Толстые свечи, насаженные на шипы в железных подсвечниках, висевших на закопченных кронштейнах, отбрасывали неравномерный золотистый свет на помост и на площадку в середине зала. Вставленные в настенные мундштуки пылали факелы; их огонь то вспыхивал, то пригасал под порывами ветра, дующего из плохо прилегающих оконных ставен и открытых дверей. Время от времени красные или золотистые отблески отражались от ручейков влаги, стекавшей по камням стен, а пылинки слюды или кварца, вкрапленные в камни, бросали ослепительные вспышки.Такие же блистательные крупинки мерцали и в шитье платья Одрис, и в золотых нитях, вплетенных в волосы, сопровождая ее, когда она шла через половину комнаты и через проход, образованный свидетелями. Одновременно сэр Оливер пересек помост и почтительно встал позади кресла короля, слева от него. Справа встал спешно вызванный священник из аббатства Хексэм со священной реликвией для принесения клятвы. Одрис подошла к помосту, ступила на него и опустилась на колени; король поднялся. Некоторые из его подданных почувствовали беспокойство. Одрис была так мала по сравнению с королем, который, подобно башне, возвышался над ней, что всех невольно охватило ощущение его грозной силы и превосходства.— Ты, демуазель Одрис, — полноправная наследница сэра Вильяма Фермейна, владельца крепости Джернейв… — Стефан умолк, и сэр Оливер тихо подсказал ему названия законных владений Одрис, которые громким голосом повторялись королем.— Я, демуазель Одрис, наследница и владетельница, — подтвердила она.Ее голос был уверенным и отчетливым. Те, кто, казалось, чувствовал беспокойство, одобряюще кивнули.— И ты по своей собственной воле, без страха или оговорок желаешь стать моей подданной? — произнес Стефан ласковым тоном, напоминающим мурлыкание довольного кота, и почти все присутствующие заулыбались.— Да, я желаю этого, — ответила Одрис.После этих слов она сложила руки как бы в мольбе и подняла их, Стефан взял их в свои.— Мой государь, — продолжала она, — я, доверяясь вашей благосклонности и чести, становлюсь подданной вам помыслами и делами, клянусь и обещаю быть преданной вам и только вам, я клянусь также защищать ваши привилегии всеми своими силами.Эти слова вызвали новую волну веселья — тишину нарушили один или два смешка; даже король улыбнулся, но твердо ответил:— Обещаем тебе, вассал Одрис, что мы и наши наследники гарантируем сохранность твоих земель под нашим владычеством для тебя и твоих наследников и что всей нашей властью обеспечим на них мир и покой.Затем он нагнулся, помог Одрис встать и крепко поцеловал ее в губы. Священник шагнул вперед, протягивая золотую шкатулку, украшенную по бокам бриллиантовыми крестами и искусно изображенным Святым Губертом на крышке. Одрис положила руку на крышку.— Во имя Святой Троицы и благоговейно чтя эту священную реликвию, я, Одрис, клянусь в том, что воистину буду хранить данное мною обещание и всегда оставаться преданной королю Стефану, моему повелителю.Сэр Оливер передал королю кожаную латную рукавицу, обшитую стальными пластинками, который в свою очередь передал ее Одрис со словами:— Этот дар делает тебя моим подданным.Одрис взяла рукавицу, поцеловала ее и, сделав глубокий реверанс перед королем, сошла с помоста. Идя обратно между рядами свидетелей, она несла рукавицу с важным видом, казавшись полностью проникнутой этим даром, но, как только выстроившиеся к церемонии люди остались позади нее и разошлись, она свернула к толпе слуг, собравшихся в нижней части зала поглазеть на обряд. Здесь ее обступили Бруно и Хью. Молодые рыцари короля, которые были начеку на тот случай, если де Камвилль заблуждался и Одрис освободится после принесения присяги на верность, понимающе кивнули друг другу и не стали ее преследовать. Это дало возможность провести восхитительный и запоминающийся вечер.Вместо того, чтобы как можно скорее скрыться в своей комнате, Одрис, наконец, смогла обстоятельно побеседовать с сэром Вальтером Эспеком и с другими местными баронами. Она ни у кого не оставила сомнений в том, что любит своего дядю, что с ней хорошо обращаются и она удовлетворена своим настоящим положением. Более того, она дала понять каждому, что если и решит выйти замуж, то только за того, кто ей понравится, за человека родом из северных графств, кто знает эти земли и здешние обычаи, и, наконец, что она не имеет ничего против тех, кого уже ей представляли и которым было отказано. Это был самый хитрый ее ход, ибо он вселял новую надежду любому, достигшему брачного возраста, за которым стояли его семья или друзья, а также побуждал его противодействовать ее замужеству с королевским ставленником.Кое-что уже успев выяснить из бесед, Стефан вскоре понял, куда дует ветер и отказался от своего первого намерения, сделав это без особых сожалений. Ему понравилась Одрис, и он не хотел принуждать ее в выборе мужа. Она доставила ему достаточно веселых минут, чтобы позабыть о тревогах, которые, казалось, с каждым днем его правления становились все тяжелее и мучительнее, несмотря на то что успех следовал за успехом. Его страстно тянуло к своей жене, которая всегда могла утешить и отвлечь его, и зачастую умело справлялась сама с его бедами. Если бы Мод была с ним, подумал Стефан, то вполне вероятно, что эта маленькая озорница уже выбрала бы себе в мужья того, кто ей лучше всего подошел, однако эта мысль была нежной похвалой его жене, а не сердитым обвинениям Одрис. Он уже не боялся, что Джернейв мог быть потерян для него. Стефан считал, что сэр Оливер сдержит свое слово — а если нет, то его вполне легко можно заменить Бруно, который обязан ему не меньше, чем другие, и который всегда тепло будет принят Одрис.То, что Стефан легко принял отказ Одрис от замужества с одним из его рыцарей, удовлетворило сэра Вальтера Эспека, а также других лордов. Сэр Оливер, избавленный от необходимости принести королю свою собственную присягу на верность, вздохнул с огромным облегчением. В ту ночь все отправились спать в приподнятом настроении, за исключением Уорнера Люзорса. Сэр Уорнер пребывал в плохом настроении, потому решил подождать, пока все не отправятся ко сну. Затем он сбросил свой тюфяк со скамьи, которая была предоставлена ему в качестве кровати, чтобы улечься на полу, вдали от тепла равномерно горящего огня в камине, на обледенелом пространстве возле двери, ведущей в южную башню. Именно здесь он рассчитывал поймать Одрис до того, как ему помешают ее «сторожевые псы». Люзорс был полон решимости заполучить Одрис в жены. Другие могли рассчитывать, что подвернется другой шанс, однако он выстрадал достаточно из-за того, что его надежды расходились с реальностью, и желал иметь птичку в руке. Он усмехнулся, накинув на себя только подбитый мехом плащ. Холод не даст ему крепко уснуть, он чувствовал, что его разбудит любой звук или движение.В эту ночь беспокойно спал еще один человек — Хью. Было тепло, хотя он дальше находился от камина, чем другие рыцари. Кроме того, он был счастлив, обретя нового друга, которого не интересовало ни его происхождение, ни его положение. Преданность Одрис Бруно, а также поведение в отношении его указывали на доброту ее сердца и на отсутствия высокомерия. Но Хью также мучило беспокойство, и каждый раз, когда он засыпал и ему снились эротические сны, он просыпался, проклиная себя за грешное мужское желание.Сначала благодаря религиозности ему и в голову не приходили мысли о грехе. Даже если бы он принял предложение сэра Вальтера посвятить его в рыцари, то и тогда он не имел бы права так думать об Одрис. Сэр Хью Лайкорн будет такой же безземельный и безродный, как и оруженосец Хью Лайкорн, и также не будет годиться леди Одрис в мужья. Он жалел, что Одрис потратила почти весь вечер, намекая на то, что она все же может согласиться выйти замуж за кого-нибудь из северных землевладельцев. К сожалению, должность кастеляна, которую обещал ему сэр Вальтер, не давала ему права владеть землей. Сэр Вальтер не молод, и когда он умрет, его земли поделят сестры, мужья или сыновья которых могут не пожелать, чтобы Хью остался на прежней должности. В любом случае кастелян должен жить на тех землях, которыми управляет, в отличие от тех высокочтимых людей, которым король передал множество замков и вместе с ними полномочия правителя. Может быть, Одрис доверит Джернейв заботам своего дяди, но для чего? Чтобы жить с ним в маленькой деревянной крепостенке?Для Хью не составляло особого труда убедить свой беспокойный ум и подавить желание, которое, как он знал, является несбыточным. Но стоило ему уснуть: все преграды рухнули и во сне он поднимался по лестнице в башню Одрис, ожидавшей его с открытыми объятиями. Она была теплой, нежной и обнаженной; он склонился, коснувшись губами розовых сосков ее грудей, затем опустился на колени, чтобы поцеловать светлые пряди на бугорке Венеры, найти своим языком маленький язычок в ее нижних устах. Она прижала его голову к себе, щекотала его уши, поглаживала шею, дрожала и стонала… и Хью опять просыпался, широко раскрывая рот и ужасаясь развратности своих снов. Только он не ощущал ничего, похожего на разврат.Хью знал, что такое разврат. Когда он был еще мальчишкой, сотоварищи — оруженосцы и другие, с которыми он находился в услужении, подстрекали его колкостями и насмешками вступить в первую связь с одной из шлюх. Он сознавал, что это деяние было грешным и бесстыдным, удовольствие полученное им, смешалось с отвращением и ужасом. Исповедь и на удивление легкое раскаяние, изгнали ощущение страха, однако чувство отвращения осталось. И хотя Хью вступал в связь с женщиной, когда его желание становилось достаточно сильным, он не испытывал при этом наслаждения, как от чистого, незапятнанного акта. Он никогда так не ласкал купленную женщину, как грезил ласкать Одрис. О ласках он узнал из рассказов от других: — одни добросовестно пытались обучить его, а другие, немногие, дразнили его, подстрекая к применению насилия, которое они расценивали как особую извращенность в интимных отношениях. И все же во сне Хью не чувствовал ни бесстыдства, ни отвращения. Да, тело его жаждало, но с чистой радостью, не оставляющей безобразных отметин.И тем не менее разрешить себе ощущать такое влечение к Одрис было опасно. Очнувшись, Хью чувствовал лишь тихую грусть и сильную решимость, о которой она никогда не должна догадаться, иначе будет встревожена его пылкой страстью. Не давая себе снова заснуть, он открыл глаза, возблагодарив судьбу за то, что увидел тусклый серый рассвет, просачивающийся сквозь ставни. Хью, скрестив руки за головой, с удивлением думал о том, доставит ли опять Одрис удовольствие его роль телохранителя или она предпочтет самый простой способ, оставшись у себя в комнате. Его глаза, блуждая, остановились на проеме, ведущем в южную башню. Он едва ли сознавал, куда глядел. Его ум с удовольствием пребывал в забавных воспоминаниях о предыдущем вечере. Медленно, по мере того как светало, он стал различать очертания темной массы около дверного проема, — и когда она пошевелилась, понял, что кто-то там спал.Это Бруно, — сначала подумал он. Однако Бруно лежал рядом с ним, и Хью не помнил, чтобы тот покидал свое ложе. Он повернулся и посмотрел, Бруно был на месте. Нахмурясь, Хью приподнялся на локте и увидел, что в ряду скамеек, на которых спали рыцари вблизи камина, одна пустовала. Он глухо выругался. Ясно, что один из рыцарей Стефана не укладывался и поджидал Одрис, чтобы схватить ее, когда она будет сходить вниз. Хью начал стягивать шерстяное одеяло, покрывавшее его, и отогнал мысли, завладевшие им. Одрис, вероятно, не сойдет до обедни, и не стоило затевать ссору с людьми Стефана. Он может наблюдать со своего места до тех пор, пока все не проснутся.Едва Хью заставил себя лечь, как в дверном проеме в башню показался силуэт в плаще и капюшоне. Он бесшумно двигался через зал к наружной двери. Эта дверь была заперта на щеколду, но дверная решетка не была поставлена, — в самом деле, когда ложились спать, Хью слышал, как один из оруженосцев сказал в шутку своему соседу, что нет смысла огораживать дверь решеткой, если враг уже находится внутри. Силуэт в капюшоне открыл дверь и выскользнул наружу. Так как спавший вблизи порога не шевельнулся, то глаза Хью, естественно, следили за движением силуэта, и он стал подумывать не ошибся ли, приняв служанку, вышедшую по какому-то поручению, за Одрис.Однако, как только дверь закрылась, лежащая фигура поднялась и, натягивая на плечи плащ, поспешила вслед. Хью тоже поднялся, злясь на то, что сразу не догадался надеть верхнюю одежду и обувь, как только увидел фигуру около двери, ведущей к Одрис. Это были единственные предметы одежды, снимаемые им и другими оруженосцами, не удостоенными такой роскоши, как скамья и пуховый матрац, защищавшие от сквозняков во время сна. Он сожалел, что Одрис побеспокоили, но не чувствовал тревоги, так как сама мысль о возможности насильно склонить ее к замужеству не приходила ему в голову. Поэтому он не торопился, одеваясь, и даже нашел время причесать свои непослушные огненные волосы и прополоскать рот.У Одрис вызвало раздражение, когда Уорнер де Люзорс ворвался за ней по пятам в конюшню и приветствовал ее комплиментом, исполненным грубой лести и нелепости. Он сравнивал ее красоту с яркостью восходящего солнца. Одрис не удостоила его ответом, а лишь резким кивком головы, сознавая, что тот может впасть в ярость, но была слишком нетерпеливой, чтобы осторожно от него избавиться. По ее мнению, для столь решительного преследования недостаточно и холодной вежливости, тут скорее пригодилась бы грубость.Она повернулась в сторону Люзорса, чтобы взглянуть на сокольничего, ожидавшего госпожу в конюшне с рассвета по распоряжению, отданному еще накануне вечером. Оба они стояли около насеста с великолепным соколом; птица повернула свою накрытую чепцом голову и раскрыла клюв, издавая шипение в ответ на голос Люзорса, слегка расправив крылья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76