Девушка из Порт-Кара превратилась в скованную самку ларла, кусающуюся, бьющуюся на цепи, она сбросила с себя свое черное платье и осталась в блестящих, переливающихся желтых шелках наслаждения. Теперь в её танце были ненависть и неукротимость, ярость, заставляющие её сжимать зубы и рычать. Она вертелась внутри ошейника (в тарианском ошейнике это возможно).Она бегала вокруг воина, как плененная луна вокруг властного алого солнца, все время на натянутой цепи.Воин стал дюйм за дюймом подтягивать цепь. Временами он позволял девушке отбежать, но не отдавал ей полную длину цепи, каждый раз уменьшая расстояние её свободы. Девушка меняла фигуры танца в зависимости от расстояния, на котором она находилась от воина. Некоторые из них были очень медленными, в них почти не было движений за исключением, может быть, поворота головы или движения руки, другие были стремительны и быстры или грациозны и вычурны, некоторые просты, некоторые выражали гордость, какие-то — вызывали жалость, но все время девушка подтягивалась все ближе и ближе к воину. Наконец его рука легла на тарианский ошейник, и он притянул измученную сопротивлением девушку к своим губам, подчинил её поцелуем, её руки легли на его плечи — и, покорная, она прижала голову к его груди. Он легко поднял её на руки и унес от костра.Зрители швыряли золотые монеты в песок к огню.— Она была прекрасна! — вскрикнула Африз.— Я никогда не видела женщины, — сказала Элизабет, возбужденно поблескивая глазами, — которая бы так хорошо танцевала.— Она была удивительна, — сказал я.— А я имею только ничтожных кухонных девок! — сокрушенно заявил Камчак.Мы с Камчаком встали. Африз внезапно прижалась головой к его бедру, глядя вниз.— Научи, — прошептала она, — сделай меня такой рабыней.Камчак запустил пальцы в её волосы, приподнял ей голову, чтобы она смотрела на него. Ее губы приоткрылись.— Ты была моей рабыней несколько дней, — сказал он.— Сегодня ночью, пожалуйста, господин, сегодня…Камчак легко поднял её, перебросил, все ещё скованную, через плечо. Она вскрикнула, а он, распевая тачакскую песню, затопал прочь. У выхода он на секунду остановился, повернулся и посмотрел на нас с Элизабет. Он вскинул правую руку в приветственном жесте.— На ночь маленькая варварка твоя.Я рассмеялся. Элизабет посмотрела ему вслед, затем перевела взгляд на меня.— Это его приказ? — спросила она.— Разумеется, — сказал я.— Конечно, — сказала она.— Почему нет?Затем она внезапно дернулась в цепях, но встать не смогла и чуть не упала, опершись на левую руку.— Не хочу быть рабыней! — заплакала она. — Не хочу быть рабыней!— Мне жаль, — сказал я.Она посмотрела на меня, в её глазах были слезы.— У него нет такого права! — вскрикнула она.— Оно у него есть.— Конечно, — рыдала она, уронив голову. — Это словно с книгой, со стулом, с животным. Она твоя! Бери ее! Подержи её до завтра! И верни утречком, когда закончишь с ней!— Ты надеялась, что я смогу купить тебя?— Ты не понимаешь? Он мог меня отдать любому, не только тебе, но любому, любому!— Это правда, — сказал я.— Любому! Любому' Любому!— Перестань, — сказал я. Она встряхнула головой, посмотрела на меня и выговорила сквозь слезы:— Кажется, господин, что сейчас так вышло, что я твоя.— Похоже на то, — ответил я.— Ты потащишь меня на плече в фургон? — с любопытством спросила она. — Как Африз?— Увы, нет, — сказал я.Я склонился к её оковам и убрал их. Она встала.— Что ты будешь делать со мной, господин? — спросила она и улыбнулась.— Ничего. Не бойся.— Ах так? — Она нахмурилась. — Я и вправду так безобразна?— Нет, ты не безобразна.— Но ты меня не хочешь?— Нет.Она вызывающе откинула голову.— Почему «нет»?Что я мог ей сказать? Она была очаровательна, но вызывала жалость. Меня тронула её наивная надежда. Маленькая секретарша, так далеко от карандашей, пишущей машинки, перекидных календарей и блокнота для стенографии, так далеко от её мира, так беспомощна, отдана на милость Камчаку и на эту ночь — если бы я не был против — на мою милость.— Ты всего-навсего маленькая варварка, — сказал я ей.Почему-то я о ней все ещё думал как о напуганной девушке в желтом платье, попавшей в сплетение войн и тайных интриг, о которых она не имела ни малейшего понятия. Она нуждается в том, чтоб её защищали, обращались с нежностью, поддерживали, вселяли уверенность. Я не мог думать о ней в своих объятиях, о её невинных губах, потому что она была всегда и всегда останется несчастной Элизабет Кардуэл, безвинной и нечаянной жертвой необъяснимых перемещений в пространстве и неожиданного, несправедливого использования в постыдных целях, она принадлежала Земле и не знала о пламени, которое её слова могли разбудить в груди горианского воина; она не понимала до конца того, что она рабыня, что она в своих правах не более чем вещь в глазах свободного человека, которому отдана на час. Она понимала, что другой воин мог схватить и увлечь её в темноту меж высокими колесами своего фургона. И все-таки до конца она этого ничего не понимала, она была наивна и глупа, девушка с Земли, оказавшаяся не на Земле, — женщина, принадлежащая варварскому, в глазах горианцев, миру. На Горе она навсегда останется девушкой с Земли — яркой, прелестной девушкой с блокнотом для стенографии, как миллионы других девушек Земли.— Но ты очень красивая маленькая варварка.Она уронила голову в плаче. Я приобнял её, чтобы утешить, но Элизабет оттолкнула меня и выбежала из павильона.Я озадаченно посмотрел ей вслед.Затем я тоже покинул павильон, решив побродить по лагерю в одиночестве и подумать.На память пришел Камчак. Я был рад за него: никогда раньше я не видел его настолько довольным.Но меня смущала Элизабет, её состояние сегодня казалось мне несколько странным. Я полагал, что, может быть, она была так напугана тем, что может потерять позиции первой девушки в фургоне: на самом деле она могла быть скоро продана. Поскольку Камчак наконец соединился со своей Африз, обе возможности мне казались весьма вероятны. У Элизабет были причины их бояться. Разумеется, я мог бы уговорить Камчака продать её хорошему хозяину, но Камчак, охотно идущий мне навстречу во многих отношениях, без сомнения, в данном случае обращал бы в основном внимание на цену. Разумеется, если бы я нашел деньги, я мог бы её и сам купить у Камчака и попытаться найти ей хорошего господина.Может быть, кассар Конрад оказался бы как раз таким. Впрочем, как я вспомнил, он недавно выиграл тарианскую девушку в играх. Более того, не каждый человек захочет владеть необычной варваркой, поскольку даже варварок необходимо кормить, а я этой весной, когда ходил по лагерю, не заметил никакого дефицита в девушках с недавно надетыми ошейниками, может быть, необученными, но зато горианскими девушками. И это имело большое значение. Элизабет Кардуэл не принадлежала Гору и, по моему личному мнению, никогда не будет к нему принадлежать.По не вполне ясной мне причине я рассеянно купил ещё одну бутылку паги — может быть, для того, чтобы скрасить одиночество.Я едва на четверть опустошил бутылку и проходил мимо чьего-то фургона, когда увидел, как мимо меня промелькнула тень человека… Я инстинктивно дернул головой, и кайва, блеснувшая перед моим лицом, воткнулась в деревянный борт фургона. Отшвырнув бутыль паги, я присел и увидел в пятидесяти футах от себя между двумя фургонами темную фигуру человека в капюшоне палача, который и раньше слишком часто попадался мне на глаза. Он развернулся и побежал, я за ним, но через несколько секунд мой путь преградила цепочка связанных каийл, возвращавшихся с охоты в степи.За то время, пока я огибал их, нападавший скрылся. Погонщик каийл сердито закричал мне, чтобы я не путался под ногами.Я злой вернулся к фургону и вытащил из доски кайву. Хозяин фургона, который услышал удар, вышел полюбопытствовать, что произошло. Он держал в руке факел, которым осветил дырку в доске.— Неумелый бросок, — заметил он.Это была оценка знатока.— Может быть, — я пожал плечами.— Так что тебе повезло, парень.— Да, — ответил я, — именно так.Я нашел выброшенную бутыль паги и заметил, что в ней осталось ещё немного жидкости. Я вытер горлышко и вручил её хозяину фургона. Он отхлебнул примерно половину, вытер рот, передал обратно мне, я прикончил бутыль и вышвырнул её в яму для мусора.— Неплохая пага, — сказал мой собеседник.— Действительно.— Можно посмотреть кайву? — спросил он.— Да.— Интересно.— Что? Что в ней такого?— Это кайва паравачи. Глава 13. АТАКА Утром Элизабет Кардуэл обнаружить не смогли.Камчак был вне себя от ярости. Африз, знающая горианские обычаи и темперамент тачаков, тоже была напугана и почти ничего не говорила.— Не спускай охотничьих слинов, — попросил я Камчака.— Они будут на поводке, — угрюмо ответил он.Я с неприязнью смотрел на двух шестиногих и приземистых бурых охотничьих слинов на металлических цепях. Камчак дал им понюхать одеяло с постели Элизабет.Их уши прижались к треугольным головам, длинные змееобразные тела задрожали. Я видел, как из лап вылезли когти, пошевелились, спрятались и опять вылезли, царапая землю, слины приподняли головы, поводили ими из стороны в сторону, уткнули носы в землю и начали рваться с цепей.— Она наверняка пряталась среди фургонов ночью, — сказал Камчак.— Конечно, — ответил я, — слины при стаде, они бы разорвали девушку на куски среди степи, залитой светом трех горианских лун.— Она не должна быть далеко, — сказал Камчак.Он взгромоздился на седло каийлы, держа по нетерпеливо дергающемуся слину по бокам животного, и привязал их цепи к луке седла.— Что ты с ней сделаешь? — спросил я.— Отрежу ноги, — сказал Камчак, — нос, уши, ослеплю на один глаз — и пусть живет.Прежде чем я успел хоть как-то возразить разъяренному тачаку, охотничьи слины внезапно пришли в неистовство, поднимаясь на задние ноги, перебирая лапами в воздухе, дергая за цепи. Каийла Камчака изо всех сил старалась сопротивляться их бешеным рывкам.— Ха! — вскричал Камчак.Вдруг я увидел Элизабет, несущую на деревянном коромысле два кожаных ведра с водой. Они были полны до краев, и вода немного выплескивалась на землю.Африз вскрикнула от радости и побежала к Элизабет, к моему удивлению, поцеловала её и помогла нести воду.— Где ты была? — спросил Камчак.Элизабет невинно наклонила голову и кокетливо поглядела на него.— Набирала воду, — сказала она.Слины пытались добраться до нее, и она отпрянула к фургону, с опаской глядя на них.— Уберите их, — попросила она.Камчак закинул голову и засмеялся.На меня Элизабет не смотрела.Затем Камчак посерьезнел и сказал:— Иди в фургон, принеси наручники рабыни и бич, а затем иди к колесу.Она взглянула на него, но в её глазах не было страха.— Зачем? — спросила она.Камчак слез с каийлы.— Ты задержалась, ходя по воду.Элизабет и Африз ушли в фургон.— Она правильно поступила, вернувшись, — сказал Камчак.В душе я был с ним согласен, но не произнес этого вслух.— Вроде бы она действительно ходила за водой, — сказал я.— Она тебе нравится? Нет? — спросил Камчак.— Мне её жаль.— А как она тебе ночью? — спросил Камчак.— Я не видел её после того, как она покинула павильон.— Если бы я знал это, — ответил Камчак, — я бы выпустил на ночь слина.— Тогда девушке повезло, что ты об этом не знал.— Согласен, — улыбнулся Камчак. — Но почему ты не порезвился с ней?— Она девушка, — сказал я.— Она женщина, — уверенно сказал Камчак.К этому времени Элизабет вернулась с бичом и наручниками, вручив их Камчаку. Она подошла к левому заднему колесу фургона. Там Камчак приковал её вытянутые руки над головой, провел цепь между спицами, Элизабет уткнулась лицом в колесо.— От народов фургонов нет спасенья, — назидательно сказал он.— Я знаю, — вздохнула девушка.— Ты лгала мне, говоря, что ходила за водой.— Мне было страшно, — сказала Элизабет.— А ты знаешь, кто боится говорить правду? — вопросил Камчак.— Нет, — ответила она.— Раб.Он сорвал с неё одеяние из шкуры ларла, и я понял, что Элизабет больше не будет его носить никогда.Она стояла с закрытыми глазами, прижав правую щеку к деревянному ободу колеса. Слезы сочились между плотно сжатыми веками, ей было больно, но она держалась великолепно, не издав ни звука.Она молчала и когда Камчак освободил её. Но теперь он сковал её запястья за спиной. Она стояла, опустив голову и дрожа. Затем он взял её скованные руки и заломил их левой рукой.— Ты думаешь, — сказал мне Камчак, — она девочка? Ты дурак, Тэрл Кэбот.Я не ответил.Камчак все ещё держал в правой руке свернутый бич.— Рабыня, ты хочешь служить мужчине? — спросил он.Со слезами на глазах она затрясла головой.— Нет, нет, нет!— Гляди, — сказал Камчак мне.И он подверг американку тому, что среди рабовладельцев и торговцев рабами цинично именуется «ласка бича». Элизабет закричала, прижав голову к плечу. Под лаской бича обыкновенно сознаются все.— Она женщина, — уверенно усмехнулся Камчак.— Ты не понял, Тэрл? Она достойна славы господина, она женщина и рабыня!— Нет! — вскричала Элизабет. — Нет!Камчак толкнул её, скованную, в пустую клетку для слинов и закрыл за ней дверь. Она не могла встать в длинной узкой клетке и опустилась на колени.— Это неправда! — застонала она.Камчак рассмеялся:— Рабыня!Он протянул руку сквозь прутья решетки и расковал её. Она закрыла лицо ладонями и разрыдалась.Она теперь знала, что благодарна нам и себе, может быть, в первый раз. Она понимала бессознательное влечение своей красоты и что это означает.Отреагировала она на это как истинная женщина.— Это неправда, — упрямо шептала она снова и снова, всхлипывая, — это неправда!— К вечеру, — сказал Камчак, — я позову кузнеца.— Не надо, — сказал я.— Позову.— Почему? — спросил я.Он угрюмо сдвинул брови.— Она задержалась, ходя по воду.Я ничего не сказал. Для тачака Камчак не был жестоким. Бежавших рабов обычно наказывали чрезвычайно жестоко, вплоть до смерти. Он же не собирался делать с Элизабет Кардуэл ничего, кроме того, что всегда делалось с рабынями кочевников, даже с теми, которые никогда не осмеливались прекословить или бунтовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50