За столом сидели молодые люди, по-видимому, хорошо знавшие друг друга. Вспоминали какие-то летние пикники, поднимали бокалы за хозяина дома, который сейчас у берегов Кубы, за тех, кто в море. Шутили, смеялись, никто не обращал внимания на Николая Степановичами вряд ли кто-нибудь знал, что за столом сидит
капитан.
Николай Степанович по внешнему виду гостей никак не мог определить, кто они такие. Лишь одного, довольно серьезного юношу в очках, с апломбом говорившего об античастицах, принял за молодого физика.
«Физик» стал возмущенно объяснять, как его, молодого специалиста, «зажимают» на какой-то паршивенькой овощной базе.
Круглолицый румяный паренек, терзавший гитару и речитативом сообщавший о своем разбитом сердце, вызвал у Николая Степановича улыбку.
— Десятый класс этот Вертер по крайней мере закончил?
— Химик, кандидат наук,— шепотом сообщила Татьяна.— И женоненавистник.
Однако женоненавистник, как заметил вскоре Николай Степанович, почему-то искал со своими партнершами по танцам уединения на кухне
Капитан тоже искал с Татьяной укромные уголки, а когда выключали свет, целовал ее и вместе со всеми требовал: «Да будет тьма!»
Нина улучила минуту, спросила Татьяну:
— Как же все-таки капитану удалось вырваться из домашнего плена?
— По-видимому, ему слепо доверяют.
— Может, помочь прозреть?
— С ума сошла! — испуганно воскликнула Татьяна.
— Ничуть. У тебя он найдет прибежище от домашних сцен.
— Где оно?
— Иди хлопочи. Пусть тебе обменяют комнату.
— Танюша, хватит шептаться. Танцевать! Танцевать!—Николай Степанович обнял ее за талию
Никто не обращал на них никакого внимания. Он был оживлен, весел. Все вокруг в этот вечер казались удивительно милыми. Среди молодежи он и сам чувствовал себя молодым.
Когда танцевал он вот так целый вечер? И не припомнишь. Вокруг шутили, смеялись...
Когда ушла его юность? Не заметил. Заботы, хлопоты. А чем он хуже этих молодых людей? Не хуже, если их подруги не прочь с ним пококетничать. Рано записался в старики. Леля записала, пусть даже не желая этого.
Сидит, наверное, ждет, сердится. Но неужели он после тяжелых рейсов не заслужил права хоть несколько часов провести так, как хочется ему? Вдали от слишком уж серьезных глаз Лели.
Он устал. И есть женщины, с которыми так легко, которые любят, ничего не требуя. Принимают тебя таким, как есть. Любят так, как Татьяна. Ни одного лишнего слова, ни одного взгляда, который могли бы заметить, не позволила себе за весь' рейс, лишь бы не повредить ему — чужому мужу. Ничего ей не нужно,-кроме его любви.
Словно подслушав его мысли, Татьяна негромко прочла:
Сто часов счастья...
Разве этого мало?
Я его, как песок золотой,намывала,
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по искре,
но капле, по блестке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок
от каждой звезды
и березки...
— Это Есенин? — спросил капитан.
— Нет... Вероника Тушнова.
— Прочти еще что-нибудь. Мне нравится, когда ты читаешь. Стихи звучат у тебя совсем особенно.
— Это правда?
— У меня такое чувство, когда ты читаешь, словно они для меня написаны.
— Так и должно быть, если стихи настоящие. Каждый в них находит что-то для себя. И лучше становится...
— Наверное, это так,— согласился капитан и опять подумал, как просто эта женщина всякий раз уводит его в какой-то иной мир.
Татьяна наклонилась к нему. Сидел он на мягком низком пуфе, рядом с ее креслом.
Есть минуты, когда не тревожит Роковая нас в жизни гроза. Кто-то на плечи руки положит, Кто-то ясно заглянет в глаза.
С балкона до них доносились приглушенные голоса.
Домой Терехов вернулся поздно. Он ждал, даже хотел, чтобы последовало объяснение, чтобы смог высказать Елене, как он устал от домашнего унылого однообразия.
Намеренно громко ступая, вошел в комнату и включил свет. Неужели не проснулась, даже если спала?
В спальне горел ночник.
Не поднимая головы с подушки, жена сказала обычным будничным тоном:
— Твою пижаму я повесила в ванной, ты захочешь искупаться после... рейса.— И отвернулась к стене.
Николай Степанович всего ожидал, только не этого спокойного тона. Что-нибудь заметила. Может, готовит ему какую-либо неприятность. Если так, то конец всему.
Уснул он сразу. Приподнявшись на локте, Елена Ивановна смотрела на мужа. Но и...теперь лицо его, спящего, было сухим, жестким. Отыскивала в нем черты прежнего Коли и не
находила. Не находила, быть может, потому, что изменилось отношение к ней, к дому, и не в ее силах было наделить его теми добрыми чертами характера, которыми, кто знает, обладал ли раньше Николай.
Слезы текли по щекам, по руке. Да, все кончено, ничего не вернуть, не склеить. Наверное, еще тогда, снимаясь в рейс, думал о том, что им не быть уже вместе. И привык за столько месяцев к этой мысли. Стал совсем чужим.
Быть может, не уйди он в море, все было бы иначе. Когда каждый день видишь человека, говоришь с ним, он так просто не отвыкает. В море ее не было рядом. В море он был один. И характер такой у Николая, что ни с кем не поделится. Пет, нет, вовсе она не ищет ему оправданий, лишь хочет попить.
Тде уж оправдывать, если честно не сказал: Леля, я люблю другую! Почему-то показалось, будто и Виктор что-то знает. Сегодня, когда позвонил с судна и услышал, что Николая Степановича нет дома, словно растерялся. Какие-то мгновения длилось неловкое молчание. Потом попросил: ничего передавать не надо. Ничего.
Да, любви больше нет. И была она, может, лишь частью ее чувства, что отраженной возвращалась к ней. Потом, чем выше Николай поднимался по служебной лестнице, тем больше новых черточек появлялось и его характере, которых она не хотела замечать.
Николая не будет. Его уже нет, хотя он все еще здесь. Она может обнять его. И... вымолить отсрочку? Протянуть руку, все уже зная? А он отвернется, если не сейчас, то завтра. Ей останется унижение. Нет, пусть уходит. У нее есть сын. И каким бы Вася ни был взрослым, как бы далеко ни занесла его судьба, ему нужна материнская любовь. Человеку легче жить, если он знает — его ждут, помнят, любят.
Гасли звезды. Синело небо. За окном сонно закричала птица и умолкла. Сорвалась с крыши капля, звонко ударились о подоконник — роса. Будет солнечный день. Яркий солнечный день. Где-то далеко в горах уже давно проснулся Вася. Там поднялось солнце. Скоро и туда нагрянет весна. Весна в горах... Клокочут ручьи, пробивают путь в талом снегу.
Вторую неделю стоял в доке «Иртыш». Вторую неделю Николай Степанович был дома. Он, по-видимому, с удовольствием принял молчаливые условия жены. Она
стелила ему на диване, где раньше спал сын, сама по вечерам читала или писала в спальне. Они почти не разговаривали, а если обращались друг к другу, то лишь по необходимости. «Тебя к телефону»,— говорил он, постучав в дверь спальни. «Просили передать, чтобы ты зашел в моринспекцию»,—сообщала.
Однажды, забежав домой переодеться — Гена ухитрился залить ей платье компотом, а предстояло идти в горсовет,— Елена Ивановна увидела у себя на постели большой сверток. Значит, Николай заходил, положил его на подушку, чтобы она сразу заметила.
Первое движение — развернуть, посмотреть, что в нем. Подарок? Теперь подарок? Или плата за предоставленную свободу?
Елена Ивановна отнесла сверток в столовую и положила рядом с диваном на стул, где висел его пиджак и модный пестрый галстук. Переодеваясь, взглянула на себя в зеркало и улыбнулась своему отражению. Подкрасила губы, надушилась, достала из ящика новые лайковые перчатки.
Нет, нет, настроение изменилось вовсе не потому, что Николай проявил какое-то внимание. Просто на улице бушует весна. Полопались почки, и деревья в зеленых комочках распускающихся листьев какие-то призрачно-легкие, воздушные. У обочин тротуаров яркая сочная трава. А в полях сейчас голубовато-зеленые всходы озимых, пряный запах свежевспаханной земли, уже принявшей в свое лоно золотые зерна будущих хлебов. И розовые цветы на кусте боярышника над тихим ставком в Зеленом Куте — там, где прошло ее детство.
На углу — корзины мимоз, фиалки и дикие горные цветы, которые привозят с Кавказа. В далекой тайге сквозь тающий снег, наверно, уже проклюнулись подснежники. Вася, с такими же, как он, ребятами, шагает по склонам гор, радуется первым теплым лучам солнца.
— Здравствуйте, Елена Ивановна! Оглянулась и увидела Каминских.
— О, как вы чудесно выглядите, и не скажешь, что после болезни! — воскликнула Томочка.
— Вот, поди же разбери, говорят, будто болезнь не красит человека,— поддержал жену Каминский и, отогнув край перчатки Елены Ивановны, церемонно приложился к ручке.
— Да я вовсе не болела,— удивленно проговорила Елена Ивановна.
Каминские переглянулись.
— А Николай Степанович, когда был у нас, сказал...
— Томочка! — остановил жену капитан. Видимо, сообразив, в чем дело, не хотел подводить Терехова.
Однако Елена Ивановна уже все поняла, и воцарилось молчание.
— Э-э, ладно! Мало ли что бывает! — первой нашлась Томочка.—Они все из рейса приходят немножко того...
— Что значит «того»? — с нарочитой строгостью спросил Каминский.
— Да вот ты и сейчас посвежел! А чего? Что и сказала?
— Посвежел — допустимо говорить матросу, но не очаровательной даме,— улыбнулся Каминский.
— Будто первый раз слышишь. Так вот, Леночка, не обращайте на них внимания. И ваш Коля посидит дома, отойдет. А вообще, вам явно недостает обыкновенного женского лукавства.
— Тамара!
Она сразу же переменила тему.
— Пойдемте с нами в кино. Итальянская комедия! — Томочка повисла на руке Елены Ивановны.— Ну, пожалуйста!
— Я бы с удовольствием, по сейчас не могу. Тороплюсь на сессию.— Елена Ивановна не отнимала руки — до чего милая женщина, и с пей так легко. Она словно пытается всех убедить, будто жизнь состоит из одних удовольствий, не придает значения никаким огорчениям, все обращает в шутку.
— А нельзя ли занятость отложить?
— Невозможно. Спасибо. Большое спасибо за приглашение.
— Ну вот еще: спасибо! Ведь не идете! Тогда мы вас проводим.
— Ушел ваш отец в море? — спросила Елена Ивановна, вспомнив разговор в доме Реутовых.
— Пошел; На буксир его взяли.
— Небольшой буксирчик,— перебила своего супруга Томочка.— Вчера в Поти ушел. Провожали. О-о, видели бы вы, как мы провожали деда! Отвальную устроили.
— Боцманом пошел,— удовлетворенно вставил Каминский.
— Рад был дед, и не спрашивайте! Усы, как у таракана, торчат. Пиджак форменный купил. Новый, чего в старом-то идти! Двадцать рублей на апельсины взял.
— Привезу, говорит, внуку,— снова вставил капитан. Супруги распрощались, взяв с Елены Ивановны торжественное обещание непременно к ним зайти.
С волнением переступила Елена Ивановна порог старинного здания, где помещался горсовет. Сегодня и вопрос слушался интересный — о ходе строительства. А выступать должен был новый председатель. Слухи о нем ходили разные. Достоверным было только то, что пришел он с большого завода, где директорствовал не один год. До этого работал на Дальнем Востоке. В директоры вышел из рядовых рабочих. В биографии этой не было ничего необычного, и толковали главным образом о характере нового председателя.
Говорили, что на заводе одни безмерно рады уходу директора, другие, наоборот, сокрушаются по этому поводу. Среди работников исполкома толки тоже, противоречивые. «Больно резок»,— сказал о нем кто-то из отдела народного образования.
Резок?! Тот, прежний, председатель тоже бывал резок. Как-то обсуждали ход ремонта Театра оперы и балета. Депутат-скульптор, молодая женщина, сказала, что лепные украшения перед входом в театр надо предварительно очистить от наслоений. Руки Мельпомены деформированы.
— Неужели бригада москвичей сама не знает этого? — с усмешкой, прервав депутата, сказал председатель из президиума.
Бывало, и других депутатов обрывал какой-либо неуместной репликой. Выступавшие возмущались. Потратили столько личного времени, чтобы выполнить задание, до мелочей во всем разобрались, вскрыли ошибки и вот — соблюдай в отношении к нерадивым работникам дипломатические тонкости...
Депутаты заполняли вестибюль. Курили, беседовали, покупали журналы и книги, Елена Ивановна подошла к киоску, где продавали крупные яркие гвоздики.
— И мне возьмите пяток! — крикнул Осадчий, Он только что пришел и раздевался у гардероба.— Иду к Андрею на именины.
— Поздравьте его и от меня,—сказала Елена Ивановна.
Вместе с Осадчим вошла в зал заседаний.
— Приятное для нас сообщение из Москвы. Читали? — спросил он.
— Какое?
Оказалось, что пришел ответ на просьбу депутатов: бытовым предприятиям города будут присланы дополнительные материалы и деньги.
— Неплохо? — говорил Осадчий.— Проверять работу надо, но когда к проверке еще и немощь, это вам не фунт изюму!
Елена Ивановна не успела ответить. К столу президиума подошел крепкий широкоплечий человек лет сорока, с выпуклыми надбровными дугами, резко очерченным, твердым подбородком.
— Председатель,— сказал Осадчий.— Вот это уже новость,— снова зашептал он, когда вместо обширного президиума для ведения сессии избрали лишь председателя и секретаря — депутатов, занимавшихся проверкой строительства, а председатель горсовета вернулся в зал.
Потом, когда он выступал, Елене Ивановне стало ясно, почему идут разговоры о его «резкости». Никаких «обтекаемых» оборотов, вещи называл своими именами.' И фамилии объявлял во всеуслышание.
Пришлось некоторым начальникам подниматься на трибуну и держать ответ перед депутатами.
— Хорошие душевые они, видите ли, оборудовать в общежитии не удосужились. Буфет — одна вывеска, жилые помещения в порядок не могут привести,— возмущался Осадчий.— А потом жалуются — текучесть кадров. С планом плохо. А какой может быть план, если он для них важнее человека!.. Вот и результат.
И когда выступающий умолк, Осадчий громко сказал:
— Назовите сроки по каждому конкретному случаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51