Давно ушли те злые и наивные мысли, но в одно Татьяна верила твердо: пусть каждый думает о себе, сам о себе позаботится. Почему же теперь, когда все произошло так, как она хотела, вдруг находит на тебя какое-то странное чувство, лезут в голову нелепые мысли: может, пересилить себя, и пусть Николай возвращается к своей Леле? Теперь, когда остаешься одна, все кажется каким-то ненастоящим, нечиетым. Бывает ли счастье таким?.. Вот и убеждаешь себя: я счастлива. Ничего, потом все забудется, и та, другая, утешится. Выйдет замуж. Обойдется...
Но когда же, наконец, появится «Иртыш»?
Татьяна пристально вглядывалась в серебряную рябь и вдруг увидела теплоход. Казалось, он стоит на месте. Ну да, конечно, «Иртыш»! Нет, движется потихоньку.
«Иртыш» подходил все ближе. Сняв с шеи легкую шелковую косынку, Татьяна подняла ее над головой.
Словно бы со стороны представляла себя на краю обрыва: черная волна волос, белое платье и прощальный взмах косынки. С этим пусть он уйдет в море.
Никто уже не сможет встать между ними. Даже ее собственные сомнения. Отныне его мысли, его чувства — все принадлежит ей безраздельно.
В,от уже можно различить на баке фигуру матроса.
А вот, на мостике, и Николай.
Несколько раз взмахнула косынкой.
Капитан приподнял над головой фуражку.
«Прощай, милый, прощай! Тоскливо будет без тебя. Очень тоскливо».
И все же, когда «Иртыш» величественно проплывал мимо, вздохнула с облегчением. Сделала все, что могла. Пусть теперь на нее работает время, одиночество, воспоминания и море...
«Прощай... Я тоже свыкнусь с мыслью, что стала твоей женой, соскучусь, и, когда ты вернешься, мы встретимся, как действительно родные и близкие люди. Прощай, дорогой!»
ГЛАВА 23
Нельзя сказать, чтобы Елена Ивановна не волновалась, дожидаясь, пока новый председатель начнет принимать трудящихся. Не раз присутствовала она в приемные часы прежнего. Уходила иногда с неприятным чувством: казалось, начальство отбивается от жалоб, накладывая резолюции с указанием отдела или руководителя.
Елена Ивановна считала, что резолюции эти по многих случаях всего лишь отписки.
Однажды свои соображения высказала ему, ожидая услышать в ответ резкую отповедь. Однако председатель, доверительно коснувшись ее руки, сказал: «В ящике у меня нет ключей от квартир. И не только ключей, но и многого другого, чего у меня просят».
Верно, конечно. Ибо когда сдается дом, то жилая его площадь давно делена-переделена. Вырастают новые кварталы, а жилья все не хватает. Но разве не лучше честно сказать: не ходите, в ближайшее время квартиру не получите. Лучше ведь так, чем расписаться еще на одной бумажке, пообещать, подать заведомо ложную надежду, пусть человек ходит, обивает пороги, просиживает в приемной, огорчаясь каждым новым отказом.
Об этом Елена Ивановна тоже сказала.
«Под лежачий камень вода не течет,— получила в ответ.— Не мне же вместо них ходить».
Сегодня, дожидаясь приема с новым председателем, она волновалась. Как же будет теперь?
Он вошел в приемную торопливо. Наклонил лобастую голову, здороваясь с депутатами.
Первой на очереди была старуха. Опухшими в суставах пальцами вытащила пачку потрепанных бумаг.
— Я инвалид первой группы. Живу в гробнице,— начала она, отыскивая платок.
— Где-где? — спросил председатель.
— В подвале,— привычным движением поднесла платок к глазам.— Вода течет по стенам...
— Минуточку,— остановил ее председатель и принялся читать многочисленные резолюции, справки и акты обследования.
— Вам скажут, что я потеряла право! Но комнату предлагали без удобств.
— Подождите, дайте разобраться,— все тем же ровным голосом проговорил Кононенко.
Просмотрев бумаги, он отдал их помощнику, сказал несколько слов и обратился к старухе:
— Придете к нам сюда, на второй этаж, в будущий вторник.
Женщина застыла с платком у глаз, недоумевающе оглянулась, словно сказано это было кому-то другому, не ей. Потом, спохватившись, торопливо проговорила:
— Умоляю вас, как сына.
— Не надо умолять. Получите комнату со всеми удобствами.
— Я ведь жена погибшего,— продолжала женщина, по-видимому, привыкшая ко всякого рода обещаниям. Она и на этот раз не поверила.
— Все это я прочел,— не меняя тона, ответил Кононенко.— В будущий вторник приходите в отдел учета.
— И получу?
— Получите, как только будет решение исполкома.
— Что ж мне теперь говорить?! Как благодарить?— пробормотала женщина.
— А чего благодарить? Вам положено, вот и все.— Кононенко взглянул на помощника, и тот впустил в кабинет уже молодую женщину в сопровождении мужчины в рабочей куртке.
Старуха поднялась, продолжая что-то говорить, пошла к дверям.
— Неужели вот так, сразу? — снова обернулась она к председателю.
— Сразу! — И, когда за ней затворилась дверь, Кононенко, обернувшись к помощнику, прибавил: — Отметьте себе, чтобы на втором этаже и обязательно балкон. Пусть воздухом подышит после своей гробницы.
Вошедшие представились: она плановик, он слесарь. Оба в числе первых на очереди. Ему-то квартиру дают, а ее снова нет в списках. Вообще, начальник многих, ко-
му положено, не внес в список, и вместо них ордера получают совсем другие. Мужчина извлек из кармана лист бумаги.
— Вот тут мы записали всех, кому по знакомству дают, Кононенко сиял трубку, набрал нужный номер, резко сказал:
— Ордеров не выдавать, проверкой займутся депутаты.
— А у меня на сегодня билеты в театр,— шепнула Елене Ивановне Мишина, закройщица швейной фабрики, тоже депутат.
— Придется нам сегодня побегать. Но ведь в помощь кого-либо выделят.
Шли и шли люди. Инвалид войны, ростовчанин, просил разрешения на прописку. Сына приняли в консерваторию. В Ростове-то консерватории нет. Кто-то вел разговоры о трудоустройстве. Обращались по разным вопросам.
Елена Ивановна е удовлетворением отметила — ни один человек не ушел без того, чтобы тут же, на месте, не получить ясный и четкий ответ. Кононенко звонил, выяснял, отдавал распоряжения, убеждал.
А вот и добрый знакомый товарища Кононенко, плановик с того же завода, с которого пришел он. Опять разговор о квартире.
— Ты ведь знаешь ситуацию.
Да, Кононенко ситуацию знает. И знает также, что через семь, ну через восемь месяцев строители сдадут заводской дом. Инженер на очереди. Квартира будет.
— А какие гарантии, что я ее на этот раз получу? — с унылым видом спросил посетитель.
— А какие ты хочешь? — улыбнулся Кононенко. Улыбнулся в первый раз за все время приема. Лицо его помолодело, стало мягче, добродушнее.
— Ну хоть какие-нибудь.
— Мое обещание с приложением подписи или отпечатков пальцев? — рассмеялся Кононенко.
Инженер тоже улыбнулся.' Отпечатки председательских пальцев его не устраивали. Устраивало другое: он согласен вообще отказаться от квартиры, если из этой, старой, от него отселят куда-нибудь соседку. Ей достаточно двадцати-, даже пятнадцатиметровой комнаты. Все будут довольны. Это же элементарно.
— Элементарно, говоришь? Но у нас сейчас нет ни пятнадцати-, ни даже пятиметровой комнаты.
— Так-таки нет? — чуть насмешливо переспросил плановик,
— С ребятишками приходят. В подвалах еще живут. У них, что ли, взять? Ну, сколько тебе ждать-то осталось?
— Значит, не хочешь? — Не могу.
Наступила продолжительная пауза. Посетитель не под-нимался, со стула. Деликатности, с которой он начал разговор, явно не хватило для его окончания. Брови насуплены, углы рта опустились — был уверен, что не получит отказа.
Пауза затянулась. Кононенко терпеливо ждал.
— А если переиграют? Если дадут кому-нибудь другому по своим личным соображениям? — вымолвил, наконец, плановик.
— Не переиграют. А возникнут затруднения — прихо-, ди. Тут мы поможем, чтобы личные соображения не мешали очередности. Это я тебе обещаю.— Кононенко чуть-, чуть выделил последние слова.
— Ну хоть на этом спасибо.
А двери все открывались и открывались, входили новые люди.
Предпоследним на прием пришел молодой человек в потертом синем костюме и черных, не по сезону, ботинках — Филиппов. Наклонив русую курчавую голову и исподлобья глядя на председателя, он объяснил, что с женой и сыном живет в девятиметровой комнате, требующей, кстати сказать, капитального ремонта.
Неделю назад у него умерла тетя, жившая в ихней квартире. И вот ее комнату райисполком отдает работнику милиции.
— Работаете на заводе и состоите там на учете? — уточнил Кононенко, прочитав заявление.
Филиппов кивнул.
— Вы инженер?
— Да, уже год. Вечернее отделение закончил.
— Ну что ж, в порядке очереди и получите,— сказал Кононенко, положив на стол заявление и книжку квартиросъемщика.— Вам даст завод, а работники милиции через райисполком жилплощадь получают.
Филиппов покраснел, опустил глаза на свои крепкие руки, руки рабочего человека.
Елена Ивановна взяла его заявление.
— У меня жена последние месяцы ходит. В нашей комнате стена отошла, пол покосился,— не поднимая глаз скороговоркой пробормотал Филиппов.
Кононенко молчал.
Задев коленом стол, Филиппов неловко поднялся, извинился и пошел к двери. Перед тем, как выйти, он еще раз пробормотал:
— Извините. До свидания.
Елена Ивановна проводила его взглядом. Нет, человек этот не преувеличивает, не кривит душой. Не вошел, как иной посетитель, с заискивающей улыбкой, которая после отказа исчезает, и лицо приобретает угрожающее выражение: «Ничего, пойду жаловаться выше!» Или входит «больной» человек: голова подергивается, одышка, вздохи, а уходит — про одышку и про нервный тик начисто позабудет.
Этот паренек каким вошел, таким и вышел, немного неуклюжий, застенчивый.
До чего похож на Васю. И глаза, и волосы темно-русые, вьющиеся. На людях и Вася далеко не такой бойкий, как дома.
У Филиппова нет никаких подтверждающих его слова документов. Но говорит он чистую правду.
— А комнату надо оставить ему,— негромко проговорила Елена Ивановна и взглянула на Зину Мишину.
— Девять метров, непригодное жилье, а еще будет второй ребенок,— поддержала Зина.
— Не год придется ему ждать, а побольше,—продолжала Елена Ивановна.— И не в роскоши живет. Заметили, какой у него пиджачок?
— Ну, это еще ни о чем не говорит. Инженер, жена работает,— сказал Кононенко.
Его помощник поднялся, собираясь пригласить последнюю по списку посетительницу.
— Нельзя так отпускать человека.— Голос Елены Ивановны звучал взволнованно.
Кононенко взглядом остановил помощника.
— Сто раз утюженный пиджачок, а если уж туфель нет летних... Нет, конечно, не это главное. Вон по Дерн-басовской лоботрясы шатаются, так их надо воспитывать, их поддерживать, трудоустраивать. А этому, значит, не надо помочь? Рабочему человеку, который, имея семью, институт закончил. Семья молодая. А он и правоты своей доказать не сумел. Даже справками не запасся. Но ведь
он имеет право на комнату, раз освободилась в той же квартире. И фамилия с теткой одна. Поддержать его надо. Обязательно!
— Другой бы на его месте еще при жизни тети прописался бы в ее комнате,— горячо заговорила Зина Мишина.— Товарищ Ярошенко права. Комната должна остаться за Филипповым.
— Вот это натиск,— рассмеялся Кононенко и ваял трубку.
Объяснялся он е председателем райисполкома.
— Вступились тут за Филиппова. Значит, его комната действительно в таком состоянии? Нет, нет, вовсе не вмешиваюсь в твои дела, вот они, депутаты, вмешались. Понимаю, понимаю,— наша милиция... Но ведь в этой же квартире... Ты разберись, учитывая настоятельные высказывания наших депутатов.
Кононенко положил трубку.
После приема Елена Ивановна, Зина Мишина и еще трое депутатов получили задание проверить те самые списки, о которых говорили женщина-плановик и пожилой рабочий.
Пока Лидия Павловна распределяла, кому и по каким адресам идти с проверкой, Елена Ивановна решила съездить к Филиппову. Ведь он и не догадается еще раз пойти в райсовет, сочтет разговор оконченным: в райсовете отказ, в горсовете отказ, чего же опять идти? По тому, как он говорил, как извинялся, ясно: дело свое считает решенным.
Филиппов несказанно удивился приходу Ярошенко. Так и застыл у полки с книгами, которые складывал в разостланное на детском кровати одеяло.
Кроме него, в комнате сидел, свесив с кресла руки, старик могучего телосложения.
На приветствие он не ответил, даже головы не повернул.
— Отец парализован,— объяснил Филиппов и, кивнув на полки, вздохнул: — В моей комнате сыро, так что книги я у тети держал. И сынишка тут спал.
— А отец? — спросила Елена Ивановна.
— Они с мамой тоже здесь, за занавеской.
Из кухни вышла мать Филиппова — сухонькая, маленькая женщина. Глаза красные, вспухшие от слез.
- Как я теперь без Сереги управляться буду? Ни поднять, ни повернуть мужа...
— Но как же вы ничего... Ну совсем ничего этого не сказали, не объяснили? —Елена Ивановна укоризненно смотрела на Филиппова.
— Так у мамы с папой есть площадь.
— Восемь метров на Слободке,— вставила мать.— Ну и ладно там, восемь, не восемь. Так беда — ни воды, ни удобств.
— Вот и пришлось папу после больницы сюда перевезти. Они с тетей родные брат и сестра.
— Сережа утром забежит, поднимет отца, поможет его убрать. А хорошая погода —на солнышко во двор вынесет. Что теперь делать будем? — Женщина села на табурет, невидящими глазами смотрела перед собой.
— Пойдемте, покажите мне, пожалуйста, вашу комнату,— попросила Елена Ивановна.
Маленькая комнатушка и трещина, сквозь которую можно просунуть руку. Две узкие кровати. На одной из них лежала молодая женщина. Она села, закрыв тетрадь, которую читала, и поправила платье на округлом животе. Настороженный взгляд скользнул по лицу Елены Ивановны.
— Из горсовета,— сказал Филиппов.
— Хоть бы диплом дали защитить! Осматривайте, осматривайте, а потом посоветуйте, как нам всем здесь разместиться.— Она с неприязнью взглянула на гостью.
— Почему никто из вас не прописался на площади те-ти? — спросила Елена Ивановна, хотя предугадывала ответ и ожидала его подтверждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51