— В детстве я обожала газированную воду. Шампанское на нее похоже...
— Татьяна Константиновна, вы знакомы с тем сиреневым субъектом? — Николай Степанович указал взглядом на соседний столик, за которым сидела группа молодежи. Один из них, бритоголовый, в сиреневом свитере, что-то говорил приятелям, показывая в сторону Лазаревой и капитана.
— Первый раз вижу.
— Значит, он знает меня. Вероятно, вместе плавали.
— И вы не помните?
—Бывает, что придет какой-нибудь парень, сделает рейс, попробует нашей, как вы говорите, романтики и сматывается со своими вещичками. Разве всех упомнишь? — Николай Степанович взял карточку.— Так что
мы закажем? Мороженое? Не простудитесь? Может, лучше торт? Она подняла на него синие свои глаза.
— Знаете, это... так приятно, когда о тебе заботятся. Какая, должно быть, счастливая ваша жена!
— О, она уже не замечает,— полушутя ответил Терехов.
— Неправда. Этого невозможно не замечать. И вообще... жены, моряков самые счастливые женщины,— задумчиво продолжала Лазарева.— О них в море беспрестанно думают, их ждут. Боже мой, как ждут с ними встречи! А портрет жены в каюте — словно икона!
— Вот и выходите за моряка,— пошутил Николай Степанович.
— За Витеньку?
— За Виктора?! Ну, не... обязательно за него...— Николай Степанович почему-то не мог представить себе Лазареву женой радиста.
Юнец в сиреневом свитере подошел к их столику, пригласил Лазареву танцевать.
— Мы еще ужинаем,— недовольно произнес Николай Степанович и исподлобья оглядел сиреневого, пытаясь вспомнить, где же он его видел.
— Вы ужинайте, а мы с доктором потанцуем,— не отставал тот.— Ведь вы, правда, доктор с «Иртыша»?
— Да. И как врач советую вам в вашем состоянии пойти домой, отдохнуть,— ответила Лазарева, смеясь, и отвернулась к капитану.
Юнец потоптался, потоптался на месте и отправился к своим приятелям, которые встретили его шутками и сочувствием.
— Ремня бы ему,— пробурчал Николай Степанович.
— А вы грозный родитель! — рассмеялась Лазарева.— Сколько вашему?
— Да уже за двадцать...
— Как же это? Такой взрослый... у вас?
— Сын жены.
— Ну что ж, это, вероятно, не мешает вам поддерживать с таким взрослым парнем самые дружеские отношения,— стараясь загладить некоторую неловкость, поспешно сказала Лазарева.
— Да нет, отношения у нас с ним далеко не блестящие.—Был ли тому виной бокал шампанского, выпитый залпом, или участливый взгляд Татьяны, но Терехову
захотелось поделиться своей обидой. Совсем он такого отношения не заслужил от Василия. Растил, кормил, обувал, одевал, а мальчишка грубит, с каждым днем наглеет. Сладу с ним нет.
— Может, он не виноват?— осторожно спросила Лазарева.
— А кто же — я виноват?!
— Нет, нет... Мать должна была ему внушить если не любовь, то хоть признательность, уважение. Объяснить, что человек, по существу ему чужой, отказывая себе во многом, приносит определенную жертву. Ведь такой молодой мужчина, как вы, мог бы иметь и своих детей. Нет, нет, мать должна была пробудить в сыне чувство благодарности.
- Уверяю вас, я не жду никаких благодарностей, хотелось бы встретить элементарное внимание.
— Понимаю. Однако, я думаю, при вашем характере сынок не разгуляется. Ничего страшного не случится. А вот у наших соседей, там действительно трагедия. Отец в море, а дома дым коромыслом. У мамы своя компания, у сына своя. Что отец ни заработает — все прогуляют.
— Но неужели отец не может разобраться, положить конец этому безобразию?
— Дорогой Николай Степанович, уж кто-кто, а вы должны знать, легко ли разбираться после рейса, когда на берегу побудешь несколько дней и снова в море.
— Это верно,— задумчиво произнес капитан, дивясь тому, как здраво рассуждает Лазарева, словно подсмотрела, подслушала то, что произошло у него дома.
— Но оставим, оставим этот разговор! — воскликнула Лазарева.— Ведь так чудесно, что мы на берегу, дома. И никто сейчас не постучит в дверь ни к вам: «Слева по борту судно!», ни ко мне: «Болит голова, хоть волком вой!» Сидим мы с вами —независимые люди, и еще несколько часов, пока не вернемся на судно, будем свободны, как птицы. Это же надо ценить!
— Ценю! Так за свободу! Пусть хоть на чае! Лазарева взяла бокал и, глядя сквозь него на свет, негромко спросила:
— Хотите, я почитаю стихи?
— Хочу!
Она тихо, проникновенно читала Есенина.
Я спросил сегодня у менялы...
Капитан слушал и не слышал, смотрел на ее свежие губы, глядел в мерцающие синие глаза и думал: как легко эта женщина увела его от обыденности повседневной жизни в какой-то другой мир, который он чувствовал и не умел объяснить.
Потом они медленно шли по улицам, не замечая холодного, сырого ветра. Неподалеку от порта, у высокого мрачного здания, Татьяна остановилась, прислушалась.
— Шопен...
Из ярко освещенного приоткрытого окна неслись звуки музыки, раздавались оживленные голоса. Того, кто играл, не слушали там, наверху, а здесь, на темной улице, Татьяна, словно завороженная, стояла не шевелясь.
— Скерцо... Прекрасно, правда? — прошептала. Николай Степанович положил ей руки наплеи, заглянул в глаза и вдруг рынком притянул к себе.
«Не должен, не должен...» И пряный запах сирени, упругая шелковистая прядь у щеки.
Она первая отстранилась. Молча прошли несколько шагов. Она взяла его под руку, первая заговорила:
— Ничего не было. Совсем ничего. Забудем и я и.,, вы. Он не ответил. Забыть? Как забыть? Пустые слова.
— Я не хочу ничего чужого,— снова заговорила она.— И вам это не нужно. Плаваем на одном судне.
— А если б не на одном? — Сам не знал, зачем задал этот вопрос. Ведь не собирался же он ни заводить любовницу, ни разводиться с Лелей.
— Если бы.— Она глубоко вздохнула.— После одного «если бы» последует второе, третье. Вы не свободны, значит, пусть все будет как раньше. Л теперь я пойду. Не нужно, чтобы нас видели вместе.
Николай Степанович остался на улице, дожидаясь, пока она минует проходную, пойдет по причалу к «Иртышу».
Конечно, Татьяна права. На судне ничего не скроешь. Не хватает еще, чтобы пополз шепоток, дошел до Лели. Да в начальство узнает. Давно известно, как на такие вещи смотрят. Вот если б он, Николай Терехов, не был женат...
Поздно! Слишком поздно. К сожалению, опыт, осторожность приходят с годами. Разве теперь так легко сорвалось бы с языка: «Приезжай!» Он приглашал Лелю тогда лишь погостить. Но если честно —разве не любил
ее? Любил. Тогда был уверен, что любит. Тогда? А теперь?
Через день-два предстоит встреча с Лелей. Делать вид, будто ничего не произошло? Притворяться? А если нет? Хорошо, что они недолго простоят в Одессе. Может, потом, со временем, пройдет это увлечение.
Прилетела бы Леля, ничего бы этого не случилось. Но она не прилетела. Мало ли, что он дал радиограмму. Если бы хотела, нашла бы время встретить мужа.
ГЛАВА 9
Объяснение с Тимофеевной произошло неожиданно — в кабинете.
— Да не переживайте, Елена Ивановна. Это все потому, что Клавку вышибли.
— Да не в Клавдии дело,— ответила Ярошенко.
— А я стою на своем: есть у нее, у Клавки, где-то рука.
— Коржова, конечно, нагородила с три короба, но никакой такой «руки» у нее нет.— Елена Ивановна сложила папки, спрятала в ящик, давая понять, что разговор продолжать не хочет. Стыдно, что старая и, казалось бы, хорошая женщина за глаза ругает Коржову, а сама же сообщила ей о том случае во время блокады.
— У вас больше вопросов ко мне нет? — опросила Елена Ивановна с холодком, видя, что Тимофеевна все еще не уходит.
Та подошла ближе к столу, зачем-то вытерла фартуком руки и, пододвинув стул, села.
— Я так, Елена Ивановна, думаю: если чем не угодила, так прямо сказывай. Стряпаю плохо, может, по кухне какое упущение, чего-то не доглядела? За что гневаешься?
— Не сержусь я вовсе.
— Слава богу, не маленькая, вижу. Чего нам-то в прятки играть? Не того десятка ни ты, ни я.
Запинаясь, Елена Ивановна рассказала, как напомнили ей: избила, мол, подчиненную. У Коржовой так и написано: «похвалялась».
— Ах, гадина подколодная! — всплеснула руками Тимофеевна.— Так ведь это я ей проболталась — совестила. Говорю, у таких ни стыда, ни гордости. И ты б в войну, поди, так же обирала бы голодных детей. Стрелять,
мол, таких надо. Тут и сказала, как ты той мародерке объяснила... Да, был такой разговор. Елена Ивановна кивнула, улыбаясь,— отлегло от сердца.
— Ты уж прости меня, бестолковую. Только неприятностей тебе добавила.
В тот же день Ярошенко снова вызвали в районо. Как бы между прочим, начальство поинтересовалось, забрала ли она из редакции статью.
Да, критиковать Лапшину небезопасно. Вот и посыпались комиссии. «Заведующая не обеспечивает руководства комбинатом». Однако доказать это надо не только «излишками» шкафчиков.
Хорошо, что Коля просил «воздержаться от поездки в Новороссийск». В такое время не поедешь! Он знает, как ей всегда трудно вырваться. Но все-таки почему на этот раз решил не вызывать? И вообще странно, что за весь рейс были только три суховатые радиограммы. Всего три.
Бросить все — и на аэродром! Вечером побыть с Колей,, а потом утром первым же самолетом назад. Чего раздумывать?! Разве нельзя себе позволить один вечер? Что там с ним? Может, захандрил. И вдруг неожиданно—а вот и я! На все махнула рукой — и к тебе, Коленька!
Не такой уж мед—море. Если только оно, всегда только оно перед глазами. Не видит Коля, как набухают почки на деревьях, не видит цветов и даже вот этих прохожих, весело мигающих огней реклам, ни театров. Море и море. Одни и те же лица на мостике, в кают-компании...
Вылет на Краснодар отменен. Аэропорт не принимает!
Но как же так?! Ей надо, непременно надо быть в Новороссийске. А если лететь не через Краснодар?
— Никак не попадете сегодня. Приезжайте в аэропорт утром.
До чего ж обидно! С рекламного щита улыбается стюардесса — удобно, быстро, дешево!
Дать Коле телеграмму? Отсюда, из аэропорта? Нет, не нужно. Он сегодня, конечно, позвонит. Ему ведь просто -только выйти в город.
— Ты давно дома? Кто-нибудь звонил? — едва переводя дух, спросила Елена Ивановна сына.
— Дома с двух часов. И звонил тебе Осадчий. Вам какой-то проект надо писать,
— Наша комиссия проверяет предприятия бытового обслуживания.
— У нас одному парню, мама, вычистили куртку... От ворса. А пятна оставили.
— Конечно, обслуживание далеко не блестящее. Но им тоже туго приходится. Помещения тесные, на ремонт ассигнования маленькие, стройматериалов нет. А запросы растут.
— Но, насколько мне известно, у вашей уважаемой комиссии тоже нет ни денег, ни материалов.
Вася впервые проявлял интерес к ее делам — и Елену Ивановну это тронуло.
— А мы в Москву напишем. Там будем просить дополнительные ассигнования.
— Разве вы одни?
— Не одни. Но мы сделали большую работу. Составили план. Нам кажется — все учли. Будут на сессии рассматривать.
Вася сорвался с места.
— Мама, ты мне йотом расскажешь. Совсем забыл. Сегодня Эраст приезжает. Он с Алтая в Новороссийск летал. Ничего себе командировочка.
— Как, он разве оставил институт? Ты мне не говорил..
— Отправился на заработки. Родных никого. А тут интереснейшая экспедиция...
— Больше никто не звонил?
— Нет.— И неожиданно уже в дверях добавил: — Да он, наверное, уже снялся. Сюда идет.
И вышел. Хоть бы у Коли было все благополучно. Вчера он, вероятно, не успел позвонить, задержали на судне. Значит, сегодня...
Но звонка Елена Ивановна так и не дождалась. Принесли радиограмму: «Иртыш» прибудет в воскресенье.
А в воскресенье с утра зарядил мелкий дождь. Вася хмуро смотрел в окно. Настроение у него было скверное. Может, с Эрастом поссорился?
— Повидался с другом? — спросила Елена Ивановна.
— Да. Он всем доволен,— сдержанно произнес Вася и уткнулся в книгу.
— Ты здоров?
— Вполне. Просто... надоели дожди, зачеты надоели. Все надоело. Масса вещества, заключенная...— забубнил.
Елена Ивановна взяла пальто сына, пришила пуговицу.
— Если собираешься встречать, то не возись. «Иртыш» может и раньше прийти.
— Откуда ты знаешь?—удивленно взглянула на Васю. — Слухами земля полнится,— уклончиво ответил сын и перевел разговор на другую тему: — Книжку интересную привез Эраст.
— Какую?
— О Древнем Риме. Между прочим, там есть такой рассказ: две матроны похвалялись друг перед другом своими нарядами, а когда попросили третью, хозяйку дома, показать свои, она вывела детей и сказала: вот мои наряды, вот мои уборы...
Елена Ивановна, севшая к зеркалу, яастыла с гребнем в руке:
— Ты это к чему?
— Так.
— А у меня есть наряды,— пожав плечами, машинально сказала она.
— Теперь есть. Но я просто так.
Она улыбнулась. Все перепуталось в голове парня: зубрит физику, думает о Древнем Риме, о патрицианках. Или чего-то недоговорил, а она не поняла?
— Мужа в этом доме ждут или не ждут? — раздалось в передней.
— Ждут в этом доме! Ждут смеясь воскликнула Елена Ивановна и поспешила навстречу.
Вася уже поздоровался, отошел к двери, и Николай Степанович прикоснулся губами к ее щеке: незнакомый одеколон. Она дала ему с собой «Русский лес».
— А мы, как видишь, притопали раньше срока,—сказал Николай Степанович, входи в комнату.— Вот тебе подарки, Деля.
— Спасибо1 Хорошо, что раньше «притопали». У меня все готово. Будем обедать,— говорила Елена Ивановна, думая совсем о другом. Наверное, неприятности у Коли. Держится как-то непривычно, суховато, и сразу - подарки.
— Посмотри же, что я тебе привез.— Николай Степанович поставил чемодан на стул, вынул элегантную шубку, протянул жене.
— Нод нее нужно кожух надевать, иначе окоченеешь,— иронически сообщил Вася.
— Тебя не спрашивают,— резко бросил Николай Степанович.
«Опять начинается»,— со страхом подумала Елена Ивановна. Чтобы показать мужу, как она довольна подарком, стала торопливо надевать шубу.
— Просто удивительно, словно на меня шили. Спасибо.
— Это Татьяна Константиновна выбрала.
Вася снова поднял голову от учебника, внимательно посмотрел на отца, перевел взгляд на мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51