Пока они с Одрис разговаривали, туман уже рассеялся, солнце ярко светило над приютившей их впадиной. Хью не замечал все происходящее вокруг себя, так как не осмеливался взглянуть, что делала Одрис, пока одежда не коснулась его руки и ее смятое платье не упало ему на колени. Только тогда он повернулся к ней.Одрис стояла, держась за сорочку так, что в любой момент могла снять ее, но глаза ее были устремлены на него и, казалось, она забыла, что собиралась делать. Хью улыбнулся ей, взял ее руку и положил себе на плечо; потом, подняв одну, а затем другую ногу, снял с нее туфли и чулки. Он погладил ее ноги, хорошо сложенные и сильные от лазаний по деревьям и скалам, потом вздохнул и наклонился, чтобы поцеловать ей ступни.Если бы позже от Одрис захотел кто-нибудь узнать о происшедшем, то она могла бы начать с того момента, когда слезы буквально душили ее.Когда Хью приподнялся, не отвечая на ее просьбы, Одрис закрыла глаза, пытаясь сдержать слезы, но открыв их снова, она увидела, как он снимает тунику Порыв радости охватил ее, а пальцы быстро, быстро развязывали шнуровку, а когда она сбросила платье для верховой езды, верхняя часть тела Хью была уже обнажена. Она обратила взгляд на него. Ее глаза ласкали вздымавшиеся мускулы на плечах и руках, крепкие сильные мышцы на груди и спине. Тепло разлилось по телу, возбуждая Одрис. Ее бросило в дрожь при виде его тела сплошь покрытого ранами — безобразными, морщинистыми полосками мертвой кожи и несколькими все еще не зажившими ярко-красными шрамами, которые грубо выделялись на его светлой коже. Холодные иголочки страха подстегивали возрастающую в ней страсть. Одрис была ошеломлена смятением в своем теле.Она положила руку ему на плечо, ее ощущения становились все более острыми, и сердце учащенно забилось. Что-то, похожее на судороги, но гораздо приятнее, пульсировало в ней, охватывая бедра и живот. Затем Хью наклонился и поцеловал ее ступни. Ноги подкосились и, она бы упала, если бы не успела ухватиться за него. Затем подогнула колени, все еще обнимая Хью. Он склонился над ней и ей захотелось лечь на спину, но он приподнял голову, обнимая руками ее талию, так чтобы она расслабилась и опустилась перед ним на колени. Потом медленно, словно предоставляя ей шанс остановить его, Хью снял с нее сорочку. Он не повернул головы, отбрасывая ее в сторону, а наклонился и поймал ртом ее сосок. Одрис издала приглушенный крик, ее пальцы сжимали его плечи, пока почти не впились ему в кожу. Она подняла руку и прижала его голову к себе, чувствуя себя словно на небесах. Но ей нужно было что-то большее. Одрис ощущала голодную пустоту между бедер, и память вернула ее к тому, что ей было нужно. Она отпустила голову Хью, дотронулась до его руки; пальцы ее заскользили по его груди, ласкали и гладили его кожу, постепенно опускаясь все ниже, пока не достигли завязки его штанов. Она дернула ее на ощупь, а Хью вздохнул и отпустил ее грудь. Слегка вскрикнув снова, на этот раз протестуя, Одрис протянула к нему руки, чтобы отвлечь его внимание.— Тихо, тихо, — прошептал Хью опускаясь и давая ей возможность лечь. Затем склонился над ее телом. Одрис сжала его, глупо боясь, остаться неудовлетворенной, но он целовал сначала одну грудь, потом другую, и она смутно ощутила его внутреннюю борьбу с самим собой, с желанием до конца раздеться. Хотя она одной рукой все еще держала его, другой стала помогать ему снимать штаны. Ее пальцы наткнулись на волнистые волосы и затем на горячую плоть его копья. Хью вздрогнул и слегка застонал, когда ее рука заскользила вверх и вниз по копью. Он снова нашел сосок, положил руку на холм Венеры и стал медленно проникать внутрь. Одрис хотела восхищенно вскрикнуть, но у нее перехватило дыхание. Не понимая, что делает, она попыталась сомкнуть ноги над его рукой и направить ее глубже. Но это было не то. Этого было недостаточно. Одрис была не в силах думать, но знала что ей надо. Обхватив рукой спину, она попыталась прижать его к себе.Хью сопротивлялся только мгновение. Никогда еще в своей жизни он не был так сильно возбужден и не обращался ни с одной женщиной так, как с Одрис, но ему не хотелось останавливаться. Прежде его объятия ничего не могли дать женщине, желающей только освободиться от сексуального напряжения; и он, стремясь удовлетворить свою животную страсть, хотел избавиться от нее как можно быстрее, а затем замаливать свой грех и очиститься. Его полное согласие с Одрис вытеснило чувства вины и стыда, смешанные с его прошлым сексуальным опытом, доставляя невообразимое удовольствие. Хью еще никогда не видел тела, подобного телу Одрис, которое являло собой верх совершенства. Ему хотелось ласкать ее тело больше, чем овладеть им, хотелось дотрагиваться, целовать это совершенство красоты.Не только совершенная, но чистая, предназначенная только для Хью, Одрис была непорочна. Ее кожа была белая, чистая, без каких-либо изъянов, такая тонкая, что нежно-розовая плоть Одрис окрашивала ее, а светло-голубая сеть тонких вен просвечивалась сквозь нее. Ее груди были полные, но небольшие, с маленькими сосками и темно-розовым ореолом вокруг них. И кудрявые волосы, которые проглядывали из-под рук и увенчивали холм Венеры, были чистые, ярко-золотистые. Хью чувствовал, что она притягивает его к себе, но он еще не целовал эти золотистые кудри или влажные губы, которые они скрывали, и сотни других мест, предназначенных для того, чтобы их целовали, всасывали и трогали.Затем Одрис потянулась к нему снова, ее груди приникали к его рукам, и ее чувственные движения достигли острой вершины его желания. Он приблизился и распростер свое тело на ее, положив свою руку поверх ее рук. Рука, сжатая его ладонью, была такая маленькая, и Одрис, казалось, совсем скрылась под его крупным телом. Хью колебался, но Одрис прижалась к нему всем телом, и наконечник его копья, готовый к извержению, скользнул меж бедер во влажную щель, готовую принять его. И все же страх за нее ускорил нарастающую необходимость Хью, и он мягко вошел внутрь. Одрис задохнулась. Он остановился и хотел было выйти, но ее руки обвили его снизу, и ноги, сомкнувшись над ним, удержали его.— Еще, — задохнулась она.— Я причиню тебе боль, — прошептал он.— Ну и пусть, — вскрикнула она.Он уже причинил ей боль, но Одрис онемела от восторга, и боль в ней смешивалась со страстью и желанием, и, казалось, они усиливали ее. В ней была зияющая пустота, которая должна быть заполнена, чего бы это ни стоило, и она напряглась всем телом, чтобы заставить его войти в нее. Он погрузился. Одрис чувствовала, что вот-вот расплачется, но это было счастливое мгновение. И потом, когда Хью отступил и улегся на бок, увлекая ее за собой, обхватил рукой ее грудь и большим пальцем водил вокруг соска, ощущение чего-то неизвестного наполнило ее всю вплоть до зияющей полости, которая болела и одновременно пульсировала от наслаждения. Одрис глубоко вздохнула, и боль, и наслаждение возрастали и возрастали, делая ее дыхание тяжелее и чаще всякий раз, когда Хью отступал. Так продолжалось до тех пор, пока спазм радостной агонии не разразился так яростно, что она пронзительно крикнула.Хью слышал ее, но он достиг такого состояния, когда все, окружающее не имеет никакого значения. Его копье отяжелело, как ствол дерева, как будто оно было наполнено кипящей смолой, и с каждым толчком в него вливалось все больше и больше вещества, которое становилось все горячее и горячее. И этот поток горячей лавы должен был разразиться, должен, и тем не менее Хью знал, что была непреодолимая причина, из-за которой он не должен был делать это, и он боролся с собой, чтобы предотвратить извержение. Несколько мгновений спустя Одрис вскрикнула, и ее тело расслабилось под ним. В водовороте, в котором находились разум и тело Хью, он не мог мыслить, но ее расслабленность послужила ему сигналом. Облегченно простонав, он дернулся еще раз, и семя горячим потоком выплеснулось из него, затем снова и снова, пока опустошенный, он не всхлипнул удовлетворенно.Освобождение вернуло Хью возможность рассуждать, и за мгновение радостное ощущение сменилось ужасом: Одрис все еще спокойно лежала под ним. Страх придал силы его дрожащим рукам. Он чувствовал себя совсем ослабевшим, словно после тяжелой битвы, в которой его ранили. В отчаянии от отстранился и лег сбоку. Глаза Одрис были закрыты. Не дыша, Хью положил руку ей на грудь, чтобы почувствовать, бьется ли ее сердце. Ее глаза мгновенно открылись.— Дай мне немного времени, чтобы перевести дыхание, Хью.Он опрокинулся на спину, глубоко с облегчением и одновременно изнемогая, вздохнул. Тем не менее фраза Одрис показалась ему странной.— Что ты имеешь в виду, когда просишь дать тебе немного перевести дыхание? — спросил он. — Ты думаешь, что я хочу состязаться в беге?— Я подумала, что ты снова захотел меня, — сказала она и, обернувшись, посмотрела на него. — Я очень хочу, но…— Снова спариваться! — слабо воскликнул Хью. — Я с трудом могу пошевелить пальцами, оставь в покое ту часть моего тела, которая для этого необходима!— Боюсь, что я очень неопытная, — предположила Одрис, улыбаясь. — Я этим никогда не интересовалась, поэтому и не спрашивала. А когда ты положил мне руку на грудь, я подумала…— Я слушал твое сердце, — перебил ее Хью. — Я подумал, что убил тебя или задушил. Я слышал твой пронзительный крик, но…Одрис засмеялась:— Я не такая уж хрупкая, как ты думаешь, но в чем-то ты прав. Я чувствовала, как будто прошла через чистилище и затем очутилась на небесах.— Что?— Я изумила тебя чем-то? — спросила Одрис. — Извини. У меня часто возникают странные мысли. Уверяю тебя, я совсем не собиралась богохульствовать, но однажды я спросила отца Ансельма о муках чистилища и чем оно отличается от ада. Он объяснил, что муки чистилища сродни с удовольствием, потому что они ниспускают на нас блаженство. Я знаю, что радость тела — только смутное отражение радости духа, но сейчас испытываю радость тела.— Но радость тела быстротечна, а радость духа вечна, — сказал Хью, с трудом приподнимаясь на локтях. Одрис начала уже было сожалеть, что провела эту религиозную аналогию, когда он внезапно заморгал и добавил, — но скоротечные радости могут возобновиться — и так часто, как ты того хочешь. Глава XIII В этот день Одрис не взбиралась ни на скалы, ни на деревья. Возвратившись домой, она не разговаривала о соколах. Поэтому сэр Оливер решил, что его план удался. Несомненно, что узнав о намерениях Одрис, сэр Хью был шокирован и Одрис, девушка мягкая по натуре, решила лучше бросить это занятие, чем огорчать гостя. Так размышлял сэр Оливер, но он ничего не сказал Одрис — он никогда не хвалил женщину за ее послушание, потому что он твердо верил, что его не ослушаются. Но когда племянница поднялась в свою комнату, он выразил надежду, что сэр Хью продолжит совершать прогулки с ней.К счастью, в зале царил полумрак, так как наступили сумерки, а факелы и канделябр не были зажжены, — сэр Оливер считал бесполезной тратой зажигать свечи либо факелы весенними или летними вечерами, потому что тем, кто поднимался на рассвете, пора ложиться спать с наступлением темноты. Он находил достаточно света в пламени камина, который необходимо было разжигать, потому что от толстых стен замка круглый год несло холодом. Поэтому он не видел, как покраснел Хью, и не удивился, когда тот в ответ молча ему кивнул.Сэр Оливер никогда не нуждался в компании женщин и он не был бы в восторге, если бы кто-нибудь заставил его слушать женскую болтовню целую неделю. Одрис была самая веселая девушка, но проводить с ней каждый день целую неделю! Сэр Оливер, полный сочувствия, хлопнул Хью по плечу и, как бы извиняясь, стал рассказывать о делах, которые занимали его. Он чувствовал себя немного виноватым, но самым важным для него было то, что ему удастся отвлечь Одрис от скал до тех пор, пока каменные глыбы, ослабленные зимней слякотью, не упадут или не закрепятся крепко. Хью придется мужественно выносить скуку. Но в качестве компенсации сэр Оливер попытался развлечь его беседами об охоте и сражениях. Он всерьез думал, что подобные разговоры заинтересуют Хью.Эдит больше всех жалела Хью. Его молчание она объясняла скрываемой болью. Ей казалось, что они поступили жестоко, заставляя его находиться в компании Одрис, но она ведь их предупреждала. А большего она сделать не могла.Эдит наблюдала за Одрис все это утро и вечер, и ей казалось, что девушка поняла ее предупреждение. Девушка не проявляла своей веселой игривости, и ее ранний уход в свою башню был верным признаком того, что она не искала общества гостя более, чем ей позволяла вежливость.Как ни странно, ни Хью, ни Одрис не планировали заранее, как себя вести. Они провели весь день в долине Одрис и в лесу, который покрывал невысокие горы, окружающие долину. Фрита стороной обогнула горный хребет и с лошадьми обосновалась у реки, в то время как Хью и Одрис прогуливались пешком. Иногда оба молча сидели, наблюдая за обыденными занятиями какого-нибудь мелкого зверька. Чаще всего говорили о крупных государственных делах и о своих собственных проблемах, которые были мельче государственных, но оба были вполне довольны. Они чувствовали необходимость прикасаться друг к другу и бродили, держась за руки, или сидели рядом, обняв друг друга.Этого им было достаточно, чтобы удовлетворить желание, а дальше (они знали это) была дикая, сильная страсть, которая обогащала каждое сказанное ими слово или каждый их жест, но страсть еще не овладела ими — пока нет!Как будут поступать и что говорить, когда вернуться в Джернейв они пока не знали. И это было то единственное, чего не касались в своих разговорах Одрис и Хью. Каждый не мог лгать сэру Оливеру по разным причинам, и оба решили молчать, считая свое молчание единственно возможным способом защиты.Итак, Хью совсем не удивился, когда Одрис отправилась в свою башню и был благодарен ей за это. Обычно Одрис хорошо понимала чувства людей. И сейчас она, конечно, считала, что понимает Хью лучше других, потому что любит его, но на этот раз у нее не мелькнуло даже мысли о его чувствах, а было непреодолимое желание ткать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76