– А вы, мисс Родз, так набожны, что не расстаетесь с иконой даже в дороге? – съязвил Буров.
– Катитесь к черту, – сказала она по-русски.
Буров закатил ей такую пощечину, что Лиза рухнула к его ногам. Холлис нагнулся, чтобы помочь ей подняться, но в этот момент Буров изо всех сил ударил его в челюсть. Поглаживая правую ладонь, Буров наблюдал за тем, как Холлис поднимается.
– Это за Лефортово. – Когда Сэм наконец встал, Буров посмотрел на Вадима и приказал:
– В живот.
Вадим правой ногой врезал Холлису в солнечное сплетение, от чего Сэм согнулся пополам, однако устоял на ногах. Он снова выпрямился и попытался перевести дыхание. И тут перед ним возникла могучая фигура того самого Виктора из Лефортова. Холлис услышал, как Буров сказал:
– Теперь по яйцам.
Виктор врезал Сэму между ног, точно в промежность. Холлис с воплем рухнул на промерзшую землю, катаясь от пронизывающей боли. Он услышал, как кричала Лиза, затем ее крик оборвал звук мощного удара. Она упала рядом с ним, держась за живот.
Виктор шагнул было мимо Холлиса, но Сэм, дотянувшись до его ноги, обвил цепью от наручников его лодыжку и с силой дернул на себя. Виктор повалился на землю рядом с ним.
Буров тут же со всей силой двинул тяжелым сапогом Лизу в бок. Она пронзительно закричала.
– Ну, Холлис, будешь по-прежнему изображать из себя героя? – Он поставил сапог Лизе на голову. – Или нет? А ну встать!
Холлис поднялся на ноги одновременно с Виктором. Тот схватил Лизу за воротник и резко поставил ее на ноги.
– Снимите с него наручники, – приказал Буров Марченко. – Возьмете машину, на которой приехали, и вместе со своим подчиненным отправитесь в Центр. Напишете подробный рапорт о случившемся. Если хоть словечком обмолвитесь о том, что видели здесь, вас обоих расстреляют. Свободны.
Марченко и Вадим отдали честь, повернулись кругом и зашагали к «ЗИЛу».
– Проходите в дом, – приказал своим пленникам Буров.
Проходя по коридору, Холлис через открытую дверь слева заметил телефонный коммутатор и радиопередатчик.
Они вошли в комнату, где сидел дежурный офицер. При появлении Бурова он встал.
– Оставьте ваши сумки и икону этому человеку, – сказал Буров Холлису и Лизе. – Снимите пальто и обувь.
Дежурный офицер разложил на столе их верхнюю одежду и обувь, внимательно все осмотрел.
Виктор сорвал с Холлиса галстук и сунул его себе в карман. Затем снял с негр часы и надел на свое запястье.
– Вот так! – рявкнул Буров и повел их дальше по длинному коридору. За ними последовал охранник с автоматом. Он отворил стальную дверь и толкнул Лизу внутрь.
– Раздевайтесь и ждите женщину, которая обыщет вас. Если вы намерены покончить с собой, то управьтесь с этим до ее прихода. В вашем распоряжении есть несколько минут, – сказал Буров.
– Ас тобой я еще не кончил, сука, – прохрипел Виктор и, захлопнув дверь, задвинул засов.
Распахнув следующую дверь. Буров втолкнул Холлиса в маленькую камеру без окон и вошел следом.
– К вашему сведению, Холлис, я – комендант этого лагеря. За десять лет моей работы отсюда не было ни одного побега. Теперь же Додсон в бегах, а двое моих людей мертвы. Я знаю, что их убили вы, и думаю, что вы и ваш дружок – еврей Сэз Айлеви – чересчур много знаете об этом месте. Или я не прав?
Холлис промолчал. Буров ударил его кулаком в живот и продолжил:
– Скажу тебе еще кое-что, умник. С момента нашей первой встречи с тобой и твоей сопливой подружкой я ждал вас обоих здесь. Я осуществил блестящую операцию по похищению двух американских дипломатов. В посольство доложат о вашей гибели в вертолетной катастрофе. А ваши превратившиеся в пепел останки – подлинные останки двоих заключенных мужского и женского пола – будут найдены на месте катастрофы. И ни одна живая душа не узнает, что вы здесь, Холлис. Никто не станет искать вас. С этого момента вы оба мои, и вы – мертвы.
«Судя по всему, – подумал Сэм, – у Бурова возникли неприятности, и он старается искупить свою вину перед Лубянкой. Пока ему это удается».
– Разденься и отдай свою одежду Виктору! – приказал Буров. – Если я обнаружу у тебя какие-нибудь шпионские штучки, убью своими собственными руками. Скоро сюда придет кое-кто, чтобы проверить, не засунул ли ты себе что-нибудь в задницу. Добро пожаловать в «школу обаяния», Холлис.
Буров, Виктор и охранник вышли, оставив Сэма совершенно голым посреди камеры площадью десять квадратных футов. Окон не было, единственным источником света была тусклая лампочка на потолке, закрытая стальной решеткой. Наверняка здесь установлен волоконно-оптический прибор, следящий за каждым его движением, подумал Холлис.
Камера была абсолютно пустой, если не считать водопроводного крана в углу и под ним дыры для оправления нужды. Холлис повернул кран и прополоскал кровоточащий рот. Он почувствовал, что челюсть сильно раздулась от удара, а один зуб шатался. Мошонка тоже распухла, а на животе образовался лиловый синяк.
Дверь открылась, и в камеру вошли двое военных. Один из них держал пистолет, а второй обыскал все тело Сэма, затем оба вышли.
Когда-то Сэм провел десять очень неприятных дней в тюрьме учебной разведшколы, очень похожей на эту. Ее даже называли Западной Лубянкой. Как и там, первое время здесь, очевидно, будут так называемые «шоковые дни»: угрозы, психологические пытки и избиение. Такие меры лишают человека воли и самоуважения, готовят почву для того, что должно случиться потом. Затем тебя оставляют в одиночестве, чтобы ты мог поразмыслить кое о чем, однако вскоре одиночество станет невыносимым и ты будешь мечтать о том, чтобы увидеть и услышать другое человеческое существо. Тогда для тебя составят расписание «бесед», будут разговаривать с тобой вежливо и ласково и даже начнут нравиться за то, что позволили тебе жить. Но как только ты расслабишься от такого общения и позволишь вытянуть из себя хоть что-нибудь, тебя отошлют на зону или просто расстреляют.
Всему этому учили Холлиса в разведшколе. Но этому не учили Лизу. Он подошел к стене, разделявшей их камеры, и постучал по ней. Конечно, стена была довольно массивной, и ответного сигнала не послышалось. Усевшись в углу, Холлис подтянул колени к подбородку и погрузился в беспокойный сон.
* * *
На следующий день ему в камеру швырнули сверток с одеждой: синий спортивный костюм и хлопчатобумажные носки. Сэм оделся и с наслаждением выпил немного воды. Он чувствовал, что очень ослаб. Лампочка над головой потухла, и камера погрузилась в темноту. Холлис немного побродил в темноте, затем свернулся калачиком и снова уснул.
* * *
На третий день снова открылась дверь, и в камеру влетел спальный мешок, а за ним горячая вареная картофелина. Холлис взглянул на картофелину, но пока охранник стоял у двери, даже не приблизился к ней.
– Как вы себя чувствуете? – спросил охранник по-русски.
– Превосходно.
Тот хмыкнул и произнес традиционные слова, которыми обычно приветствуют новоприбывших заключенных в ГУЛАГе:
– Жить будешь, но трахать не захочешь.
Дверь закрылась.
Сэм забрался в спальный мешок и принялся за картофелину.
Через несколько часов дверь снова отворилась.
– Встать! Пошли со мной! – крикнул ему охранник.
Холлис встал и последовал за ним. Его провели в небольшую комнату, где за длинным столом сидели пять офицеров КГБ. В центре стола сидел Буров.
Позади них на стене висел портрет Дзержинского, а рядом – фотография теперешнего Председателя КГБ. Над портретами – эмблема Комитета государственной безопасности, щит и меч.
– Сесть! – приказал охранник.
Холлис сел на деревянный стул напротив стола.
Буров заговорил по-русски:
– Наш особый трибунал Комитета государственной безопасности созван для того, чтобы допросить Сэмюэля Холлиса, полковника ВВС Соединенных Штатов Америки, по поводу убийства рядового Николая Кульнева и рядового Михаила Колотилова, служащих пограничных войск. – Перечислив даты и факты, Буров спросил: – Полковник Холлис, что вы можете сказать в качестве оправдания по обвинению в этом убийстве?
– Признаю себя виновным, – ответил он.
– Вы можете привести какие-нибудь смягчающие обстоятельства в оправдание своего поступка?
– Нет.
Буров кашлянул и сказал:
– Прекрасно. Если обвиняемый не выдвигает никаких смягчающих обстоятельств, значит, трибунал может вынести единственный приговор за убийство сотрудника КГБ. И этот приговор – расстрел. – Буров пристально посмотрел на Холлиса, но тот по-прежнему глядел прямо перед собой. – От вас требуется в письменной форме изложить полное признание в совершении преступления. Если это признание удовлетворительно, то вам разрешат подать апелляцию на ваш смертный приговор на имя Председателя Комитета государственной безопасности. Если она будет отклонена, то последующих апелляций не будет и вы будете казнены. Вам ясно?
– Да.
– Отведите заключенного в камеру. Приведите следующего.
Охранник повел Холлиса к выходу, и в дверях они столкнулись с Лизой. Она выглядела бледной, потрясенной и растерянной.
– Признайся виновной. И не падай духом. Смелее! Я люблю тебя, – шепнул ей Сэм.
Она посмотрела на него, словно не узнавая, и прошла в комнату.
Сэма отвели в камеру и дали блокнот и шариковую ручку. Он сел на спальный мешок и положил блокнот на колени. Теперь его кодекс офицера разведки уступил место правилам поведения военнопленных. Он должен признаться во всем и написать все, что от него требовали, если это не подвергало опасности другую личность, не ставило под угрозу государственную безопасность и совершающиеся в это время операции. Короче говоря, пока нужно играть в их игру. Сэм знал, что если будет придерживаться этих правил, то ничто им подписанное, написанное или сказанное никогда не обернется против него. Главное теперь – совершить побег, а для этого надо сохранить жизнь и силы.
Холлис решил писать признание по-русски: если возникнут какие-либо неувязки с фактами, то можно в оправдание сослаться на недостаточное знание языка. В разведшколе он научился составлять подобные документы. Сэм думал о «западной Лубянке» и о «школе обаяния» и понимал, что победа любой стороны в этом противостоянии обернется в результате ощущением бессмысленности, а значит – проигрышем.
Холлис перечитал написанное. Получалось неплохое признание, некая смесь фактов и сложнодоказуемой выдумки. Факты уже были известны Бурову: шпионил на территории «школы обаяния», наткнулся на двух солдат и пристрелил их. А вымысел заключался в том, что звонок Грега Фишера в посольство был первой поступившей туда информацией об американских военнопленных в России. Может быть, Буров поверит этому, ведь он очень хочет в это верить.
Через два часа Холлис закончил писать и забрался в спальный мешок. Он старался не думать о Лизе, но в беспокойном сне снова видел ее.
* * *
На пятый или шестой день заключения уже знакомый Холлису лейтенант сообщил ему, что признание принято и теперь он может составить апелляцию на свой смертный приговор на имя Председателя Комитета государственной безопасности.
– Садитесь.
– Ваша апелляция будет рассмотрена в течение двадцати четырех часов, – сказал он. – Ведь бесчеловечно заставлять вас ожидать дольше решения своей судьбы. – С этими словами лейтенант закрыл дверь камеры и задвинул засов.
Холлис знал, что Буров испытывает его. И если он не доставит Бурову никакого удовольствия, тот, разозлившись, сочтет Сэма испортившейся игрушкой в своих руках и избавится от него. Поэтому он будет играть в буровскую игру, будет трястись от страха над дыркой-парашей.
Свет в камере погас. Холлис влез в спальный мешок и закрыл глаза.
Перед ним возник образ Лизы, как она шла рядом с ним тем солнечным субботним утром по Арбату. Ее лицо совсем вытеснило темноту из глаз. Он помнил все до мельчайших подробностей, каждое выражение – взгляд, улыбку, поворот головы, – словно мысленно фотографировал ее.
В конце концов Холлис уснул и во сне увидел свой «Ф-4»: штурвал застыл в его руках, вокруг – синий дым, кровь, море стремительно несется ему навстречу, а потом – небо, море, море, самолет переворачивается в воздухе и падает вниз, рука его бьет по кнопке катапульты.
Холлис проснулся в холодном поту, сердце выскакивало из груди.
– Симмз! Симмз! – заорал он, закрыв лицо ладонями.
* * *
Дверь отворилась, и послышался бесстрастный голос охранника:
– Следуйте за мной.
Холлис вышел за охранником. За его спиной вырос тут же второй охранник, и они втроем двинулись по коридору. Тот, что шел сзади, прохрипел:
– Михаил Колотилов был моим другом, ты, ублюдок и убийца!
Холлис промолчал. Они поднялись на второй этаж. Постучав в дверь, охранник открыл ее. Солдат, стоявший за спиной Сэма, подтолкнул его к одной из дверей.
За письменным столом кабинета сидел полковник Буров. За окном были сумерки. На бетонном полу лежал красный ковер с восточным орнаментом. На стене висели те же портреты, что и в комнате, где собирался трибунал, и еще портрет Ленина.
– Садитесь, Холлис.
Холлис сел на деревянный стул, стоящий напротив стола, и дверь за ним закрылась. Буров держал в руках написанное Сэмом признание.
– Поразительно, – сказал он. – Я просто восхищаюсь вашей способностью уходить от ареста. Вы знаете, что мы обнаружили ваши «жигули» на железнодорожной станции Гагарина. Но вы не знаете, что нам известно о вашем ночлеге в Яблоне. Я рад, что в этом вы были правдивы. А вот ваша приятельница была неискренна с нами, Холлис. В ее признании меньше подробностей, чем в вашем.
– Ей очень мало известно.
– В самом деле? Она не написала, что вы останавливались в Яблоне. Ее тоже приговорили к смертной казни. Но пока признание мисс Родз не удовлетворит нас, у нее не будет возможности подать апелляцию. – Сэм промолчал. – И ее расстреляют. – Буров сделал паузу и несколько секунд пристально изучал Холлиса. – Ваша апелляция в смягчении наказания весьма интересна. Вы пишете, что охотно поработали бы здесь, если вас не расстреляют.
– Совершенно верно, полковник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57