— Что я выиграю? — уточнил Камчак.— Африз из Тарии! — вскричала Африз.Раздались крики ужаса, протеста.— Да, — вскричала Африз, — если ты победишь Камраса, чемпиона Тарии, я — Африз из Тарии — буду стоять у столба во имя любви!— Я буду биться, — спокойно сказал Камчак.В комнате повисла тишина.Я оглянулся на Сафрара, он прикрыл глаза и кивнул головой.— Хитрый тачак, — прошептал он. «Да, — сказал я сам себе, — хитрый тачак». Камчак при помощи гордости Африз, горячности Камраса, оскорбленных тарианцев вынудил девушку к выражению заявления о своем участии в Войне Любви. Это был нечто, что он не хотел покупать золотой сферой у Сафрара-торговца, это было то, что он сам был способен устроить, опираясь только на тачакскую хитрость. Впрочем, я предположил, что Сафрар, опекун Африз, не позволит этому осуществиться.— Нет, моя дорогая, — говорил Сафрар девушке. — Ты не должна ждать удовлетворения этому ужасному оскорблению, которому ты подверглась, даже не должна думать об играх. Ты должна забыть этот неприятный вечер и не думать о слухах, которые расползутся, — о том, что сделал тачак и как ему позволили спастись.— Никогда, — вскричала Африз, — я буду стоять у столба! Я буду! Я буду!— Нет, — сказал Сафрар, — не могу этого разрешить, пусть лучше люди смеются над Африз. Может быть, через несколько лет они все позабудут.— Я прошу, чтобы мне разрешили стоять, — упрямилась девушка. — Я прошу тебя, Сафрар, разреши мне!— Нет. Очень скоро ты достигнешь совершеннолетия, обретешь свои богатства и тогда сможешь делать все, что захочешь.— Но это будет после игр! — вскричала девушка.— Да, — сказал Сафрар будто бы в раздумье, — Это правда.— Я защищу её, — сказал Камрас, — и не проиграю.— Конечно, ты никогда не проигрывал… — заколебался Сафрар.— Разреши! — вскричали некоторые из гостей.— Если ты не разрешишь, — плакала Африз, — моя честь будет навсегда поругана.— Если ты не разрешишь это, — жестко сказал Камрас, — у меня, может, больше не будет случая скрестить сталь с этим хитрым варваром.И тут я внезапно вспомнил, что согласно тарианским законам вся собственность, движимая и недвижимая, обращенной в рабство женщины автоматически передается ближайшему родственнику-мужчине или ближайшей родственнице-женщине, если не найдется ближайшего родственника-мужчины, или… в остальных случаях опекуну, если есть такой. Таким образом, если Африз из Тарии по каким-то причинам попадет к Камчаку и станет его рабыней, то все её огромное богатство будет немедленно передано кому? Конечно же, Сафрару, торговцу из Тарии. Более того, чтобы избежать лишних осложнений и собрать побольше налогов с наследования, закон обратной силы не имел. Даже если человек каким-нибудь образом позднее освободится или просто убежит из рабства и ему удастся восстановить свой статус свободного человека, он не получит ничего из своего прежнего имущества.— Хорошо, — сказал Сафрар, опустив глаза, как будто бы принимая решение против своей воли, — я разрешаю моей подопечной, Африз из Тарии, стоять у столба в Войне Любви.Толпа издала крик радости, уверенная теперь, что тачак будет образцово наказан за свое грубое обращение с богатейшей девушкой Тарии.— Спасибо, мой опекун, — сказала Африз и, окинув Камчака напоследок злобным взглядом, гордо выпрямилась и в вихре бело-золотых шелков быстро прошла к выходу.— Посмотри, как она идет! — громко сказал Камчак. — Не заподозришь, что на ней ошейник.Африз обернулась и на мгновение остановилась, придерживая вуаль у лица.— Надеюсь, маленькая Африз, — сказал Камчак, что ты скоро научишься носить ошейник и до игр не испортишь ни его, ни своей шеи.Девушка вскричала в беспомощном гневе и, развернувшись, споткнулась. Ей пришлось ухватиться за перила лестницы, что немедленно сказалось на состоянии вуали — та съехала в сторону. Обеими руками вцепившись в ошейник, Африз с рыданиями выбежала из зала.— Не бойся, Сафрар, — сказал Камрас, — я убью тачакского слина. Глава 10. ВОЙНА ЛЮБВИ Четыре дня спустя после пиршества в доме Сафрара ранним утром несколько сотен людей, среди которых были представители всех четырех народов фургонов, появились на Равнине Тысячи Столбов, в нескольких пасангах от надменной Тарии.У столбов, изучая их и разравнивая между ними почву, уже суетились судьи и ремесленники из Ара, лежащего в сотнях пасангов к северу от Картиуса.Эти люди, как я узнал позже, каждый год во время проведения игр имели право на свободный проход через южные равнины. Путешествие даже с гарантией не было безопасным, но в случае удачи оно сулило судьям и мастерам хорошую прибыль из сокровищниц Тарии и народов фургонов. Некоторые судьи уже по нескольку раз участвовали в этих играх и, конечно, были теперь далеко не бедными людьми. Плата даже одному из сопровождающих их ремесленников была достаточной для того, чтобы человек мог безбедно прожить год даже в таком дорогом городе, как Ар.Мы медленно ехали на каийлах, выстроившись в четыре большие колонны. Тачаки, кассары, катайи и паравачи. В каждом отряде было примерно двести воинов. Камчак ехал впереди. Рядом с ним один воин держал в руке штандарт на длинном древке — вырезанное из дерева изображение четырех рогов боска.Возглавлял же нашу колонну Катайтачак — восседая на огромной каийле, закрыв глаза, он мерно покачивал головой, и его грузное тело раскачивалось в такт степенным движениям животного.Во главе других колонн ехали трое других убаров, которые возглавляли кассаров, катайев и паравачей.Сразу за ними ехали другие трое моих старых знакомых — кассар Конрад, катайи Хакимба и паравачи Толнус. Они, как и Камчак, двигались рядом со знаменосцами. Знаменосец кассаров держал на древке полотнище с изображением символического бола с тремя кольцами, соединенными линиями у центра, — этот знак я не раз видел на босках и рабах кассаров; кстати сказать, и Тенчика, и Дина тоже носили это клеймо. Камчак решил не клеймить их заново, как обыкновенно делают это с босками, он, по-видимому, считал, что это впоследствии может отразиться на их цене. Впрочем, в равной степени он мог быть попросту доволен и тем, что имеет в своем фургоне рабынь с клеймом кассаров, поскольку это свидетельствовало о превосходстве тачаков над кассарами. Насколько я помню, Камчаку льстило и то, что в его стаде есть несколько босков, первое клеймо которых изображало бола.Герб катайев — желтый лук, перекрещенный с черным копьем, на клейме же у них было лишь изображение нацеленного налево лука.Самое эффектное знамя, пожалуй, было у паравачей — сотканное из золотых нитей с нанизанными на них драгоценными камнями изображение головы и рогов боска. Клеймо паравачей представляло из себя символический рисунок головы боска — полукруг, опирающийся на перевернутый равнобедренный треугольник.Элизабет Кардуэл в шкуре ларла, босая, шла рядом, придерживаясь за стремя Камчака. Ни Тенчики, ни Дины с нами не было. Вчера вечером за невероятную сумму в сорок золотых монет, четыре каийлы и одно седло Камчак продал Тенчику обратно Альбрехту. Это была одна из самых высоких цен, когда-либо заплаченных кочевником за рабыню. Я решил, что Альбрехту, по-видимому, очень недоставало его верной Тенчики; высокая цена, которую ему пришлось заплатить за девушку, стала ещё более вызывающей, когда Камчак принялся выказывать деланное изумление тому, сколько кассар способен отдать за рабыню; Камчак рычал от смеха, бил себя по колену, потому что слишком уж очевидной была заинтересованность Альбрехта в этой девушке, всего-навсего рабыне: связывая её запястья и надевая ей ошейник, Альбрехт ворчливо бранил её. Она же смеялась и бежала рядом с его каийлой, плача от радости. Я даже заметил, что девушка пыталась прижаться головой к его меховым сапогам.Дину, хотя она и была всего-навсего рабыней, накануне утром я усадил в седло перед собой и, развернув каийлу, поехал в сторону Тарии. Когда вдали показались блестящие белые стены города, я опустил её на траву. Она озадаченно взглянула на меня:— Зачем ты меня сюда привез? — спросила она.Я показал вдаль.— Это Тария, твой город.— Ты хочешь… — тихо спросила она, — чтобы я побежала «в честь города»?Она имела в виду жестокое развлечение молодежи кочевников, которые иногда, схватив прямо в лагере какую-нибудь из тарианских рабынь и забросив в седло, везли её в степь. Ссадив её где-нибудь неподалеку от стен её родного города, они приказывали бежать, а сами в это время раскручивали бола. Эта жестокая затея называлась «бегом в честь города».— Нет, — ответил я ей, — я привел тебя сюда, чтобы освободить.Девушка задрожала и уронила голову.— Я твоя, я и так твоя, — сказала она, глядя в траву, — не будь таким жестоким.— Нет, — ответил я, — я привез тебя сюда, чтобы оставить.Она посмотрела на меня и отрицательно покачала головой.— Я так хочу, — сказал я.— Но почему?— Потому, что я так хочу, — повторил я.— Я чем-то не угодила тебе?— Ничего подобного.— Почему же ты меня не продашь?— Не хочу.— Но ведь ты продал бы боска или каийлу?— Да.— Почему не Дину?— Не хочу.— Я дорого стою, — напомнила девушка. И это было правдой — она просто констатировала факт.— Ты стоишь больше, чем ты думаешь, — ответил я ей.— Не понимаю, — сказала она.Я порылся в кошельке на поясе и дал ей золотую монету.— Возьми это и поезжай в свою Тарию, найди свой дом и будь свободна.Внезапно она разрыдалась, потом упала на колени у лап каийлы, зажав золотую монету в левой руке.— Если это тачакская шутка, — прокричала она, убей меня сразу!Я спрыгнул с седла каийлы, преклонил колени рядом с ней и обнял, прижимая её голову к своему плечу.— Нет, — сказал я Дине, — я не шучу, ты свободна.Она посмотрела на меня со слезами на глазах.— Тачаки девушек никогда не освобождали, никогда.Я встряхнул её за плечи и поцеловал.— Ты, Дина из Тарии, свободна. — Я взобрался в седло. — Или ты хочешь, чтобы я доехал до стен Тарии и перебросил тебя через них?Она рассмеялась сквозь слезы.— Нет! — сказала она. — Нет!Тарианка вскочила на ноги и внезапно поцеловала мою ногу.— Тэрл Кэбот! — вскричала она. — Тэрл Кэбот!Все словно озарилось вспышкой молнии. Я понял, что она выкрикнула мое имя, как могла его выкрикнуть только свободная женщина. Она и была ею — свободной женщиной, она была ею — Дина из Тарии.— О, Тэрл Кэбот! — смеялась и плакала Дина, нежно глядя на меня. — Но сохрани меня ещё на день, ещё чуть-чуть!— Ты свободна.— Но я послужу тебе, — сказала она. Я улыбнулся.— Здесь нет шеста.— О, Тэрл Кэбот! — вспыхнула она. — Зато здесь вся равнина Тарии!— Степь народов фургонов — ты это имела в виду?Она рассмеялась.— Нет, — сказала она, — равнина Тарии.— Наглая ты девица, — констатировал я.Она уже стаскивала меня с седла, и, не прекращая целоваться, мы улеглись в мягкие, душистые волны весенней травы прерии…Когда мы поднялись, я издалека заметил двигающихся в нашем направлении всадников на высоких тарларионах.Дина ещё не заметила их, казалось, что она очень счастлива, да что там — я тоже был счастлив вместе с ней. Внезапно на её лице изобразилась тревога, она подняла руки к лицу, закрывая рот.— Ой, — сказала она.— В чем дело? — спросил её я.— Ведь я не могу в Тарию идти. — Глаза её совершенно неожиданно для меня наполнились слезами.— В чем дело?— У меня нет вуали, — плакала она.Я сокрушенно вздохнул, поцеловал её, развернул за плечи и плоским шлепком под зад отправил в сторону Тарии.Всадники приближались. Я вспрыгнул в седло и помахал девушке, которая, отбежав несколько ярдов, обернулась. Она тоже помахала мне, размазывая слезы по щекам. Мне показалось, что она сейчас плакала совсем не из-за того, что у неё не было вуали.Над головой пролетела стрела.Я рассмеялся, пришпорил каийлу и поскакал прочь, оставляя всадников на тяжелых тарларионах далеко позади.Они сделали круг, чтобы подобрать мою девушку, свободную, хоть и одетую в кейджер, сжимающую в руке кусок золота, машущую уезжающему врагу, счастливую и плачущую.Когда я вернулся в фургон, первыми словами Камчака, обращенными ко мне, были:— Надеюсь, ты хоть получил за неё хорошие деньги?Я улыбнулся.— Доволен? — спросил он.— Да, — ответил я, — я очень доволен.Элизабет Кардуэл, поправлявшую кизяк в очаге, похоже, не на шутку озадачило мое возвращение без Дины, но, естественно, она сразу ни о чем не осмелилась спросить, и лишь под вечер, усевшись спиной к очагу, она взглянула на меня в упор и нерешительно произнесла:— Ты что… продал ее?— Продал. Ты же сама говорила, что у неё жирные лодыжки, — напомнил я ей.Элизабет смотрела на меня с ужасом.— Во-первых, не жирные лодыжки, а толстые коленки, а во-вторых, она же че-ло-век! Ты продал человека! — сказала Элизабет. — Че-ло-ве-ка!— Нет, — сказал Камчак, давая ей подзатыльник, — животное, рабыню. — Затем добавил, повторяя подзатыльник: — Она такая же рабыня, как ты.Элизабет обиженно посмотрела на него.— Не-ет, — задумчиво протянул Камчак, — ты ни на что не годишься, ты даже элементарных вещей не понимаешь, по-моему, тебя тоже пора продавать.На лице Элизабет отобразился ужас. Она бросила дикий умоляющий взгляд на меня.Меня слова Камчака тоже задели за живое. Мне показалось, что Элизабет как раз начала понимать, как ей повезло, что она попала именно в наш фургон, — Камчак в целом обращался с ней довольно мягко, кроме того, он не заклеймил её, не вставил в нос тачакского кольца, не нацепил на неё кейджер и даже не надел на её очаровательную шею горианского ошейника. Теперь до трясущейся от страха Элизабет наконец-то дошло, что если Камчаку взбредет в голову продать или обменять её, то он вправе незамедлительно исполнить свою прихоть, и она в тот же миг будет продана, как седло или охотничий нож. Она видела, как продавали Тенчику. Исчезновение Дины из фургона объяснялось аналогичным образом. Что до меня, то мне не хотелось посвящать её в то, что Дину я освободил. Какое ей дело до того, что происходит с другими рабынями? Подобное известие может сделать её собственное рабство ещё более тяжелым или, что ещё хуже, наполнить её сердце глупыми надеждами, что Камчак, её хозяин, когда-нибудь подарит ей этот самый прекрасный дар — свободу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50