Хью испытывал двойной восторг. Ему представилась возможность не только убраться из Хелмсли, где, как он чувствовал, за ним шпионят даже после отъезда родственников сэра Вальтера, но также увидеть Тарстена. Хью давно не посещал его высокопреосвященство — он не был у него с тех пор, как уехал в Уорк в прошлом году, да и до того в его посещениях был трехлетний перерыв. По мере того как сэр Вальтер возлагал на него все больше ответственности по службе, у Хью оставалось все меньше времени, хотя свободы и прибавлялось. Все труднее становилось ему согласовывать свой визит с теми моментами, когда Тарстен не был занят. Время единения бесследно прошло, однако разлука не отдалила их друг от друга: они реже виделись, но чаще переписывались.Когда в предыдущем году сэр Вальтер уехал на юг, получив известие о прибытии в Англию Стефана, собирающегося заявить о своих правах на корону, Хью обнаружил, что ему совсем нечего делать. Поэтому по дороге в Уорк для сбора там налогов он остановился в Йорке навестить архиепископа Тарстена. В глубине души он намеревался получить у того совет по поводу все возрастающих трений с семьей сэра Вальтера, но, когда он увидел и обнял старика, все мысли о собственных заботах вылетели у него из головы. Держа в объятиях хрупкое тело Тарстена, он внезапно осознал, насколько состарился и одряхлел архиепископ. И Хью не захотел добавлять к заботам Тарстена свои. Собственная неустроенность показалась лишь мелким затруднением по сравнению с возлагаемыми на архиепископа обязанностями.Озабоченный физической слабостью старика, стараясь скрыть истинную цель своего визита, Хью не заметил, что в глазах Тарстена как всегда светился живой огонек. Архиепископ забросал Хью пытливыми вопросами, ответы на которые потребовали от него определенной изворотливости, в противном случае он мог потревожить Тарстена. Однако это было лишним: архиепископ был достаточно обо всем наслышан и понял, что причины тревоги Хью — не его душевные раны. Безоговорочно уповая на то, что мирские трудности могут обеспокоить его любимое дитя, но не навредить ему всерьез, Тарстен воздержался от дальнейших расспросов.И все же Хью со страхом осознал, что долго скрывать свои тревоги он не сможет. Ведь теперь к его неустроенности прибавилось еще стремление к Одрис. Было бы легче не беспокоить Тарстена, оставаясь вдали от него и посылая вполне веселые письма. Но существовала еще одна причина почему их разлука вызывала беспокойство: Хью вскоре не без изумления стал сознавать, что его личное присутствие оказывает благотворное влияние на опекуна. Может быть, заверения Тарстена в ответ на вопросы Хью о его здоровье были вызваны тем же нежеланием потревожить другого, как и веселые письма?Итак, Хью был вне себя от радости из-за новой возможности посетить Тарстена, предоставленной сэром Вальтером, и имея гораздо более важные новости. Он был уверен, что обсуждение вопроса о возможном вторжении шотландцев, в решении которого он был по-настоящему заинтересован, скроет личные трудности и позволит ему провести некоторое время с опекуном, обращавшимся с ним по-отцовски нежно в младенческом возрасте, и который, как он сильно опасался, может вскоре умереть. В точности уяснив для себя все пожелания сэра Вальтера, Хью написал письмо Тарстену, где четко указал, что просьба уделить ему время — чисто деловая, хотя и доставит искреннюю радость. Также постарался не очень вдаваться в подробности своей жизни. Ответ не замедлил себя ждать, в нем говорилось, что Хью может приезжать сейчас же, до подготовки к празднованию Пасхи, которая поглотит все внимание и время Тарстена.Вспоминая посты и покаяния, неизменно навязываемые ему Тарстеном перед этим наиболее радостным из церковных праздников, Хью отправился в путь в тот же полдень. Он ужасался, что Тарстен, как всегда слабый, мог скончаться до его приезда, и когда его проводили в резиденцию архиепископа, то бросился на колени, страстно целуя руки опекуна, это заставило старика высвободить их. Обняв ладонями лицо Хью, он повернул его к себе.— Дитя мое, мое дорогое дитя, что-нибудь не так? — озабоченно спросил Тарстен. — Нет такого греха, который не может простить Господь при чистосердечном покаянии.В глазах Хью показались слезы. С опасением всматриваясь в испещренное морщинами лицо с запавшими глазами, так нежно смотревшими на него, он отрицательно покачал головой, стараясь при этом не помешать ладоням, охватившим его лицо.— Отец, дорогой и самый возлюбленный, на моей душе нет столь тяжких грехов, из-за которых Господь может отказаться от меня, — ответил Хью, понимая, что должен дать объяснение, иначе его слова могут усилить озабоченность. Затем он обнял руки Тарстена и нагнул голову, чтобы поцеловать его ладони. — Я… Я боюсь потерять вас, — прошептал он.Тарстен от души засмеялся. Это успокоило Хью, так как в его смехе он не расслышал ничего, кроме старческого покряхтывания. Архиепископ высвободил руки и взъерошил огненные волосы своего питомца.— Ты не можешь потерять меня, — сказал он. — Не думаешь ли ты, что, после того как я умру, то перестану существовать? Уверяю тебя, это не так. Я стану более реальным. Ты думаешь, я буду меньше о тебе заботиться и молиться за тебя? — лицо его стало хмурым. — Находятся люди, которые говорят будто душа теряет все свои земные заботы, но я согласен с этим только отчасти, ибо полагаю, что должны изгоняться только пагубные страсти. Как Христос любит нас на земле, так любит и на небесах. Он не оставит нас, так как благодаря самому Творцу царствует над нами. Почему я должен оставить тебя, который так мне дорог?— Я не боюсь, что вы покинете меня, когда будете на небесах, но вы нужны мне здесь, где я могу говорить с вами, — сказал Хью, слегка нахмурившись.Тарстен притянул Хью к себе и поцеловал его в лоб.— Так ты пытаешься склонить меня к тому, чему чистая душа воспротивится? — он снова засмеялся.Несмотря на свои опасения, Хью не смог удержаться и тоже засмеялся.— Отец, что бы вы ни думали, вы никогда не убедите меня, будто ваша душа на небесах будет чище, чем сейчас.Хью хотел еще добавить, что Тарстен должен бы учесть свой возраст и не изнурять себя суровым покаянием, но знал: этот довод будет бесполезным. Тут его осенило гораздо более блестящая идея. Тарстен верил в отделение души от тела согласно словам Христа: «Кесареву кесарево». Возможно, если рассказать ему об угрозе шотландцев, то это заставит его сохранить свои силы для политических действий.— Меня беспокоит не только возможность потерять вас, — продолжил Хью. — Но и то, кто примет сан архиепископа и будет ли он столь же много значить как вы. Сэр Вальтер опасается, что король Дэвид не будет соблюдать перемирие, и, возможно, стоит только Стефану покинуть Англию, вы один сможете стать щитом для всей Северной Англии. Поэтому я умоляю вас, отец, заботиться о ваших силах и здоровье.Тарстен снова сел в свое кресло, пригласив жестом Хью подняться и указав на стул.— Итак, — сказал он, когда Хью пододвинул стул поближе и уселся на него. — Что за причина вызвала подозрения у сэра Вальтера?Выслушав Хью, он вздохнул.— Дэвид добр, но подвержен сильным соблазнам — его клятва Матильде, требование его жены вернуть все когда-то принадлежащее ее отцу, постоянные настоятельные уговоры его жадных дворян… Вероятно слухи имеют основание, а в том, что плохо знаешь лучше удостовериться, поэтому я пошлю письмо Сент-Эндрюсскому епископу, которого посвящал в сан, и спрошу, поклянется ли ему Дэвид хранить перемирие.— А если нет? — спросил Хью.— Я не знаю, какова будет его воля, — сказал Тарстен, кривя губы, — даже если сейчас Дэвид намерен соблюдать перемирие. Короли стали остерегаться давать клятвы епископам, некоторые из них не учитывают реальной политики. Однако я смогу многое уловить в ответе из Сент-Эндрюса и, уверяю тебя, сделаю все дабы сохранить мир. Что касается того, как это сделать, то сейчас я не могу ничего ответить. Мне необходимо подумать, как будет лучше, и помолиться за провидение.Всегда, когда Тарстен должен был за что-то помолиться, Хью начинал нервничать. Проходили дни, архиепископ перестал выглядеть усталым и слабым, по мере того как стал регулярно питаться, и Хью почувствовал, что его дело успешно продвигается. Самое главное, Тарстен любил заниматься политикой и был последним, кого любил король Генрих, доверяя вести переговоры. Даже после того, как он попал в опалу, Генрих призывал его, чтобы тот помог провести особенно трудную часть переговоров. И в своих церковных делах архиепископ был не менее горяч, борясь за превосходство Йорка над шотландскими епархиями и за равенство с Кентербери в Англии. С возрастом ослабевало его желание сражаться за мирские почести, и он стал тщательнее изучать истинное значение той или иной ситуации. И все же Хью надеялся, что его опекун сочтет достаточно важным и достойным своего внимания сдержать истребительную резню, и не ошибся.Хью не было сказано о том, какой ответ пришел из Сент-Эндрюса; очевидно, в ответе содержалась просьба соблюдать секретность, но был уверен в заинтересованность Тарстена, так как Пасха наступила и прошла без каких-либо признаков умерщвления плоти архиепископа, что тот делал, впадая в крайность. Когда миновал этот критический период, Хью поскакал обратно в Хелмсли, чтобы узнать от сэра Вальтера, как проходит его кампания. Он не сомневался в успехе сэра Вальтера, так как северные бароны привыкли действовать под его покровительством, однако Хью считал необходимым располагать определенной информацией, если ее запросит Тарстен, а от Йорка до Хелмсли было всего двадцать четыре мили. Хью всегда сокровенно хранил в душе уверенность, что не только добрый характер сэра Вальтера и потеря им сына, но и потребность Тарстена часто видеть Хью заставили последнего принять решение послать взращенное им дитя на воспитание к сэру Вальтеру.Пока Хью пребывал в Хелмсли, поступило сообщение, что Стефан отправился в Нормандию на третьей неделе марта. Спустя несколько дней пришло письмо от Тарстена, в котором содержалась просьба к Хью прибыть снова на следующей неделе и пообедать с ним в уединенной обстановке. Желание Тарстена поговорить с Хью наедине вызвало некоторое оцепенение, так как и Хью, и сэр Вальтер считали, что если архиепископ намеревается убедить короля Дэвида соблюдать перемирие, то он пожелает согласовать свои действия с сэром Вальтером. Однако, как только закончились нежные приветствия, Хью понял: просьба о свидании наедине почти ничего общего не имела с вопросом о шотландцах. Тарстен сделал знак Хью, предлагая ему самому выбрать еду из блюд, приготовленных по случаю Великого поста: слугам было приказано поставить на стол три суповые миски с тушеной рыбой и дюжину деревянных блюд с разнообразными овощами, рыбой, сырами и яйцами. Тарстен положил на свою золотую тарелку совсем маленькие порции из двух блюд, добавил четыре полных ложки тушеной рыбы в изумительную чашу ослепительной белизны и тонкую, как яичная скорлупа, и начал без предварительных расспросов.— Насколько нуждается в тебе сэр Вальтер, сын мой?— Совсем… — начал Хью, но затем остановился, сдержав сильное желание сказать, что тот в нем совсем не нуждается. В вопросе, заданном Тарстеном, конечно, подразумевалось, что он хотел бы дать Хью какое-то поручение, из-за которого его надо забрать от сэра Вальтера, однако, у Хью хватило выдержки не ухватиться за это, как за предлог покинуть своего хозяина.— Это зависит, — продолжил он, — от обстоятельств. На поле брани я по-прежнему нужен и буду нужен еще год или два. Оруженосцы Сэра Вальтера еще недостаточно сильны и не смогут защитить его так, как это сделаю я, да и сэр Вальтер уже не так силен, как прежде. Но для других целей… — Хью пожал плечами. — Теперь уже сэр Вальтер больше не находится при дворе короля Стефана, у него есть время присмотреть за своими владениями, любой справится с теми поручениями, которые он мне дает.Тарстен кивнул и улыбнулся.— Ты становишься мужчиной, Хью, таким мужчиной, что будешь радостью и благословенным даром для того, кто тебя полюбит.Он замолчал, наблюдая за лицом Хью. Молодой человек сделал отрицательный жест рукой, которая спешила на помощь другой, чтобы взять кусок щуки, запеченной с каштанами, и забавно покачал головой в знак отрицания, но улыбнулся.Необычно милая улыбка для столь волевого лица, — подумал Тарстен. И внешне, и внутренне старик чувствовал печаль, печаль, которая все сильнее росла с тех пор, как он впервые ощутил ее год назад.Тарстен считал: человек есть оружие Господа, с помощью которого на землю нисходит добро. Его пост, бичевание и молитвы были чисто личным покаянием за его злые мысли и поступки. Он не бичевал себя и не молился в ожидании того, чтобы Бог вмешался в людские дела, посылая ангелов и сверхъестественные чудеса. Зная о несчастьях Хью, он целый год не проявлял заботу о нем, но поступал так потому, что считал — эти трудности недостойны внимания и исчезнут сами собой. Тарстен не считал, что для души полезна излишняя нищета. Теперь он хотел как можно скорее довести это дело до конца и сделать то, что, как он надеялся, принесет облегчение своему дорогому дитяти, которого он любил от всего сердца.— Хорошо, тогда, — быстро сказал архиепископ, — из сказанного тобой следует, что я не нанесу вреда сэру Вальтеру, если попрошу его на время отпустить тебя послужить мне?— Вообще никакого вреда! — воскликнул Хью, его глаза светились от радости и облегчения. Затем, сознавая, что такой пыл не совсем отвечал теперешней ситуации, и не желая ставить в известность Тарстена о своей несчастной судьбе, он озабоченно взглянул и желая все скрыть, сказал:— Я понадоблюсь защищать его в битве, когда шотландцы развяжут войну.— Я надеюсь убедить Дэвида не нарушать перемирия, — ответил Тарстен, склоняя свою голову над чашей и поднося ко рту ложку с тушеной рыбой.Он был сильно удивлен и обеспокоен. Никогда еще не случалось, чтобы несчастья Хью были связаны со службой у сэра Вальтера и полагал будто ему не дает покоя его положение подкидыша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76