зрение - к глазам,
а белизна - к цвету соучастника этого рождения. Глаз наполняется зрением и
видит, становясь не просто зрением, но видящим глазом, что же касается
второго родителя, то он, наполнившись белизной, уже становится в свою
очередь не белизной, но белым предметом - будь то дерево, камень или любая
вещь, выкрашенная в этот цвет. Так же и прочее: жесткое, теплое и все
остальное, коль скоро мы будем понимать это таким же образом, не может
существовать само по себе, о чем мы в свое время уже говорили, но все
разнообразие вещей возникает от взаимного общения и движения, причем
невозможно, как говорится, твердо разграничить, что здесь действующее, а
что страдающее. Ибо нет действующего, пока оно не встречается со
страдающим, как нет и страдающего, пока оно не встретится с действующим.
При этом, сойдясь с одним, что-то оказывается действующим, а сойдясь с
другим - страдающим. Так что из всего того, о чем мы с самого начала
рассуждали, ничто не есть само по себе, но все всегда возникает в связи с
чем-то, а [понятие] "существовать" нужно отовсюду изъять, хотя еще недавно
мы вынуждены были им пользоваться по привычке и по невежеству. Ибо эти
мудрецы утверждают, что не должно допускать таких выражений, как "нечто",
"чье-то", "мое", "это", "то", и никакого другого имени, выражающего
неподвижность. В согласии с природой вещей должно обозначать их в
становлении, созидании, гибели и изменчивости. Поэтому, если бы кто-то
вздумал остановить что-либо с помощью слова, он тотчас же был бы изобличен.
Так нужно рассматривать и каждую часть, и собрание многих частей, каковое,
как они полагают, представляют собой человек и камень, каждое живое
существо и каждый вид. Ну что, Теэтет, способен ли ты получить удовольствие
и наслаждение от этих рассуждений?
Теэтет. Не знаю, Сократ. Я даже не могу сообразить, свое ли мнение ты
высказываешь или испытываешь меня.
Сократ. Ты запамятовал, друг мой, что я ничего не знаю и ничего из этого
себе не присваиваю, - я уже неплоден и на все это не способен. Нынче я
принимаю у тебя, для того и заговариваю тебя и предлагаю отведать зелья
всяких мудрецов, пока не выведу на свет твое собственное решение. Когда же
оно выйдет на свет, тогда мы и посмотрим, чахлым оно окажется или
полноценным и подлинным. Однако теперь мужественно и твердо, благородно и
смело ответь мне, что ты думаешь о том, что я хочу у тебя спросить.
Теэтет. Ну что же, спрашивай.
Сократ. Итак, скажи мне еще раз, нравится ли тебе утверждение, что все
вещи, о которых мы рассуждали, не существуют как нечто, по всегда лишь
становятся добрыми, прекрасными и так далее?
Теэтет. По крайней мере, пока я слушаю тебя, это рассуждение представляется
мне очень толковым и вполне приемлемым в таком виде.
Сократ. Тогда не оставим без внимания и остального. Остались же у нас
сновидения и болезни, особенно же помешательства, которые обычно
истолковывают как расстройство зрения, слуха или какого-нибудь другого
ощущения. Ты ведь знаешь, что во всех этих случаях недавно разобранное
утверждение как раз опровергается, так как в высшей степени ложны наши
ощущения, рожденные при этом, и то, что каждому кажется каким- то, далеко
не таково на самом деле, но совсем напротив, из того, что кажется, ничто не
существует.
Теэтет. Это сущая правда, Сократ.
Сократ. Итак, мой мальчик, какое же еще остается у кого-либо основание
полагать, что знание есть ощущение и что каждая вещь для каждого такова,
какой она ему кажется?
Теэтет. Я уже боюсь, Сократ, отвечать, что мне нечего сказать, после того
как ты выговорил мне за такие речи. Однако, по правде сказать, я не мог бы
спорить, ь что в помешательстве или в бреду люди не заблуждаются, воображая
себя кто богом, а кто как бы летающей птицей.
Сократ. Не подразумеваешь ли ты здесь известного спора о сне и яви?
Теэтет. Какого такого спора?
Сократ. Я думаю, что ты слышал упоминания о нем: когда задавался вопрос,
можно ли доказать, что мы вот в это мгновение спим и все, что воображаем,
видим во сне или же мы бодрствуем и разговариваем друг с другом наяву.
Теэтет. В самом деле, Сократ, трудно найти здесь какие-либо доказательства:
ведь одно повторяет другое, как антистрофа строфу. Ничто не мешает нам
принять наш теперешний разговор за сон, и, даже когда во сне нам кажется,
что мы видим сны, получается нелепое сходство этого с происходящим наяву.
Сократ. Ты видишь, что спорить не так уж трудно, тем более что спорно уже
то, сон ли это или явь, а поскольку мы спим и бодрствуем равное время, в
нашей душе всегда происходит борьба: мнения каждого из двух состояний
одинаково притязают на истинность, так что в течение равного времени мы
называем существующим то одно, то - другое и упорствуем в обоих случаях
одинаково.
Теэтет. Именно так и происходит.
Сократ. Стало быть, такой же вывод мы должны сделать и для болезней и
помешательств с той только разницей, что время не будет здесь равным.
Теэтет. Правильно.
Сократ. Ведь истина не определяется большим или меньшим временем?
Теэтет. Это было бы совсем смешно.
Сократ. А другие, ясные доказательства истинности одного из этих мнении мог
бы ты привести?
Теэтет. Думаю, что нет.
Сократ. Тогда выслушай от меня, что сказали бы об этом те, кто утверждает,
будто любое мнение всегда истинно для мнящего так. Рассуждают они, думаю я,
следующим образом. Скажи, Теэтет, спрашивают они, нечто во всех отношениях
иное разве будет иметь те же самые свойства, что и отличная от него вещь? И
давай не будем принимать, что в каком-то отношении оно тождественно [этой
вещи], а в каком-то - иное. Я спрашиваю об ином в целом.
Теэтет. В случае если это совсем иное, невозможно, 159 чтобы оно было
тождественно [другой вещи] либо по своим свойствам, либо в чем угодно
другом.
Сократ. И необходимо согласиться, что оно будет также неподобно той вещи?
Теэтет. Мне кажется, да.
Сократ. Итак, если что-то вдруг окажется чему-то подобным или неподобным
либо тождественным или иным, то скажем ли мы, что тождественное подобно, а
иное - неподобно?
Теэтет. Непременно.
Сократ. А раньше мы утверждали, что действующее так же многочисленно и
беспредельно, как и страдающее.
Теэтет. Да.
Сократ. И что одно, сойдясь с другим, произведет не тождественное другому,
а иное.
Теэтет. Разумеется.
Сократ. Так давай потолкуем обо мне и о тебе и обо всем другом на тот же
лад. Возьмем, с одной стороны, здорового Сократа, а с другой - Сократа
больного. Скажем ли мы, что тот подобен этому или что неподобен?
Теэтет. Ты хочешь сказать, больной Сократ в целом подобен ли здоровому
Сократу в целом?
Сократ. Ты прекрасно меня понял: именно это я хочу сказать.
Теэтет. Конечно, неподобен.
Сократ. Стало быть, это иной Сократ, раз он неподобен тому?
Теэтет. Непременно.
Сократ. То же ты можешь сказать и о спящем и обо всем прочем, что мы
сегодня разобрали?
Теэтет. Именно так.
Сократ. Значит, все, что по своей природе может что-то производить,
сталкиваясь со здоровым Сократом, будет взаимодействовать с одним
человеком, а когда я болен, то как бы с другим?
Теэтет. А разве нет?
Сократ. И в обоих случаях я, страдающий, и то, действующее, произведем
разные следствия?
Теэтет. Например?
Сократ. Когда я здоров и пью вино, оно мне кажется приятным и сладким.
Теэтет. Так.
Сократ. Ведь, как мы уже договорились, действующее и страдающее произвели
сладость и ощущение, одновременно несущиеся в разные стороны: ощущение,
предназначенное для страдающего, делает язык ощущающим, а сладость,
направляясь к вину, заставляет его и быть сладким и казаться.
Теэтет. Разумеется, ведь об этом мы уже договорились.
Сократ. Когда же я болен, то, по правде говоря, вино, во-первых, застает
уже не того же самого человека, потому что оно приближается к неподобному.
Теэтет. Да.
Сократ. Стало быть, выпитое вино и такой Сократ вместе произведут уже иное:
для языка - ощущение горечи, а для вина - возникающую и несущуюся горечь, и
вино станет уже не горечью, но горьким, а я - не ощущением, но ощущающим?
Теэтет. Совершенно верно.
Сократ. И, ощущая таким образом, я уже не стану ничем иным : ибо от других
вещей - другое ощущение, делающее отличным и другим самого ощущающего, ибо
равно как и действующее на меня, сойдясь с другим и произведя другое,
никогда не сможет остаться таким же, поскольку, производя от другого
другое, оно станет другим.
Теэтет. Это так.
Сократ. И я не остаюсь таким же, как был, и вино не будет таким, как было.
Теэтет. В том-то и дело.
Сократ. Ведь когда я становлюсь ощущающим, я непременно должен что-то
ощущать, ибо, ничего не ощущая, ощущающим стать невозможно. Так же и что то
становится сладким или горьких или еще каким-то для кого-то, поскольку
сладкое не может стать сладким ни для кого.
Теэтет. Разумеется.
Сократ. И нам остается, если мы существуем или становимся, существовать и
становиться друг для друга, коль скоро какая-то необходимость связывает
наше существование, но не связывает его ни с кем-то другим, ни с нами
самими. Поэтому-то нам и остается быть связанными друг с другом, так что
если кто скажет "нечто есть", то он должен добавить, для чего "есть", от
чего "есть" и в отношении к чему "есть", и то же самое, если он говорит
"становится". Само же по себе с что-то существующее или становящееся ни сам
он не должен называть, ни другому позволять это делать - так требует
рассуждение, которое мы разобрали.
Теэтет. Безусловно, Сократ.
Сократ. Стало быть, если действующее на меня существует для меня, а не для
кого-то другого, то и ощущаю его только я, а другой - нет?
Теэтет. А как же иначе?
Сократ. Следовательно, мое ощущение истинно для меня, поскольку всегда
принадлежит моей сущности, и, согласно Протагору, я судья всем существующим
для меня вещам, что они существуют, и несуществующим, что они не
существуют.
Теэтет. По-видимому.
Сократ. Так если суд мой непогрешим и я не ошибаюсь в своих мыслях о
существующем и становящемся, как же могу я не знать того, что ощущаю?
Теэтет. Никак не можешь.
Сократ. Стало быть, ты превосходно сказал, что знание есть не что иное, как
ощущение, и это совпадает с утверждениями тех, кто вслед за Гомером,
Гераклитом и всем этим племенем полагает, будто все течет, словно река, или
вслед за Протагором, мудрейшим из мудрецов, считает мерой всех вещей
человека, или вслед за Теэтетом, что ощущение данных, в данном состоянии
пребывающих людей и становится знанием Ну как, Теэтет, не сказать ли нам,
что это и есть тобой порожденное, а мною принятое детище? Как ты считаешь?
Теэтет. Приходится сказать, Сократ.
Сократ. Каково бы оно ни оказалось, но произвели мы его, как видишь, не без
труда. А после родов его полагается обнести вокруг очага и толком
рассмотреть, не обманывает ли нас недостойное воспитания пустое и ложное
порождение. Но может быть, ты думаешь, что в любом случае его нужно
воспитывать, а не выбрасывать? Или ты все-таки сумеешь сдержаться, глядя,
как его изобличат, и не будешь слишком негодовать, если отберут у тебя
этого первенца?
Феодор. Теэтет сумеет сдержаться, Сократ. Не такой уж он упрямец. Но скажи,
ради богов, разве опять что-нибудь не так?
Сократ. Экий же ты любитель потолковать, если и меня по доброте своей
почитаешь каким-то мешком, из которого я без труда могу извлечь любое
рассуждение и заявить, что все это не так. Ты не вникаешь в то, что
происходит, а ведь ни одно рассуждение не исходит от меня, но все они - от
моих собеседников. Я же ничего не знаю, кроме самой малости: какое
рассуждение у какого мудреца нужно взять и как следует рассмотреть. Вот и
теперь я все выпытываю у него, а самому мне сказать нечего.
Феодор. Тебе лучше знать, Сократ. Поступай как хочешь.
Сократ. Знаешь ли, Феодор, чему дивлюсь я в твоем друге Протагоре?
Феодор. Чему? ( Сократ. Те его слова, что каким каждому что-то
представляется, таково оно и есть, мне очень нравятся. А вот началу этого
изречения я удивляюсь: почему бы ему не сказать в начале своей "Истины",
что мера всех вещей - свинья, или кинокефал, или что-нибудь еще более
нелепое среди того, что имеет ощущения, чтобы тем пышнее и высокомернее
было начало речи, доказывающей, что мы-то ему чуть ли не как богу дивимся
за его мудрость, а он по разуму своему ничуть не выше головастика, не то
что кого-либо из людей. Ты не согласен, Феодор? Ведь если для каждого
истинно то, что он представляет себе на основании своего ощущения, если ни
один человек не может лучше судить о состоянии другого, чем он сам, а
другой не властен рассматривать, правильны или ложны мнения первого, но -
что мы уже повторяли не один раз - если каждый будет иметь мнение только
сам о себе и всякое такое мнение будет правильным и истинным, то с какой же
стати, друг мой, Протагор оказывается таким мудрецом, что даже считает себя
вправе учить других за большую плату, мы же оказываемся невеждами, которым
следует у него учиться, - если каждый из нас есть мера своей мудрости? Как
тут не сказать, что этими словами Протагор заискивает перед народом. Я не
говорю уже о себе и своем повивальном искусстве - на нашу долю пришлось
достаточно насмешек, - но я имею в виду вообще всякие занятия диалектикой.
Дело в том, что рассматривать и пытаться взаимно опровергать наши
впечатления и мнения - все это пустой и громкий вздор, коль скоро каждое из
них - правильное и если истинна "Истина" Протагора, а не скрывает в своей
глубинной сути некоей насмешки.
Феодор. Этот человек - мой друг, Сократ; ты и сам это только что сказал..
Поэтому я не решился бы, согласившись с тобой, изобличать Протагора, но и с
тобой я не хотел бы разойтись во мнении. Так что уж лучше возьми опять
Теэтета. Мне кажется, он и теперь прилежно слушает тебя.
Сократ. Если бы в Лакедемоне, Феодор, ты зашел в палестру и увидел бы, что
другие, иной раз и тщедушные, ходят там раздетыми , разве ты не счел бы,
что и тебе не должно скрывать своего вида и надо раздеться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134