Они вернулись к месту, где разбили бивуак: Мэт вез связанную ведьму на протрезвевшем Стегомане, Алисанда ехала верхом за спиной сэра Ги. Нарубив лапника для Саессы, они решили немного вздремнуть после пережитого, но удалось это только принцессе и Черному Рыцарю.«Как приятно, — думал Мэт, — иметь чистую совесть. Правда, у принцессы она, пожалуй, чересчур чистая».Он повернулся на другой бок, пробуя отвлечься от женских рыданий и разобраться в себе.Итак, он согрешил или нет? По меркам его мира, это квалифицировали бы как невинное заблуждение. Но он был не в своем мире. Означает ли это, что он должен играть по чужим правилам?Не обязательно. Он уже открыл кое-какие законы магии, и все его выводы подтвердились. По его теории, никакой мистической личности тут не требовалось: магия прекрасно работала как сила безличная.Ему полегчало, когда он так рассудил. Разум и логика не упразднялись и в этом мире, а значит, вся ерунда про Добро и Зло была человеческим измышлением, а байки про грех и про ад — такими же суевериями, как и в его мире.На этой успокоительной мысли он открыл глаза и стал смотреть в костер. Мирно тлели угли. Вдруг земля прямо перед ним разверзлась, оттуда вырвались языки пламени, и из них возник черт с лукавыми глазами, самый настоящий рогатый краснокожий дьявол: лицо конусом, усы, козлиная бородка, в руке — вилы.— Сэр — скептик? С чем и поздравляю! — сказал дьявол. — Из рационалистов получается отличная растопка.И, вонзив вилы Мэту прямо в живот, он поднял его на воздух и швырнул в огонь.Мэт вскрикнул, его опалило пронзительной, очищающей болью ожога. Боль нарастала, огонь разгорался, Мэт вопил что есть мочи.Затем вилы снова вознеслись в воздух и бросили его во тьму, наполненную сухим льдом. Ожог холода был не менее ужасен, однако нервы не теряли чувствительности.— Не пытайся ничего понять. Лучше от этого не станет.Черная бесформенная амеба маячила перед ним, пронизанная огненными жилками.— Да, да, это я, — сказала амеба. — Такое это место — без форм, без образа и подобия.«Ад», — сообразил Мэт.— А чего же ты еще ждал от дьявола? Конечно, это не похоже на твои инфантильные представления о котлах с грешниками и запахе серы. Знаешь, что такое ад? Полное отсутствие первопричины.«То есть Бога», — смутно подумалось Мэту. Амеба вздрогнула, сократилась и вновь расплылась в кляксу.— Я бы попросил не упоминать здесь этого слова. Впрочем, ты больше и не сможешь, я заблокирую нейрон, который причинил мне такую боль.Мэт попробовал мысленно призвать Бога, и когда его мысли в самом деле не послушались, болезненная, сосущая пустота образовалась в его груди. Это было даже хуже, чем чувство одиночества в чужом городе. В тысячу раз хуже. Потому что к одиночеству примешалось отчаяние: ведь отсюда не было выхода даже в смерть.Пронзительный киплинговский ветер вынес его в сквозняк между мирами, в стоячие воды абсолюта. Нахлынула тошнота, душа чуть не вывернулась наизнанку, пытаясь извергнуть одиночество, найти прибежище от него в забвении. Напрасно: одиночество было всепоглощающим, безнадежным, необратимым.— Да, — подтвердил дьявол. — Это навсегда. На веки вечные.Поодаль замерцали блестки света. Они сливались сначала в диски, потом в сферы. Ближайшая сфера подкатилась ближе, прямо к глазам Мэта. В ней томился человечек с разинутым в неслышном стоне ртом. Иглы белого огня вонзались в его бедную плоть.— Это — ад для гедониста, — объяснил дьявол. — Гедонисты проповедуют наслаждение как цель жизни. Но смертные скоро пресыщаются, им нужны все новые и новые ощущения — в подтверждение того, что они живы. Так, начав с поиска острых чувств, они кончают — если проживут достаточно долго — поиском острой боли. Они сами стремятся сюда, хотя и бессознательно. Здесь они навечно обретают то, чего искали всю жизнь.Завеса тьмы сдвинулась вправо, и Мэт увидел множество светящихся оранжевых шаров: вверху, внизу, со всех сторон.— Да, их много, — сказал дьявол, — тут поместится и еще в миллион раз больше. В аду места хватит. Для каждого грешника предусмотрен персональный ад, никаких коммуналок. И никаких трудностей с подбором ада по мерке: каждая душа носит в себе свой ад. Вот и ты попал в тот, который строил для себя всю жизнь.В подкатившемся шаре Мэт увидел кричащего человечка с запрокинутой головой, он был весь утыкан светящимися кинжалами и пытался вытащить их из себя.— Сколько ни вытаскивай, останется все равно больше, — пробормотал дьявол. — Эти кинжалы — порождение его собственной души. Он не имел привычки признаваться в своих грехах, предпочитая сваливать их на судьбу, воспитание, среду. В конце концов он снял с себя всякую ответственность и стал грешить на всю катушку, не заботясь о том, какой вред он наносит собратьям. Но каждый грех пробивал брешь в его личности. Так он жил, постоянно теряя себя, так существует и здесь — выдергивая из себя бесконечные грехи.К ним подплыла еще одна сфера — с человечком, застывшим в неподвижной позе.— Этот замерз навечно, — сказал дьявол. — Он не умеет принимать решений. При жизни за него всегда решали другие. Не давая себе труда подумать самому, он не мог отделить правое от неправого и спрашивал совета у своего священника или у начальника, в крайнем случае заглядывал в книгу. Он здесь такой же окоченелый, как при жизни, — только некому подсказать ему, какой рукой пошевелить. Ты слышал о «муках колебания»? Вот они въяве.Мэт не без содрогания посмотрел вслед уплывающей сфере. Ее сменила другая: там на дне лежал человечек, в ужасе глядя вверх, а над ним нависал огромный ком грязи.— Он знает, что в один прекрасный день этот ком обрушится на него. Мы его предупредили. Не сказали только когда — завтра, в будущем году или через миллион лет.Грязь поползла вниз. Человечек сжался, но в сантиметре от его носа ком вдруг снова собрался и взмыл вверх. Мэт гадал, что символизирует собой эта грязь.— Его собственные слова, его собственные мысли. Он был уверен, что он лучше всех — умен, всегда прав и принадлежит к высшей расе. Но каждая чванливая мысль, каждая произнесенная вслух издевка попадала сюда, в этот ком. Вон сколько дерьма набралось к его прибытию, и он боится, потому что знает, каково было тем, над кем он издевался.В следующей сфере человечек с потным лицом и растерянной улыбкой тянулся к яркой раскрашенной игрушке. Но при первом же его прикосновении краски блекли и вещица обращалась в дым. На смену приходила другая, человечек снова пытался схватить ее, и история повторялась.— Это материалист, — ухмыльнулся дьявол. — Он полагал, что реально только то, что он видит и осязает. Видеть-то он видит, но потрогать не может. Иллюзия, все одна иллюзия. Даже его собственное тело неосязаемо, бесплотно, нереально. Даже оно. И все же человечек цепляется за фантомы в тщетной надежде найти хоть что-то ощутимое... Да, каждый творит свой ад, — повторил дьявол, отталкивая сферу, — каждый сам заботится о своем приговоре. Сюда попадают только те, кто сам выбрал это место.«Они сходят с ума, — понял Мэт, — но никогда не сойдут».— Конечно, — подтвердил дьявол. — Это и есть адские муки.Темная и пустая сфера подплыла к ним.— Твоя, — объявил дьявол. — Сейчас пуста, но скоро наполнится. Ты населишь ее своими неуправляемыми фантазиями, потому что в глубине души ты — субъективный идеалист, и твое подсознание неконтролируемо. Только в долгом и упорном труде можно научиться управлять им, но работать над собой ты не любишь. Чему тут удивляться? Ад, собственно, и предназначен для субъективных идеалистов того или иного плана. Но ты сам не знаешь, какого ты плана. В тебе есть понемногу от всех грешников, которых ты видел, а одного преобладающего греха нет. Ты — серединка на половинку. Определенно о тебе можно сказать одно: ты уверен, что ты пуп земли. Ты так и не повзрослел и живешь в своих собственных фантазиях. Отправляйся же по назначению!Темная и пустая сфера приблизилась вплотную, и Мэта распластало по ее поверхности. Сфера вогнулась, как резиновая, раздалась, и Мэт провалился внутрь.Почувствовав, что снова обрел способность самостоятельно двигаться, он сделал шаг и, наткнувшись на невидимую преграду, с криком замолотил по ней кулаками. Она подалась, растянулась, но не лопнула.Дьявол пульсировал кляксой по ту сторону прозрачной стенки, глумливо приговаривая:— Давай, давай, бейся, толкайся, все равно не выберешься. Ад — это навсегда.В проблеске последней надежды Мэт ухватился за соломинку.— А может, это чистилище? — громко крикнул он. — Ведь оно тоже вроде ада, с той лишь разницей, что имеет конец.— Верно, — раздумчиво протянул дьявол.— Ну, так что же это?— А черт его знает, — пробормотал дьявол. И отчаяние всей тяжестью навалилось на Мэта. Если бы он был в чистилище, он бы это знал, он точно знал бы, что мука кончится. Но тут был другой случай. Ад! Дьявола так и распирало от удовольствия.— Отчаяние! Как это у тебя здорово получается! Прощай, надежда! Ты прекрасна, когда уходишь.В ответ на это прямое издевательство Мэт вскипел и бросился на невидимую стену, протягивая руки к гипотетическому горлу дьявола.Тот зашелся от восторга.— Мы разгневаны! До чего же приятное зрелище. Жаль, что нет времени полюбоваться. Мне пора.Всю ярость Мэта как рукой сняло. Дьявол по крайней мере был живым существом.— Нет, не уходи! — завопил он в панике. — Ты хоть и сволочь, но это лучше, чем сидеть здесь одному!— Сиди, сиди один, — дразнил его дьявол. — В том-то суть ада и состоит. Прощай, бывший скептик. Проща-а-ай!Голос затухал, амеба сжималась, превращаясь в точку, уплывая, уплывая, уплывая...Мэт остался в кромешной, непроглядной тьме. Даже блестки других, соседних адов погасли. Отчаяние невыносимо сжало Мэту горло. Он стал лихорадочно озираться — нож, бритва, что угодно, лишь бы покончить с жизнью.И вдруг вспомнил: жизнь и так кончена.Щемящее чувство сиротства нахлынуло с новой силой, мозг превратился в открытую рану, боль одиночества жгла каждую его клеточку. И мозг жаждал безумия.Злобное рычание раздалось сзади из темноты.Мэт в ужасе обернулся.Черный курчавый пес бросился на него, разевая пасть с огромными острыми клыками, не похожими на собачьи.— Нет! — крикнул Мэт, сгибаясь в три погибели и прикрывая руками лицо. — Нет! Я же любил тебя! Ты был мне другом!Он узнал своего пса, спутника детства — Мэлмут умер, когда Мэт был в летнем лагере. Пес рычал все грознее, а глаза его засверкали красным светом. Сквозь рык проступили слова:— Тебя не было со мной, когда я умирал.— Но чем же я виноват, Мэлмут? Кто считается с ребенком? Мне ничего не сказали!Разумом он понимал, что говорит правду, но душа этой правде не верила.Не поверил и Мэлмут. Щелкнули острые клыки, вонзаясь в ногу хозяина. Мэт вскрикнул и попытался отодрать от себя злобную пасть. Но пес вцепился в него мертвой хваткой и прокусил ногу до кости. Мэт вопил что есть мочи.— Отдай его мне!Челюсти разжались, пасть выпустила растерзанную ногу.Грива золотых волос, огромные глаза с пушистыми ресницами, пухлые щечки, неправдоподобно алые губки, длиннющие ноги, стройные бедра и две подушки грудей — она приближалась, томно улыбаясь.Но вместо сексуального волнения Мэта охватил ужас. Он знал ее — героиню дневных и ночных грез своего отрочества. Днем она была мила и крайне доброжелательна. Но по ночам...Он вжался спиной в упругую стенку, обливаясь холодным потом.— Да, — загнусавила она полусонно, — я — женщина. Можно потрогать тебя здесь... а здесь?Мэта затрясло, свело судорогой от ее прикосновений — как будто из недр его тела щипцами тянули раскаленную проволоку. Тело пылало.— Боль — для ханжей, — мурлыкала блондинка, — а для тебя — похоть.Огромные груди навалились на его лицо, перекрывая кислород, загораживая собой все. Он отбивался, пытаясь поймать ртом воздух, но ничто не могло сдвинуть с места эту тяжелую рыхлую плоть...— Прочь! Пропустите меня к нему!Подушки убрались с его лица, Мэт всхлипами перевел дыхание.Перед ним стоял рыцарь в доспехах и с мечом в руке. Взглянув на голого Мэта, он отвел глаза.— Прикройтесь! Вы что, не знаете закона?— Какого еще закона? — просипел Мэт. — Здесь есть законы?— Закон должен быть в голове, — строго сказал рыцарь. — Закон стыдливости. Все, что не прикрыто, — срам.«Это друг», — подумал Мэт и немного воспрял духом.— Но где моя одежда, скажите!— Я — твоя одежда.Рыцарь шагнул к нему, и Мэт разглядел, что сквозь щели забрала просвечивает одна чернота.— Я — твоя одежда или то, что считал одеждой, — доспехи и щит. Ты всегда одевался в броню, потому что боялся других людей.Голос звучал, как из бочки, и у Мэта по спине пробежали мурашки.— Защитный механизм, — прогремел рыцарь. — Вот чем ты считал свою одежду, она для тебя была, как доспехи. Но ты забыл, что прилагается к доспехам и щитам.Он выдвинул вперед свой щит, из которого торчали острия пяти кинжалов. — Защищаясь, ты наносил раны. Тех, кто хотел дружески коснуться тебя, ты отталкивал вот таким же щитом.Рыцарь сделал выпад, и пять кинжалов вонзились в грудь Мэта. Кровь хлынула у него горлом, все завертелось: собака, рыцарь, блондинка, одетая на сей раз в бархатный плащ и высокий головной убор, с которого ниспадал прозрачный покров. Гильотина! Мэт попробовал шевельнуться, но кинжалы пригвоздили его к месту. Клокочущий крик вырвался у него, когда гильотина стала опускаться, метя точно в шею.Резкая боль взорвалась в нем, мир пустился в хоровод, голова отделилась от тела и упала. Теперь Мэт мог увидеть свое обезглавленное тело, из которого хлестала кровь.Рыцарь склонился над ним, насадил его голову на меч и, поднеся к своему шлему, откинул забрало.— Смотри, как выглядит та душа, которая избегает себе подобных, — прогрохотал голос.Мэт взглянул внутрь шлема: он был пуст, пуст до самых глубин.Губы Мэта сложились для крика, но крик оказался беззвучным. Как мог он, человек рациональный, примириться с тем, что все — только иллюзия? Ведь это означало бы, что и он сам не существует!В мозгу вспыхнула спасительная мысль. Ответ на этот вопрос был, и скольким людям он помог!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46