Его одолевали и беспокойство о Тарстене, и желание Одрис. Хью боялся этого желания, но оно наполняло все его тело. Сейчас он просто, закрыв глаза, прислонился к стенкам лохани, успокоенный действиями слуг, и смутно слыша их тихий разговор. Но все было настолько безразлично, что он не прилагал никаких усилий, чтобы понять, о чем они говорили на своем гортанном языке, хотя Хью мог воспринимать английский язык, когда пытался это делать. И тем не менее этот шепот добавлял комфорт, и когда он внезапно прекратился, Хью открыл глаза и вздрогнул. На пороге комнаты стояла Одрис. В руках у нее был пряничный мешочек, который она протягивала, как будто хотела предложить его слугам. Девушка ничего не говорила, но Хью видел, что ее глаза были устремлены на него. Он не заметил, как отпрянули слуги, как будто они были удивлены или напуганы. Они в ожидании смотрели на Одрис, и у него не было времени удивляться их странному поведению. От взгляда Одрис бросало то в жар, то в холод. Хью охватила нервная дрожь. Ее замешательство могло бы показаться вполне естественным, если бы длилось не так долго. Одрис просто опешила при виде его нагого тела.— Вы что-нибудь желаете, демуазель Одрис? — в отчаянии Хью нарушил тишину. Голос его звучал сильно и резко, но слова… Он вновь вздрогнул, поняв, что он ей что-то сказал.Сраженная его резким и сердитым голосом, Одрис глубоко вздохнула и, отведя взгляд от тела Хью, посмотрела ему в лицо. Она сразу увидела, что он совсем не был сердит. Выражение его лица было скорее смущенным, и она снова удивилась и подумала, что сделала что-то не совсемВ то же время она поняла смысл сказанных Хью слов.Злые, неукротимые искорки озарили ее глаза. Она была готова захохотать.— Только доставить вам удовольствие, — мягко ответила она, сделав вид, что не понимает, что ее ответ мог означать для него, и направилась к нему. Хью втиснулся, насколько мог, в лохань, которая предназначалась для людей меньших габаритов. Он боялся пошевелиться, сел на корточки, но и это с трудом помогало ему. Тогда инстинктивно он выпрыгнул в сторону, подальше от Одрис. Она остановилась. Глаза ее скользили по его широким могучим плечам и груди, мускулистым рукам. Капельки воды на теле ярко блестели, и неровное пламя факелов отражалось и сверкало в них. Последний взгляд скользнул ниже, по напрягшимся мускулам крепких бедер. Она раскрыла рот, и быстрый, будто змеиный, ее язык скользнул по губам.Странное выражение исчезло с ее лица, и она вновь двинулась вперед. Он начал было уже сомневаться, была ли Одрис в здравом уме, но в этот момент она развернула свой узелок и высыпала размельченные травы в воду. Тепло и влага еще больше усилили запах трав, и комната наполнилась сильным и чистым ароматом. Все, и даже Хью, с облегчением вздохнули.— Вот так, — сказала Одрис, посмеиваясь. — Разве это вам не нравится? Хорошие травы доставляют удовольствие во время мытья и освежают тело.— Маленькая чародейка, — выдохнул Хью так тихо, чтобы эти слова не долетели до слуг, и продолжал уже более громким голосом. — Подождем до завтра, демуазель. Я докажу вам, что умею быть благодарным.Одрис засмеялась, уловив в его словах игривый вызов, затем еще раз бросила взгляд на его тело и увидела наконечник его копья, взметнувшегося между бедер, повернулась и выбежала. На этот раз она скрылась под крышей своей башни. В своей комнате она стояла и, пристально глядя на ткацкий станок, видела свой законченный гобелен. И что же там вырисовывалось? Итак, Хью только дразнил ее. Впрочем, так же, как и она его, или это вздымающееся копье действительно раскрывало правду, скрытую под игровыми словами? И потом в ее картине не было никакого пророчества, и… Ну и что? Отчетливый образ Хью все время стоял у нее перед глазами. Тело было чистое там, где солнце и ветер не задубили его кожу, и почти не покрыто волосами. Только небольшой перевернутый треугольник вьющихся волос, таких же рыжих, как и на голове, располагался на груди у гортани и опускался почти до пупка. То, что было ниже, она из-за воды едва видела, но казалось, что скудная растительность, начиная от пупка, переходила в густую копну волос, из которой вздымалось готовое к бою копье.Одрис медленно отошла от ткацкого станка и села на стул. Если бы ее картина могла предсказывать, то Одрис узнала бы, что завтра она уже не будет девственницей. Желание, возникшее у нее в паху, настойчиво возрастало. Она устроилась на стуле и вздохнула. Она теперь знала, что хотела Хью, так же как кобыла желала жеребца или олениха — оленя. Яркие сексуальные картины проносились в ее голове. Она трепетала от желания, сжимая руками тело, съеживаясь, чтобы защитить свои чувствительные соски от возбуждающего прикосновения сорочки. Но она не была ни кобылой, ни самкой оленя.Даже тогда, когда она мысленно сравнивала Хью и его разбуженную мужественность с самцом, и кусала губы, страстно его желая, она сознавала, что должно быть еще что-то большее, чем спаривание и расставание. Разве ее единорог был не более чем белым быком? Разве она хотела белого быка, который переходил от одной коровы к другой, бездумно и без сожаления? И все же, если ее единорог чист, должно ли ее желание оставаться неисполненным?Мысли кружили у нее в голове, пока не были остановлены осторожным мягким прикосновением. Одрис вздрогнула. В комнате горели свечи. Фрита жестами показывала, что пора есть, и как бы спрашивала, принести ей еду сюда или она сама спустится вниз. Несколько мгновений Одрис колебалась, затем поднялась и поправила платье. Она не боялась, она не привыкла быть нерешительной или сомневаться в чем-то — ей нужен был ответ на вопрос! А она его так и не получила. Хотя Хью был с ней официально вежлив, выбирая ей лучшие блюда, разрезая и разрывая птицу на мелкие кусочки, которые он считал подходящими для юной леди, его разговор в основном был обращен только к сэру Оливеру. Он поведал несколько новостей, о которых узнал от Тарстена и хозяев того места, где они ночевали прошлой ночью. Кроме того, Хью вел общий разговор, который касался мужчин. Одрис сидела рядом с ним, напряженная, как тетива лука, но вскоре чуть не рассмеялась над собой. Единорог он или бык — какая разница? Она твердо знала, что этот человек умен, и какими бы ни были намерения Хью на следующий день, он не выдаст себя ее дяде и тете. Одрис видела, что те были очень довольны, и не могла не улыбнуться, когда тетя одобрительно кивнула ей, а улыбка означала, что она приняла одобрения Эдит. Одрис поняла, что Хью не только сам был примером пристойности, но без слов или взгляда заставлял и ее быть именно такой, какой она должна была быть в глазах дяди и тети.Только после того как трапеза была закончена, руки вымыты и вытерты, Хью удостоил ее вниманием и заговорил о предложенной на завтра прогулке. Он встал, поклонился сэру Оливеру и Эдит:— Прошу прощения, но мне бы хотелось добраться до постели — я очень устал.И когда те оба выразили ему свое вежливое участие и одобрение, он повернулся к Одрис так, что ее дядя и тетя не видели его лица и тихо сказал:— Я зайду к вам после службы, демуазель, если позволит погода. — И подмигнул ей. Глава XII Над рекой стлался легкий туман, который медленно поднимался в горы, когда Одрис, Хью и Фрита выехали из Джернейва. Тем не менее туман не был такой плотный, чтобы закрыть солнце и безоблачное небо. Он только придавал очарование пейзажу, смягчал остроконечные выступы гор, окрашивая в перламутр и опал свежую яркую зеленую листву деревьев и превращая утреннее щебетание птиц в неуемную симфонию.Пораженные этой невообразимой красотой, Хью и Одрис молча выехали из замка и скакали через луга, где на сочной весенней траве паслось стадо Оливера Фермейна. Они еще не успели поговорить друг с другом, потому что, когда Хью возвращался с мессы из небольшой часовни, во дворе замка он встретил Одрис, одетую для верховой езды. Одрис завтракала с тетей и дядей. Хью был одет только в охотничью одежду: короткую, доходящую лишь до бедер домотканую шерстяную тунику и поверх ярко-красный плащ. Готовясь в поездку, он принес из комнаты свой щит и меч. Увидев эти приготовления, сэр Оливер пожал плечами. В действительности он думал, что оружие не понадобится, но решил не возражать. Фрита, нагруженная одеялами и мешками, ожидала у двери. Хью бросил на нее взгляд и удивленно поднял брови. Он ничего не сказал. Но, когда седлали лошадей и мула для Фриты на конюшне, спросил Одрис:— Зачем ты берешь служанку?Одрис ответила:— Для удобства и спокойствия дяди. Не обращай на нее внимания. Она предана мне, и, кроме того, она немая.Хью с интересом посмотрел на Одрис. Казалось, он хотел что-то сказать ей, но промолчал и подумал: «Если так, тем лучше», — и понес щит и меч, чтобы закрепить их в седле. Больше Хью ничего не стал спрашивать. Так, молча, они проехали полпути, с восторгом наблюдая пробуждение природы. Окутанные туманом горы сверкали и переливались в ярких лучах утреннего солнца. Внезапно глубоко вздохнув, Хью сказал:— Я люблю эту землю.— Джернейв? — удивленно спросила Одрис. Хью обернулся и улыбнулся ей:— Нет. Я имел в виду север. Южане говорят, она бедна и бесплодна. Знаю, что это так, но меня это не беспокоит. Это моя земля, и я рад жить на ней. Разве ты любишь только Джернейв?— Я люблю горы и поля, — помедлив, ответила Одрис, впервые сначала подумав, прежде чем сказать. — Джернейв — единственное место, которое мне известно. Я не уверена, но думаю, мне безразлично, как называлось бы место, где я жила, Джернейв или еще как-то, лишь бы там были леса и высокие крутые скалы. И самое главное — возможность свободно бродить по ним. Я не такая, как мой дядя или Бруно. Для дяди Оливера Джернейв — это жизнь, вернее смысл его жизни, да и Бруно всей душой связан с Джернейвом.— Да, это его родина, — угрюмо сказал Хью. — Ему не за что больше цепляться.Одрис знала, что эти слова предназначались не только Бруно.— А ты? — тихо, насколько позволял ее чистый голос, спросила она, желая, чтобы только он смог услышать ее сквозь топот копыт.— У меня есть сэр Вальтер, который любит меня, а также приемный отец Тарстен.Его ответ звучал твердо, но в нем Одрис почувствовала робость и неуверенность. Она раздумывала стоит ли продолжать начатый разговор, ведь можно причинить ему боль, но не продолжать нельзя было из опасения обидеть.— Как ты попал под опеку к Тарстену? — спросила она и почувствовала, что, должно быть, он рассказывал эту историю уже много раз, и какой бы болью та ни была пронизана, она уже смягчалась от частых повторений.Затронутая тема была не столь болезненной для Хью, как ожидала Одрис, потому что, в отличие от многих других подкидышей он знал: мать оставила его не по собственной воле. Бедная женщина находилась при смерти и вскоре умерла, но, как сказал ему Тарстен, она до последнего вздоха боролась за жизнь, за свое дитя. И Хью доверчиво поверил словам архиепископа.— А разве нельзя было обнаружить и намека на то, кем была твоя мать из слов сестер, которые навещали ее? — спросила Одрис, когда он поведал ей свою историю.Хью рассмеялся.— По правде говоря, я был так занят другими делами, что ни разу не заглянул в пергамент, который дал мне Тарстен. Да и какая разница, кем была моя мать?— Конечно, есть разница, — воскликнула Одрис. — Возможно живет где-нибудь старушка-мать, или брат, или сестра, которые любили ее и страдали, и плакали все эти годы, не зная, что с ней случилось. Бруно не живет рядом со мной и я об этом очень сожалею и постоянно боюсь, что не узнаю о его страданиях или даже смерти.— О, Боже! — выдохнул Хью. — Я был эгоистом. Такая мысль не приходила мне в голову. Прости меня, Господи, за то, что впал в грех гордыни. Я думал, не стоит унижаться перед теми, кто ни разу не вспомнил обо мне и не послал хотя бы весточку, чтобы успокоить меня, рассказать о месте, где я родился. Хотя, возможно, они и не знали об этом, если моя мать скрывалась от позора…— Почему позора? — строго спросила Одрис. — Возможно, есть много других причин, по которым женщина была вынуждена скрываться. Беззащитная, она могла так поступить, если у нее отняли замок или ее муж — бунтовщик. Как только у тебя появится возможность, ты должен тщательно изучить этот пергамент, а не думать…— У меня он с собой, в сумке, — перебил Хью, улыбаясь ее горячности. — Я совсем забыл о нем. — Сказав это, он нахмурился и вздохнул. — Мне хотелось забыть о нем. Я боюсь обнаружить, что мой отец простолюдин.— А разве ты не оставался бы самим собой? Ты говоришь такие же глупости, как и Бруно. — Одрис подъехала поближе к Хью и протянула ему руку. Когда он взял ее руку в свою, она слегка пожала ее. — На восточном склоне горы есть место, где солнце встает раньше, там трава будет почти сухая. Мы сможем переждать, когда рассеется туман и давай заглянем в твой пергамент!— Если хочешь, — согласился Хью, в отчаянии от того, что ему не о чем было больше говорить. Он видел: Одрис полна сочувствия и у нее можно всегда найти поддержку. Однако, его не покидало чувство неловкости и, немного погодя он заговорил о другом. — А что мы будем делать, когда туман рассеется? Хотя нет, прежде чем ты ответишь на этот вопрос, скажи, как это ты ухитрилась упросить сэра Оливера, предложить мне стать твоим сопровождающим?— Мне и не его пришлось упрашивать, — засмеялась Одрис. — Я только чуть-чуть намекнула, что вскоре ты ему будешь надоедать: у тебя ведь нет дел в замке, и, без сомнения, ты начнешь повсюду следовать за ним. А мой дядя не любит компании.— Я бы этого не сказал. Особенно, когда он задавал мне столько вопросов во время еды, — отметил Хью.— Вопрос вопросу рознь. Обычно их задают, чтобы поддержать беседу. Пустая болтовня о семье, погоде, прогнозах на хороший урожай утомляет его.— Очень практично, — хихикнул Хью.Затем он пристально посмотрел на Одрис. Ему вспомнилось, как молчалива была за столом ее тетя. Не удивительно, что Одрис обожала Бруно и с нетерпением ждала его. Ей, должно быть, так не хватало друга, с которым можно было поговорить. И это объясняло странности в ее поведении и то, что произошло накануне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76