Вынашивание плода не доставляло ей никаких забот, ее тело переполняла бившая через край энергия, а настроение было неизменно радостным и приподнятым. Одрис ударила лошадь пятками, пуская ее в легкий галоп, и устремила взгляд вперед, чтобы не видеть кислого лица Фриты и ее просительных жестов. Чем скорее доберутся они до Хексема, тем раньше разрешатся загадки — Морель, без сомнения, что-то знает об этом.К немалой досаде Одрис ее предположения относительно Мореля оказались беспочвенными: верный слуга, поджидавший их в полумиле от монастыря, сам толком ничего не знал. Она сумела из него вытрясти лишь то, что хозяин умолял ее отдохнуть в Хексеме, прежде чем отправиться в «трудный» путь к Корбриджу. Одрис вознесла руки к небу и устремила туда же страдальческий взор, умоляя Господа закрыть глаза на мужскую глупость, затем улыбнулась:— Остановиться в Хексеме, чтобы дядя с легкостью проследил, какой дорогой мы едем? Я слышала, что женщины, вынашивая ребенка, изрядно глупеют и приобретают склонность к капризам, но тут, похоже, особый случай — моя беременность дурно сказывается на твоем хозяине, лишая его, а не меня, остатков здравомыслия. Я надеюсь добраться до Ратссона еще до сумерек, избегая встреч с людьми, насколько это будет возможно, и уж тем более не собираюсь останавливаться на отдых в каждой деревне, аббатстве или поместье, которые встретятся по дороге.Выпалив эту тираду, Одрис вновь вонзила пятки в бока лошади и поскакала по проселочной дороге, стороной огибая Хексемское аббатство. Она, не заезжая в Корбридж, остановилась в небольшой рощице неподалеку от городка и приказала Морелю немедленно разыскать и привести к ней отряд охраны. Однако Одрис не суждено было попасть в Ратссон в этот день. Вестниками судьбы оказались два всадника, скакавшие к рощице с той стороны, откуда она ждала приближения всего отряда. Губы Одрис сурово сжались, стирая с него обычную для него добрую улыбку. Одрис не сомневалась, что Хью приказал капитану отряда задержать ее в Корбридже на отдых, и эти двое едут теперь за ней, чтобы сопровождать ее в город. Ну нет, подумала она, я ни за что не пойду на такую глупость и, если потребуется, поскачу на север в одиночку. Вдруг вся ее злость и раздражение рассеялось, словно их и не было. Огромный боевой конь под одним из всадников был, несомненно, Руфусом.— Хью! — воскликнула Одрис, пуская лошадь вскачь навстречу приближающемуся возлюбленному. — Ты сошел с ума! Я же тебе писала…— Я с ума сошел? — крикнул в ответ Хью, спрыгивая с коня и подбегая к ней со слезами на глазах, чтобы заключить в объятия. — Да как ты могла подумать, что я позволю тебе самой пускаться в такой трудный путь!..— Старина Морель, преданный мне всей душой, и ватага вооруженных до зубов латников в счет, конечно, не идут? — парировала Одрис со счастливой улыбкой, обнимая его так крепко, как только могла в той неудобной позе, в которой сидела и вернула поцелуй прежде, чем Хью отпустил ее, сконфужено выкрикивая очередную глупость, дескать, она не должна наклоняться, чтобы не искалечить себя и ребенка.Второй всадник спешился и подошел к ней, чтобы поздороваться. Им оказался Ральф, а не Морель, как она первоначально предполагала.— Морель так благоговеет перед тобой, — сказал он насмешливо, — что если бы ты сказала ему, что прыгнешь со скалы и полетишь, словно птичка, ему и в голову не пришло бы тебе возражать. Только у нас с Хью хватает здравого смысла, чтобы с тобой поспорить.— Что-то не больно много здравого смысла я вижу в том, что мы оставляем столь явный след для дяди, — возразила Одрис. — Надеюсь, прочтя мое письмо, он смирится с моим решением, но вдруг ему взбредет в голову, что Хью коварно соблазнил простодушную девушку, лелея какие-то свои планы, или подумает, что я, забеременев, сбежала от него, боясь жестокой расправы, и его святая обязанность — вернуть меня домой, спасая от «проклятого соблазнителя» и меня самой? Я не желаю видеть двух мужчин, которых я люблю больше всех на свете, схлестнувшимися в яростной схватке. Я хочу, чтобы дядя свыкся с мыслью о моем замужестве, увидел, что я счастлива, и помирился с мужчиной, которого я сама выбрала себе в мужья.— Я не такой дурак, каким ты, меня считаешь, моя дорогая, — отозвался Хью. — Тебя мало кто знает в лицо, а я, поскольку меня знают куда больше, старался никому на глаза без нужды не попадаться. Дядя Ральф близко к сердцу принимает наши с тобой хлопоты, поэтому я попросил его разделить со мной тяготы этого предприятия…— Я еще не настолько стар, чтобы бояться сесть на коня, — обиженно перебил его Ральф.Одрис расхохоталась.— Я так рада, что не одна страдаю от самомнения нашего дорогого Хью, который считает всех, кроме себя, слабосильными растяпами, не способными даже дышать без его помощи. Хью, опомнись, о каких тяготах ты говоришь?И какое предприятие имеешь в виду? Мы что, не едем в Ратссон? Отсюда до него не более десяти лиг, и я уверена, что мы доскачем до него еще засветло.Хью нерешительно улыбнулся; он понимал, что в словах Одрис имелась толика истины — речь не о ней самой, она слишком беззаботна по отношению к себе и их ребенку, а вот дядю обижать, действительно не стоило. Всему причиной была та хмельная радость, которая вздымалась в нем, день ото дня все выше и выше, та трогательная искренняя любовь, которой дарил стареющий родственник, то особое чувство, которое он испытывал, ощущая себя частью старинного рода, глубоко укоренившегося в стране. И это чувство заставляло его придавать Одрис и ребенку, которого она носила в чреве, еще большее значение. Хью казалось ранее, что невозможно любить Одрис сильнее, чем он уже любит ее, но принадлежность к роду Ратссонов и привязанность Ральфа сотворили чудо, сделали невозможное возможным. Он не смог бы объяснить это словами, и уж во всяком случае не здесь и не теперь, когда ненадежное апрельское небо покрылось облаками и начал дуть резкий и холодный ветерок, раскачивая кроны высоких деревьев.— Нет, — сказал он, — мы не поедем в Ратссон. Смотри-ка вот-вот начнет накрапывать. Может, давай отдохнем, Одрис, пока не распогодится?— Хью, — простонала она, ты уже совсем на этом свихнулся. Подумай сам, если мы будем прятаться от каждого апрельского облачка, то никогда не сдвинемся с этого места. Я же не растаю под этим мелким дождиком, и я не нуждаюсь в отдыхе, проскакав какие-то жалкие три лиги. Более того, ты серьезно ошибаешься, если считаешь, что меня не знают в Корбридже. Мне приходилось бывать в нем достаточно часто, чтобы кто-нибудь из зевак мог узнать меня или мою лошадь. Не глупи, давай поедем.Хью все еще терзался сомнениями, когда вмешался Ральф.— По-моему, — сказал он, — стоит хотя бы пересечь реку для начала. Мы достаточно мобильны и в любой момент можем разбить лагерь. И Одрис права, когда говорит, что не следует оставлять след. Я поскачу назад, приведу отряд. Встретимся в лиге отсюда южнее моста.— Южнее моста? — эхом отозвалась Одрис, когда Ральф ускакал прочь. — Почему южнее? Куда мы поедем?— В Дарем, там и сочетаемся браком, — ответил Хью, направляя Руфуса к той дороге, которая вела к старому римскому мосту через Тайн. — Мой дядя убедил меня, — продолжал он, когда Одрис пристроилась рядом, — что при наших обстоятельствах было бы не слишком разумно полагаться на брак, заключенный в захолустной церкви без авторитетных свидетелей, — он ухмыльнулся, когда заметил недоверчивое выражение ее лица. — Не только ты строила планы. Я ездил в Йорк, чтобы просить совета обо всем этом у архиепископа Тарстена.Губы Одрис округлились, свидетельствуя об изумлении, и Хью удовлетворенно расхохотался.— Моя исповедь не слишком его порадовала, но он уже задолго до того знал, что я люблю женщину из знатного и могущественного рода. Как бы там ни было, он не из тех, кто стонет над уже пролитым молоком, да и я теперь не тот безродный выскочка, которым считался раньше. Достойный прелат собственноручно написал послание епископу Дарема, в котором просил немедленно обвенчать нас в присутствии всех тех высокопоставленных священнослужителей, которые ему подвластны или навестят в это время собор по делам церкви.— А почему он сам не пожелал благословить нас? Не потому ли, что все еще считает наше поведение недостойным и предосудительным? — резко и прямо спросила Одрис. Она не чувствовала себя оскорбленной, но, поскольку знала, как Хью любит старика-архиепископа, заменившего ему отца, боялась, что за улыбкой возлюбленного прячется глубокая обида.— Нет, конечно же, нет, душа моя, — ответил Хью, ласково положив руку на ладони Одрис, покоившиеся на холке лошади. — Мне пришлось, разумеется, смиренно выслушать проповедь о греховности гордыни и губительности алчности, но, я знаю, он меня простил. Он бы охотно обвенчал нас и дал свое благословение, но ведь дорога в Йорк для тебя, в твоем нынешнем положении, так трудна и опасна… И я боюсь… Он очень болен, душа моя… Боюсь, он опасается, что просто не доживет до того момента, когда сможет поздравить нас с законным браком.У Одрис болезненно сжалось сердце, когда она услышала в спокойном голосе Хью печальные и горькие нотки.— Тем более мы должны поехать в Йорк, Хью, — сказала она, тряхнув головой и решительным жестом отметая все его возражения. — Со мной все будет в порядке, дорогой. Посмотри на меня. Неужели я выгляжу хилой и чахлой? Неужели мои глаэа слипаются от усталости, а волосы потеряли здоровый матовый блеск? Я крепка, как никогда, и наш ребенок внутри меня находится в полной безопасности. Видит Бог, я много раз варила зелье, помогая женщинам вынашивать их детей, я знаю все признаки приближающего разрешения от бремени, и, заверяю тебя, ни одного из них пока не вижу у себя и не чувствую. Прошу тебя, милый, давай поедем. Я сгораю от желания познакомиться с человеком, который воспитывал тебя, когда ты был ребенком, и я надеюсь, что в душе его воцарится покой, когда он увидит нас счастливыми.— Ты уверена, что у тебя хватит сил доехать, Одрис?Она увидела, как расцвело суровое и озабоченное лицо Хью при одной мысли о том, что он представит названому отцу свою молодую законную жену, заметила, как промелькнул в его глазах страх, как бы не опоздать, и они весело расхохотались.— Не сомневайся, хватит. Приедем в Дарем, ты женишься на мне, и, если уж так на этом настаиваешь, отдохнем там денек. А затем помчимся прямиком в Йорк. Глава XXII У Одрис родился сын первого июня, за месяц до срока и, как считала счастливая мать, по специальному повелению Господа Бога и Святой Девы Марии. Не захвати Эрик Тарстен всех их врасплох, шутила Одрис, кто знает, чем бы все это закончилось. Во-первых, ее, вероятно, свели бы с ума Хью и Ральф, которые глаз с нее не спускали, ежеминутно допытываясь, как она себя чувствует, причем их назойливость крепла день ото дня. Во-вторых, ребенок рос внутри нее такими темпами, что она боялась лопнуть, словно перезревший овощ, так и не выносив драгоценный плод. В-третьих, преждевременное разрешение от бремени спасло ее от рук «опытнейшего из лекарей», которого Хью собирался притащить из Йорка и который, по словам Одрис, непременно отравил бы ее своими сомнительными зельями или вынудил выкинуть плод. И последнее, но не менее важное, в день внезапных и практически мгновенных, если не сказать неистовых, родов в Ратссоне по счастливой случайности не было ни Хью, ни Ральфа, так что Одрис могла самозабвенно заниматься извечным женским делом, не отвлекаясь еще и на то, чтобы успокаивать потрясенных и перепуганных мужчин.— Однако, — благодушно молвила Одрис, обращаясь к мужу, который сидел рядом с ней в тени, отбрасываемой густой кроной яблони, и внимательно наблюдал за ребенком, сосавшим ее грудь, — именно на это я и уповала. С момента зачатия или, возможно, месяц спустя я предчувствовала, что у ребенка окажется мягкий и покладистый характер. Вспомни, он же не доставил нам никаких хлопот, когда мы ездили в Йорк.Одрис чувствовала себя безмятежно-счастливой не только потому, что наслаждалась одурманенно-радостным выражением, не сходившим с лица мужа, когда он смотрел на отпрыска. Сад, в котором они сидели, был в апреле, когда они сюда приехали, невероятно запущенным. Теперь же он приведен в порядок, и в нем вскоре станет еще уютнее, лучше, быть может, чем и в Джернейве, где сад был не таким большим. Фруктовым деревьям, возвышающимся рядом с тем местом, где они сидели, было вольготно, не то, что в Джернейве, где не хватало пахотных земель; здесь, на южной стороне участка, обнесенного крепкой изгородью, было так приятно сидеть, наблюдая за искрившимися на солнышке струями ручейка, весело журчавшими в заново расчищенном русле, разбиваясь о камни с мелодичным тонким звоном. Скоро в ручье подрастут водоросли, еще более смягчая его веселый говорок, а берега покроются калужницей. Оживление среди группки крестьян, прилежно трудившихся у стены дома, служившей северной стороной ограды сада, напомнило Одрис об еще одном незначительном, но досадном обстоятельстве — с некоторых пор садовники в Ратссоне смотрели вслед ей с таким же восторженным обожанием, как и некогда садовники в Джернейве. Остальные вилланы, впрочем, тоже. Может, не стоило слишком увлекаться лечением их детишек, но не могла же она, прекрасно разбираясь в травах, не помочь бедным малышам, вынашивая под сердцем собственного ребенка. Тихий радостный смешок, вырвавшийся из уст Хью, прервал ее размышления.— И он был таким тактичным и вежливым, не так ли? — продолжил Хью тему разговора. — Помнишь, как он постучался изнутри в знак благодарности, когда Тарстен возложил руку на твой живот, благословляя его. Он перепугал этим святого отца чуть ли не до икоты.— О, что ни делает Эрик, делает правильно, — улыбнулась в ответ Одрис. — Даже то, что, родившись за месяц до срока, крепким и полновесным, как любой нормально выношенный ребенок, он не забыл быть похожим на тебя, как будто хотел, чтобы у тебя не осталось ни малейших сомнений относительно отцовства.— Ах, Одрис! — воскликнул Хью, склоняясь над сыном и целуя его нежно и ласково.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76