кровью.— Кровью дяди, — горько сказала Одрис. — Моего любимого дяди, который берег и лелеял для меня Джернейв все эти годы и погиб, защищая его. И вы хотите сдать замок противнику, сдать сейчас, когда кровь не успела еще свернуться в его ранах, вы хотите сдать замок, несмотря на то что ему еще ничего серьезного не угрожает?— Не угрожает? — презрительно ухмыльнулся рыцарь. — Только невежественная женщина и могла сказать такое. Нас вышибли из низины при первой же атаке. У нас огромные потери, воистину огромные. Мы лишились более чем трех четвертей латников убитыми, ранеными или пленными. Замок окружен огромной армией, вот-вот начнется штурм, а вы говорите, что нам ничего не угрожает. Если мы сейчас пойдем на переговоры, то, быть может, сумеем еще выторговать приличные условия сдачи.— Как ни велика армия, которая топчется там внизу, стоит ли ее так уж бояться? — вернула Одрис рыцарю презрительную улыбку, ее голос окреп и зазвучал в полную силу. — Как они подступятся к стенам? По дороге? На ней помещаются лишь трое в ряд — прекрасная цель для лучников. И что им делать под стенами? Хватит ли там места, чтобы поставить осадные лестницы? Что скажете, лучники? Вас и вправду пугает враг, который прет на крепость шеренгами по трое, а затем мечется под стенами, словно угорелый.Лучники, стоявшие по периметру зала, пригорюнившиеся было, когда услышали слова рыцаря, отозвались одобрительным хохотом.— Или вы думаете, что они взлетят по отвесным стенам? — гремела Одрис. Она была на голову ниже всех, но, казалось, свысока смотрела на окружавших ее мужчин. — По канатам, заброшенным на пальцы старого доброго Железного Кулака? Эти трусливые псы, — она прошлась взглядом по четверке рыцарей, остановив его на их приятеле, все еще валявшемся в ногах у слуг, — свалятся со стены от испуга, когда увидят, как на нее карабкаются, пыхтя и отдуваясь, перебирая руками канат, кровожадные горцы. Скажите, латники, вы тоже наложите в штаны, когда столкнетесь со столь грозным противником.Теперь уже латники покатились от хохота. Чистая правда — как бы ни велика была армия, лишь единицы будут одновременно карабкаться по стенам, отбиваться от них не составит труда даже небольшому гарнизону.— Я знаю — Джернейв устоит, — воскликнула Одрис, — если среди нас не отыщется негодяя, способного на предательство.Краска бросилась внезапно в лицо Эдмера.— Вы… Вы это видели, миледи Одрис? — жадно спросил он.Говоря по-правде, Одрис ничего не видела, лишь отчетливо представляла себе, что случится с ней и сыном, если шотландцы захватят крепость: как будет извиваться на колу беспомощное тельце ребенка, как саму ее будут терзать и насиловать вонючие мерзкие подонки. Да и в прошлом, когда ее действительно посещали какие-то видения, она их либо игнорировала, либо пыталась объяснить рационально. Сейчас же, однако, Одрис мгновенно уцепилась за подсказанную мысль.— Да! — воскликнула она. — Да! Я видела, что мы уцелеем в Джернейве. Я не знаю, как долго нам придется сидеть в осаде — уж этого-то я не могла увидеть, но я видела внешний двор в наших руках и к замку скачут с подмогой наши.Зал разразился многоголосым ревом, от которого у нее чуть было не лопнули барабанные перепонки. «Боже, — подумала молодая женщина, — они в таком восторге — и из-за чего? Говоришь им чистую правду, что замок неприступен, — соглашаются, но нехотя. Лжешь, играя на дурацкой вере в „видения“, — попадаешь в самую точку. Впрочем, так ли уж важно, чем удалось их окончательно убедить? Главное — они будут защищать крепость». Одрис, скользнула задумчивым взглядом по лицам лучников, опустивших уже арбалеты, посмотрела на слуг, которые, поддавшись всеобщему настроению, отпустили пленника.— Нет! — воскликнула она. — Держите арбалеты наготове! Вы, там, хватайте этого мерзавца и второго тоже. В моем видении был намек… Я видела, как некто пытался открыть крепость изнутри. Не знаю, кто это будет — эти вот, или кто-то иной пробрался либо проберется в замок, чтобы открыть ворота своим приятелям… Джернейв невозможно взять штурмом, но он может пасть в результате измены.— Что прикажете, миледи? — спросил Эдмер. — Перебить тех, кого мы не знаем, и за кого не поручатся те, кого мы знаем? Тут есть люди, которые пришли в замок издалека.— Нет, Боже упаси! — поежилась Одрис. — Не станем уподобляться тем извергам, которые терзают нашу страну. Достаточно, если уверимся в том, что дозорную службу на стенах несут верные люди, часовые ночью не пропустят в крепость лазутчиков. И еще — выстави двойную стражу из надежных людей у каждых ворот и ключевые посты тоже удвой на всякий случай.Она помолчала, пытаясь припомнить что-нибудь еще из того, о чем говорил Хью, когда рассказывал о превратностях своей службы, но, поскольку ничего не приходило в голову, ограничилась тем, что добавила:— И вообще, Эдмер, не полагайся лишь на мой слабый женский ум, делай все, что сочтешь нужным, чтобы держать крепость на крепком замке и обеспечить полную нашу безопасность.— А что делать с этими, мадам? — спросил он, кивнув головою в сторону рыцарей.— С этими? — задумчиво переспросила она, поджимая губы. — Они собирались заключить с шотландцами сделку. Ну и ладно, я не собираюсь им мешать. Скатертью дорога! Вышвырните их за ворота, и пусть себе на здоровье торгуются там с шотландцами, может, что-нибудь и выторгуют.Рыцари взмолились о пощаде, но их голоса потонули в громогласном хохоте латников, посчитавших слова Одрис удачнейшей из шуток. Однако, едва по залу прокатились последние отголоски веселого смеха, со стен донеслись крики дозорных. То, что еще недавно казалось невероятным, свершилось. Саммервилль, узнавший, вероятно, о смертельном ранении или даже смерти сэра Оливера, решил воспользоваться безвластием и паникой и бросил армию на штурм Джернейва. Глава XXVII Спустя три недели после того, как Хью расстался с Одрис в Джернейве, в Йорк вернулся сэр Вальтер с довольно многочисленным войском, набранным в Линкольншире и восточных районах Йоркшира. За день до этого в Йорке объявились Вильям Пеперель и Гилберт да Лэйси — первый незадолго до полудня, второй уже под вечер — с такого же рода свитой из рыцарей и латников, а от графа Элбемарля получено было сообщение, что он несколько замешкался, собирая обозы с продовольствием, но в остальном все в порядке — на зов откликнулось примерно треть рыцарей с дружинами, и он намерен соединиться с основными силами не позже чем через пару дней. Уже в день прибытия сэр Вальтер, совершенно замороченный и измотанный хлопотами, связанными с размещением и продовольственным снабжением своего удалого воинства, вспомнил, что именно такого рода проблемами занимался ранее Хью, и послал за ним гонца, отзывая молодого рыцаря в свое распоряжение.Хью, получив приказ, не знал, что делать: плакать или смеяться — возложенное на него задание было безнадежно неподъемным, и он рад был бы освободиться от этого бремени, но, с другой стороны, подопечные постепенно начали разбираться в азах той науки, которую им пытались втолковывать, однако до совершенства им, разумеется, было так же далеко, как от земли до неба. Застань молодой рыцарь сюзерена на месте постоя, он, быть может, и опротестовал бы новое назначение, но сэра Вальтера там не оказалось — уехал совещаться с другими представителями сколачивавшейся армии. В суматохе и неразберихе последующих двух дней Хью так и не удалось встретиться с покровителем, зато он сумел все-таки навестить Тарстена. Молодой рыцарь, может, и не стал бы беспокоить старика, если бы не услышал краем уха, что Тарстена «убедили» отказаться от поездки с армией на север и передать свои полномочия епископу Дарема. Узнав об этом, Хью так испугался, что бросил все свои дела и помчался в резиденцию архиепископа — по его представлениям, лишь смертное ложе могло быть причиной, заставившей почтенного прелата отступиться от своих первоначальных планов, и он решил разыскать того секретаря, который знал его достаточно хорошо, чтобы поведать чистую правду.Секретарь, однако, вместо того чтобы просто рассказать молодому рыцарю о состоянии здоровья архиепископа, бросился к нему чуть ли не с распростертыми объятиями, казалось, еще немного, и он пал бы ему на грудь, захлебываясь счастливыми рыданиями. Лишь в последний момент, удержавшись от этого, дьякон воскликнул:— Хью, дорогой мой! Какой же я дурак, что не додумался послать за тобой раньше! Как я рад тебя видеть! Побегу, сообщу его преосвященству, что ты здесь. Он свободен и немедленно тебя примет.— Как он? — спросил Хью, чувствуя, как замирает сердце. — Ему намного хуже?— Да нет же, не хуже, — ответил секретарь. — Слава Богу, святой отец, мне кажется, даже окреп немного за последнее время, но он прямо-таки места себе не находит, поскольку думает, что негоже бросать начатое дело на половине дороги. Ах, если бы тебе удалось убедить его, что не ради его удобства, а для пользы дела ему лучше остаться в Йорке, это подействовало бы на его тело и душу почище любого бальзама.Хью с облегчением перевел дыхание, на его губах появилась радостная и в то же время смущенная улыбка.— Сделаю, что смогу, — сказал он. — Но Тарстен…Дьякон благодарно всплеснул руками и помчался к высокой двери архиепископской опочивальни. Не прошло и несколько секунд, как он высунулся из нее и махнул рукой, приглашая рыцаря войти, и еще минутой позже Хью уже стоял на коленях у ложа прелата, целуя его исхудалую хрупкую руку и прижимаясь к ней затем щекою.— Что стряслось, сын мой? — спросил Тарстен. — Почему ты не на службе? Что-то плохо?Хью вновь поцеловал руку, затем поднял голову, чтобы посмотреть в лицо названому отцу, и с радостью увидел, что дьякон сказал правду. Нездоровая сероватая бледность кожи, столь тревожившая его в прошлое посещение, сменилась слабым румянцем, глаза, все еще запавшие и обведенные темными кругами, уже не казались тусклыми и остекленевшими. Хью улыбнулся и, смахивая скатившуюся по щеке слезу, сказал:— Нет, со мной все в порядке.Вымолвив это, он почувствовал, как болезненно сжалось сердце, поскольку вспомнил, что сэр Вильям де Саммервилль прорвал внешнее кольцо обороны Джернейва и осадил замок. Но Тарстен ничем тут помочь не мог, и не было никакого смысла говорить ему об этом. Хью вновь напомнил себе, как изо дня в день делал это на протяжении всех последних недель, что сэр Оливер даже волосу не даст упасть с головы Одрис, что пока он жив, шотландцам не видать Джернейва, как своих ушей. Это звучало как заклинание, но чем еще иным мог он изгнать мучительный страх из своих мыслей?— Так что же в таком случае привело тебя ко мне, сын мой? — спросил Тарстен.— Хотел попрощаться, поскольку, как вы знаете, армия выступает на север завтра, попросить вашего благословения и… — Хью секунду помолчал в замешательстве, затем дерзко улыбнулся и закончил. — И сказать вам, как я рад, что вы решили остаться в Йорке, хотя, должен признаться, когда впервые услышал об этом, чуть с ума не сошел, беспокоясь о вас. Я был уверен, что обнаружу вас уже на смертном одре. Ведь я представить себе даже не мог, что что-нибудь кроме угрозы смерти, заставит вас принять столь благоразумное решение.— Ах, скверный мальчишка, — довольно хихикнув, погрозил архиепископ пальцем, — не надейся, так легко вам от меня не отделаться. Насколько я понимаю, ты «сожалеешь», что я недостаточно крепок, чтобы следовать с армией. — Он беспокойно пошевелился в постели, и улыбка замерла на его устах. — Мои епископы вынудили меня принять это решение. По их словам, мое пребывание в сане архиепископа настолько важно для Церкви, что я не должен рисковать собою даже ради этой священной войны с богохульниками и осквернителями церковных алтарей. Тут они, пожалуй, правы: поскольку наш новый король не слишком крепок в вере, неудачным назначением нового архиепископа может быть нанесен гораздо больший урон Церкви, чем даже в результате войны. Тем не менее…Он осекся и удивленно посмотрел на Хью, который энергично тряс головой.— Я вовсе и не подумал о благе Церкви, — откровенно признался молодой рыцарь.Губы Тарстена дрогнули.— А-а, так ты думал, подобно Элбемарлю и Пеперелю, и даже Вальтеру, хотя уж он-то должен знать меня получше остальных, что я стану совать нос в их дела и попытаюсь командовать армией? Но я ведь понимаю, что я не воин, и ничто не заставит меня поверить в чудо, способное сотворить Александра Македонского из священника, не имеющего понятия о военном искусстве.Он раздраженно махнул рукой. Хью поймал руку, снова поцеловал ее и, улыбаясь, сказал:— Ах, святой отец, я сейчас попытался представить себе вас на горячем коне, в латах и с мечом в руке — вряд ли кто-нибудь осмелится утверждать, что такое могло прийти в голову нашему сэру Вальтеру.— Тебя хлебом не корми, дай посмеяться над немощным старцем. Ты же прекрасно понимаешь, что вовсе не это я имел в виду, — криво усмехнулся Тарстен. — Я думал, что действительно сумею оказать помощь — не тем, конечно, что стану указывать, где и когда дать сражение, а воодушевляя людей на бранный труд во имя веры и Родины, наполняя мужеством их сердца, призывая отомстить за зло, которое причинили нам захватчики, — Тарстен внезапно замолчал и сокрушенно покачал головой. — Это все гордыня, — вздохнул он. — Проклятая гордыня.Если он заговорил о гордыне, следует ожидать жестокого самобичевания, подумал Хью, с трудом сдерживая дрожь в руках.— Отец! — взмолился он. — Простите меня за то, что я смею вас поправлять, но вы неверно все истолковываете — мы недостаточно крепки в вере, но из этого не следует, что мы не понимаем важности и значимости вашей поддержки.— Мы — это кто?— Элбемарль, Пеперель, сэр Вальтер, я, конечно, тоже, — пожал плечами Хью. — Вы свято верите, что Господь Бог дал вам силы, чтобы свершить то, что Им задумано, и что Он будет поддерживать вас до тех пор, пока вы не выполните вашей миссии, но для нас это далеко не так очевидно. Когда мы смотрим на вас и видим… — глаза Хью наполнились слезами, а голос дрогнул, — видим над вами длань Господню… Я, может быть, больше всех остальных боюсь потерять вас, потому что люблю всем сердцем и нуждаюсь в вас сейчас так же, как тогда когда был совсем еще ребенком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76