В похвальном слове Сократу можно назвать и много других удивительных его
качеств. Но иное можно, вероятно, сказать и о ком-либо другом, а вот то,
что он не похож ни на кого из людей, древних или ныне здравствующих, - это
самое поразительное. С Ахиллом, например, можно сопоставить Брасида и
других, с Периклом - Нестора и Антенора, да и другие найдутся; и всех
прочих тоже можно таким же образом с кем-то сравнить. А Сократ и в повадке
своей, и в речах настолько своеобычен, что ни среди древних, ни среди ныне
живущих не найдешь человека, хотя бы отдаленно похожего на него. Сравнивать
его можно, как я это и делаю, не с людьми, а с силенами и сатирами - и его
самого, и его речи.
Кстати сказать, вначале я не упомянул, что и речи его больше всего похожи
на раскрывающихся силенов. В самом деле, если послушать Сократа, то на
первых порах речи его кажутся смешными: они облечены в такие слова и
выражения, что напоминают шкуру этакого наглеца-сатира. На языке у него
вечно какие-то вьючные ослы, кузнецы, сапожники и дубильщики, и кажется,
что говорит он всегда одними и теми же словами одно и то же, и поэтому
всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех. Но
если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и
содержательны, а потом, что речи эти божественны, что они таят в себе
множество изваяний добродетели и касаются множества вопросов, вернее
сказать, всех, которыми подобает заниматься тому, кто хочет достичь высшего
благородства.
Вот что я могу сказать в похвалу Сократу, друзья, и, с другой стороны, в
упрек ему, поскольку попутно я рассказал вам, как он меня обидел. Обошелся
он так, впрочем, не только со мной, но и с Хармидом, сыном Главкона, и с
Эвтидемом, сыном Дикола, и со многими другими: обманывая их, он ведет себя
сначала как их поклонник, а потом сам становится скорее предметом любви,
чем поклонником. Советую и тебе, Агафон, не попадаться ему на удочку, а,
зная наш опыт, быть начеку, чтобы не подтвердить поговорки: "Горьким опытом
дитя учится".
Заключительная сцена
Когда Алкивиад кончил, все посмеялись по поводу его откровенных признаний,
потому что он все еще был, казалось, влюблен в Сократа. А Сократ сказал:
- Мне кажется, Алкивиад, что ты совершенно трезв. Иначе бы так хитро не
крутился вокруг да около, чтобы затемнить то, ради чего ты все это говорил
и о чем как бы невзначай упомянул в конце, словно всю свою речь ты произнес
не для того, чтобы посеять рознь между мною и Агафоном, считая, что я
должен любить тебя, и никого больше, а Агафона - ты и больше никто. Но
хитрость эта тебе не удалась, смысл твоей сатиро-силеновской драмы яснее
ясного. Так не дай же ему, дорогой Агафон, добиться своего, смотри, чтобы
нас с тобой никто не поссорил.
- Пожалуй, ты прав, Сократ, - сказал Агафон. - Наверное, он для того и
возлег между мной и тобой, чтобы нас разлучить. Так вот, назло ему, я
пройду к тебе и возлягу рядом с тобой.
- Конечно, - отвечал Сократ, - располагайся вот здесь, ниже меня.
- О Зевс! - воскликнул Алкивиад. - Как он опять со мной обращается! Он
считает своим долгом всегда меня побивать. Но пусть тогда Агафон возляжет
хотя бы уж между нами, поразительный ты человек!
- Нет, так не выйдет, - сказал Сократ. - Ведь ты же произнес похвальное
слово мне, а я в свою очередь должен воздать хвалу своему соседу справа.
Если же Агафон возляжет ниже тебя, то ему придется воздавать мне хвалу во
второй раз, не услыхав моего похвального слова ему. Уступи же, милейший, и
не завидуй этому юноше, когда я буду хвалить его. А мне очень хочется
произнести в его честь похвальное слово.
- Увы, Алкивиад! - воскликнул Агафон. - Остаться здесь мне никак нельзя,
теперь-то уж я непременно пересяду, чтобы Сократ произнес в мою честь
похвальное слово.
- Обычное дело, - сказал Алкивиад. - Где Сократ, там другой на красавца
лучше не зарься. Вот и сейчас он без труда нашел убедительный предлог
уложить Агафона возле себя.
После этого Агафон встал, чтобы возлечь рядом с Сократом. Но вдруг к дверям
подошла большая толпа веселых гуляк и, застав их открытыми, - кто-то как
раз выходил, - ввалилась прямо в дом и расположилась среди пирующих. Тут
поднялся страшный шум, и пить уже пришлось без всякого порядка, вино
полилось рекой. Эриксимах, Федр и некоторые другие ушли, по словам
Аристодема, домой, а сам он уснул и проспал очень долго, тем более что ночи
тогда были длинные.
Проснулся он на рассвете, когда уже пели петухи, а проснувшись, увидел, что
одни спят, другие разошлись по домам, а бодрствуют еще только Агафон,
Аристофан и Сократ, которые пьют из большой чаши, передавая ее по кругу
слева направо, причем Сократ ведет с ними беседу. Всех его речей Аристодем
не запомнил, потому что не слыхал их начала и к тому же подремывал. Суть же
беседы, сказал он, состояла в том, что Сократ вынудил их признать, что один
и тот же человек должен уметь сочинить и комедию и трагедию и что искусный
трагический поэт является также и поэтом комическим. Оба по необходимости
признали это, уже не очень следя за его рассуждениями: их клонило ко сну, и
сперва уснул Аристофан, а потом, когда уже совсем рассвело, Агафон.
Сократ же, оставив их спящими, встал и ушел, а он, Аристодем, по своему
обыкновению, за ним последовал. Придя в Ликей и умывшись, Сократ провел
остальную часть дня обычным образом, а к вечеру отправился домой отдохнуть.




Платон - Политик
Платон
Политик


Чужеземец. Каким образом отыскать путь политика? А ведь нужно его отыскать
и, отделив его от других путей, отметить знаком единого вида; все другие
ответвляющиеся тропки надо обозначить как другой единый вид, с тем, чтобы
душа наша мыслила знания в качестве двух видов. [...]
Итак, арифметика и некоторые другие сродные ей искусства не занимаются
делами и дают только чистые знания. [...]
А строительные искусства и все вообще ремесла обладают знанием, как бы
вросшим в дела и, таким образом, они создают вещи, которых раньше не
существовало. [...]
Значит, разделим все знания надвое и один вид назовем практическим, другой
- познавательным
Значит, для всего, что мы сейчас рассматриваем, по-видимому есть единое
знание: назовут ли его искусством царствовать, государственным искусством
или искусством домоуправления - нам нет никакой разницы. [...]
Ведь и любой зодчий не сам работает, а только управляет работающими. [...]
И вносит он в это знание, а не ручной труд. [...]
Поэтому справедливо было бы сказать, что он причастен познавательному
искусству. [...]
Но только, я думаю, после того, как он вынесет суждение, это еще не конец,
и он не может на этом остановиться, подобно мастеру счетного искусства: он
должен отдавать приказания - какие следует - каждому из работающих, пока
они не выполнят то, что наказано. [6]
Итак, если мы скажем,что все познавательное искусство разделяется на
повелевающую часть и часть, выносящую суждение, удачно ли мы разделим?
[...]
Что же? Смешаем мы воедино искусство царя и искусство истолкования,
искусство приказывать, искусство прорицать, искусство глашатая и многие
другие искусства, имеющие общее свойство - повелевать? ...Отделим одно от
другого, поместив род царей в область самоповелевающего искусства...
На выведение потомства и питание живых существ в одних случаях можно
смотреть как на выращивание в одиночку, в других - как на общую заботу о
целых стадах животных
Прекрасно, Сократ. Если ты не будешь особенно заботиться о словах, то к
старости обогатишься умом.
Не следует одну маленькую частичку отделять от многих больших, да притом
еще без сведения к виду: часть должна вместе с тем быть и видом. Прекрасно,
если можно искомое тотчас же отделить от всего остального, коль скоро это
сделано правильно, - подобно тому как сейчас, подумав, что здесь необходимо
деление, ты подстегнул рассуждение, усмотрев, что оно клонится к людям. Но,
милый, дело здесь не в изящных игрушках: это небезопасно, гораздо
безопаснее срединный разрез, он скорее приводит к идеям. Это-то и есть
главное в исследованиях.
Она подобна той, которую делают, пытаясь разделить на двое человеческий род
и подражая большинству здешних людей - тем, кто выделяя из всех народов
эллинов, дает остальным племенам - бесчисленным, не смешанным между собой и
разноязычным - одну и ту же кличку "варваров", благодаря чему только и
считает, что это - единое племя. То же самое, как если бы кто-нибудь
вздумал разделить число на два вида и, выделив из всех чисел десять тысяч,
представил бы это число как один вид, а всему остальному дал бы одно имя и
считал бы из-за этого прозвища, что это единый вид, отличный от того,
первого.
Ведь гораздо лучше и более сообразно с двуделением по видам было бы, если
бы мы разделили числа не четные и нечетные, род же человеческий - на
мужской и женский пол. А мидийцев и фригийцев или какие-то другие народы
отделяют от всех остальных тогда, когда не умеют выявить одновременно вид и
часть при сечении.
Если существует вид чего-либо, то он же необходимо будет и частью предмета,
видом которого он считается. Часть же вовсе не должна быть необходимо
видом.
Повелевающая часть познавательного искусства относилась у нас к роду
выращивания стадных животных. [...]
И уже тем самым весь род животных был поделен на ручных и диких. Те из
животных, нрав которых поддается приручению, называются домашними, другие
же, не поддающиеся, - хищными. [...]
Знание, которое мы преследуем, было и есть у домашних животных, причем надо
искать его у животных стадных.
Впрочем, к той части, на которую направлено наше рассуждение, как кажется,
открываются два пути: один - скорейший, отделяющий меньшую часть от
большей, второй - производящий срединной сечение, которое, как мы говорили
раньше, более предпочтительно; но этот путь длиннее.
Сократ мл. А обоими путями следовать невозможно?
Чужеземец. Вместе, конечно, нельзя, чудак; поочередно же, ясное дело,
можно.
Сократ мл. Итак, я избираю оба пути - поочередно.
Чужеземец. ...При таком пути рассмотрения не больше бывает заботы о
возвышенном, чем об обычном, и меньшее не презирается в угоду большему, но
путь этот сам по себе ведет к наивысшей истине. [...]
...Когда же оно будет поделено и обнаружится искусство пасти людей, надо
взять политика и царя и, поставив его во главе как возничего, вверить ему
бразды правления государством: ведь именно в этом состоит присущая ему
наука.
Ну так слушай внимательно мой миф, как слушают дети.
Бог то направляет движение Вселенной, сообщая ей круговращение сам, то
предоставляет ей свободу - когда кругообороты Вселенной достигают
подобающей соразмерности во времени; потом это движение самопроизвольно
обращается вспять...
...Вращательное движение Вселенной направлено то в одну сторону, как
теперь, то в противоположную.
А разве мы не знаем, что живые существа тягостно переносят глубокие,
многочисленные и многообразные изменения?
На всех животных тогда нападает великий мор, да и из людей остаются в живых
немногие. И на их долю выпадает множество поразительны и необычайных
потрясений, но величайшее из них то, которое сопутствует повороту
Вселенной, когда ее движение обращается вспять. [...]
Возраст живых существ, в каком каждое из них тогда находилось, сначала
таким и остается, и все, что было тогда смертного, перестало стареть и
выглядеть старше; наоборот, движение началось в противоположную сторону и
все стали моложе и нежнее: седые власы старцев почернели, щеки бородатых
мужей заново обрели гладкость, возвращая каждого из них к былой цветущей
поре; гладкими стали также и тела возмужалых юнцов, с каждым днем и каждой
ночью становясь меньше, пока они вновь не приняли природу новорожденных
младенцев и не уподобились им как душой, так и телом. Продолжая после этого
чахнуть, они в конце концов уничтожились совершенно. [...]
Ясно, Сократ, что в тогдашней природе не существовало рождения живых от
живых; уделом тогдашнего поколения было вновь рождаться из земли, как и
встарь, люди были земнорожденными. Ведь из того, что старческая природа
переходит в природу младенческую, следует, что и мертвые, лежащие в земле,
снова восстанут из нее и оживут, следуя перемене пошедшего вспять рождения
и возникая по необходимости как земнорожденное племя...
Тогда, вначале, самим круговращением целиком и полностью ведал [верховный]
бог, но местами, как и теперь, части космоса были поделены между правящими
богами. Да и живые существа были поделены между собой по родам и стадам
божественными пастухами - даймонами; при этом каждый из них владел той
группой, к которой он был приставлен, так что не было тогда ни диких
животных, ни взаимного пожирания, как не было ни войн, ни раздоров, зато
можно назвать тысячи хороших вещей, сопутствовавших такому устройству.
[...] Бог сам пестовал их и ими руководил, подобно тому как сейчас люди,
будучи существами, более прочих причастными божественному началу, пасут
другие, низшие породы.
Однако ради чего разбудили мы спящий миф, это надо бы сказать, чтобы затем
устремиться вперед. Когда всему этому исполнился срок, и должна была
наступить перемена, и все земнорожденное племя потерпело уничтожение, после
того как каждая душа проделала все предназначенные ей порождения и все они
семенами упали на землю, кормчий Вселенной, словно бы отпустив кормило,
отошел на свой наблюдательный пост, космос же продолжал вращаться под
воздействием судьбы и врожденного ему вожделения. Все местные боги,
соправители могущественнейшего божества, прознав о случившемся, лишили
части космоса своего попечения. Космос же, повернувшись вспять и пришедши в
столкновение с самим собой, увлекаемый противоположными стремлениями начала
и конца и сотрясаемый мощным внутренним сотрясением, навлек новую гибель на
всевозможных животных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134