Подумаешь! А морщины, как говорят французы, лучше на лице, чем на чулках. Когда на чулках — тогда это старость. Между прочим, морщины, наверное, были и у Пенелопы, когда Одиссей вернулся из странствий.
— Секрет знали,— смеясь, сказала Елена Ивановна.
— Это мы знаем, вернее, пытаемся познать. Внутренняя среда человека, его змоции, посредничество гипоталамуса между эндокринной и центральной нервной системами. Древние греки ничего этого не знали. Они любили жизнь.
— А что это — гипоталамус?
— Крохотный участок мозга. Командный пункт всей эндокринной системы. У мнительных людей страх порой парализует его деятельность и организм перестает сопро-тивляться недугу.
— Танюша, не отвлекайте меня лекциями, лучше расскажите о поездке,— Елена Ивановна налила гостье еще чашку чаю.
— Так ведь я изложила по телефону все подробности,— ответила Татьяна, задумчиво разглядывая розетку с вареньем.
— Но почему вы так скоропалительно уехали?
Да, Татьяна могла остаться, но тогда предстояло бы объяснение с Сосницким. Оно непременно последовало бы после ее категорического отказа от переезда в Киев.
— Не могу без моей клиники. А сбежала потому, что Сосницкий, очевидно, собирался предложить мне руку и сердце.
Ярошенко лукаво глянула на Татьяну.
— Это так страшно? Ведь он, насколько я уловила, вам нравится.
— Нравился,— поправила Татьяна.— И то — немного. А теперь...
— Другой?
— Да. Боюсь, что больше, чем нравится.
— Почему же так печально? — Елена Ивановна обняла Татьяну за плечи.— Он что — не свободен?
— Нет. Ему другая по душе.
Елена Ивановна помолчала. Она и не догадывалась, о ком говорила Татьяна и кто была та, другая. Обычным своим веселым тоном посоветовала:
— Нельзя ничего заранее загадывать. И вообще, уже то, что любишь,—это счастье. Поверьте, когда есть любовь — есть и надежда.
Татьяна промолчала.
— Не знаю, как быть с Сашей,— снова заговорила, отодвигая чашечку.—Жаль в детдом отдавать. Для него, как, впрочем, для всех детей, главное лекарство — материнская ласка. Если ее нет, малыш как травинка без солнца. Статистически доказано: оторви дитя от матери, задерживается и физическое, и умственное развитие. К нам Саша привык, а в Доме ребенка —новая обстановка, новые люди. А ему сейчас мама, ее любовь нужны.— И Татьяна передала всю тягостную сцену в доме Минаковой.
— От сына... Отказалась от сына! — прошептала Ярошенко.
Татьяна пожалела, что начала этот разговор.
Но Елена Ивановна, успокоившись, заговорила сама: надо решить, в какой дом отдать малыша.
Татьяне хотелось поближе к клинике. Тогда сможет чаще навещать Сашку. Но с другой стороны —за городом мальчику лучше. Целый день на воздухе.
Уже прощаясь, вспомнила о Сизове.
— А ведь Любаша и словом не обмолвилась.
— Постеснялась. Боялась, чтоб не подумали, будто хвастает.
— Все это хорошо.— Татьяна сама не знала, чему больше радоваться: тому ли, что девочка так добра и отзывчива, или тому, что рассудительность и напористость подтверждали заключение Татьяны — Любаша абсолютно здорова.
— Вы часто с ними видитесь? — спросила Ярошенко.
— Часто... с Любашей,— смутившись, ответила Татьяна.
Но даже в эту минуту Елена Ивановна ни о чем не догадалась.
ГЛАВА 42
Они появились рано утром у трапа. Две девочки лет шести-семи и мальчик чуть постарше. Стояли в сторонке, не спуская глаз с вахтенного.
Оранжевое солнце вынырнуло из воды и поползло вверх к синему небу, и там, где оно вынырнуло, океан был розовым, словно утаивал в себе частицы этого огромного солнца,
Любезнов снова взглянул на берег —три черные детские головы все так же выделялись на белых напудренных кипах каучука.
Очевидно, мальчик заметил Любезнова, обернулся к нему и поднял над головой какую-то книжечку. Его примеру последовали девочки — такие же книжечки были и у них в руках.
Любезнов кивнул ребятам, помахал рукой. Они с радостными возгласами бросились к крутому трапу «Иртыша» и стали проворно взбираться наверх.
— Куда вы? Нельзя! Нельзя!—закричал вахтенный. Мальчик на секунду остановился, потряс книжечкой и
снова побежал наверх, за ним, цепляясь за поручни, карабкались девочки. На полосатые сарафаны, какие носят девочки в Советском Союзе, и^обратил внимание Любезнов. Мальчик же был в полосатой майке, сделанной, несомненно, из матросской тельняшки.
— Пропусти,— сказал боцман, приблизившись к трапу.
— Еще в трюм свалятся,— пробурчал матрос. Мальчик остановился, оглянулся на поотставших девочек, а затем все трое прыгнули на палубу.
— Задарствуй! — сказал мальчик, обращаясь к морякам.
— Дарствуй! — пропищала самая маленькая и без всякой робости подошла к Любезнову! Мальчик с деловым видом протянул боцману все три книжечки и улыбнулся матросу. Два широких, похожих на лопаты, зуба прорезались на месте выпавших молочных, и от этого смуглое лицо его с живыми черными глазами стало по-детски беспомощным.
Любезнов вместе с матросом удивленно рассматривали картонные, оклеенные коленкором, книжечки. Внутри каждой из них любительская фотография и тушью выведено: советские моряки шефствуют над владельцем удо стоверения. Дальше значилось имя ребенка. Внизу пе чать судового комитета теплохода «Ямал» и подпись: секретарь комитета комсомола — Сидоркин.
Трое ребят с важным видом дожидались, пока моряки изучат «удостоверения».
— Значит, тебя зовут Чан? — спросил Любезнов.
— Чан,— с достоинством подтвердил мальчик и, сунув руку за пазуху, вытащил вырезанного из черного дерева человека, протянул Любезнову:—Сувенир!
Самая маленькая, подняв голову, с тревогой смотрела на Любезнова — понравится ли подарок?
— Чан,— сказала средняя и, показав на мальчика, стала проворно, как стамеской, «строгать» указательным пальцем воображаемый кусочек дерева.
— Понятно! Сам сделал! — воскликнул Любезнов.— Молодец, Чан! Спасибо.
Ребята радостно заулыбались.
— Ну, дорогие гости, пошли завтракать! — сказал Любезнов и повел ребят в столовую команды.
Историю «подшефных» моряки передавали друг другу. Один из мотористов «Иртыша» слышал ее от товарища с «Ямала» во всех подробностях, потому что не так уж много событий случается воднообразные будни дальнего плавания. Ну, а если уж что-то необычное произойдет, то запоминается каждая деталь.
Едва «Ямал» пришвартовался в Бангкоке, сразу налетел ураган. Тропический ливень хлестал и хлестал по причалам. Разгрузочные работы прекратились. Моряки, которых дождь застал в городе, вымокшие и озябшие, бежали на судно.
И тут моторист Иван Сидоркин увидел под площадкой трапа какой-то живой комок. Нагнулся. Трое прижавшихся друг к другу детей сидели прямо в воде, которая не успевала стекать с причала.
— Потопятся, как котята,— сказал матрос.— Воды уже по щиколотку.
— А что делать? —спросил второй.
— Не оставлять же здесь.— Сидоркин нагнулся, поманил ребят.- Но они захныкали — боялись выходить.
— Пуганые, что зверята.
Сидоркину удалось вытащить одного. Оказалось, это девочка— самая маленькая из троих. Держа на руках, матрос помчался с ней по трапу. Двое других — девочка и мальчик — с криками побежали за ним.
— Веса нет. Ну совсем в ней никакого веса,— сказал Сидоркин, опустив ребенка в коридоре на палубу.
Неделю стоял «Ямал» в Бангкоке, и малыши совсем пообвыкли, даже выучили несколько русских слов. Чего только моряки не изобретали, чтобы узнать, кто они. И мимика, и жесты, и картинки из книг, и просто рисун-
ки — все шло в ход. В конце концов, выяснилось: ребя-тата — сироты, живут в порту.
Столько разговоров было: как оставить? И с собой не возьмешь. Тогда придумал Сидоркин им «удостоверения». Объяснил Чану, чтоб показывал «документы» на всех судах с красным флагом.
Терехов тоже зашел взглянуть на ребят.
— Это наш. «мастер», Чан,— сказал Олег.
Чан вскочил, сложив перед собой руки, низко поклонился капитану.
— Садись, парень. Садись.— Терехов коснулся худого узкого плеча мальчика и мгновенно припомнилось, как вот такой же взволнованный, встревоженный стоял перед / ним другой мальчик, сын Лели. Только не жалость, не участие, как сейчас, испытывал он тогда. Мальчик был ему чужим. Он не мог принять сына Елены и не хотел. Почему же теперь совсем иное чувство заговорило в нем? Не потому ли, что настало время, когда тоскуешь по такому вот существу, о котором должен заботиться, или это снова укоры совести, чувство неизбывного одиночества? Нет семьи, нет сына, ничего нет, кроме корабля и тех людей, что на нем. Хороших товарищей, дружных. Но все их помыслы о доме, о семье, которой у него нет и, вероятно, уже никогда не будет.
— Что же вы им. раскладушки не поставите? — сказал капитан.— До вечера здесь простоим. Пусть гости отдох- нут, раз уж такой заведен порядок.
Раскладушки появились тотчас же.
— Ты бы, Олег, Чану буквы показал, чтобы хоть названия наших судов прочесть мог,— деловито посоветовал Любезнов.
Олег принес из каюты кусок картона, и двое матросов принялись вырезать буквы.
Чан (девочки улеглись спать) с живым интересом следил за этими приготовлениями.
— Так какому же первому слову мы научим хлопца? — спросил Олег, когда все буквы алфавита были разложены на столе.
— Хлеб!
— Свобода!
— Друг!
— Море!
— Тихо, мальчики,— прервал советчиков Олег.— Самое простое слово «мир».
Чан закивал и отчетливо повторил:
- Мир! Мир! — даже «р» у него получилось.
— Вот буква «м»,— сказал Зимин.—Складывай.
— Прошу без подсказок. Мне поручили, я и буду заниматься.
Зашел Виктор, да так и остался в красном уголке. Смотрел на Чана и думал: будет ли его Юрик вот так же складывать буквы? Как он там? Многого из Лизиных радиограмм не узнаешь. Уехали в Москву. А каков результат поездки — не пишут. Надо было еще раз перед выходом в море зайти к Татьяне. Юрик у нее не один, приходится уделять много внимания другим детям. Но у тех отцы, матери, бабушки, поди, каждый день наведываются. А он даже нужной радиограммы ей дать не может. Не напишешь ведь: прошу обратить особое внимание на моего сына. А сказать можно бы... Вдруг Лиза не выдержит, заболеет. И представилось Виктору, как ночью, лежит его беспомощный Юрик один в палате, зовет его.
— Виктор Дмитриевич! Да вы посмотрите, Чан уже складывает по буквам «Иртыш»! — удивленно проговорил Зимин, указывая на стол, где мал: ж, нахмурив темные, торчащие ежиком брови, упрямо искал бук-ву «Ш».
Разговор о талантах Чана продолжался, когда «Иртыш» полным ходом шел в Хайфон. Олег, преисполненный важности от... своих педагогических начинаний, говорил:
— До чего же сообразительный этот Чан. Если б за чего по-настоящему взяться, создать условия, он бы в пятнадцать лет профессором стал.
- Что же вы сами в профессоры не пробились? У вас ведь эти условия были? — улыбнувшись горячности радиста, спросил Виктор.
— Не ценил! Нет, вы только подумайте! Вот если б капитан добился и парня совсем к нам взяли!
— А девочек? — Девочек можно было бы пока оставить. Марина и Любезнов старушку покладистую нашли, отсыпали ей продуктов, обещала смотреть за ними.
— Как же они со старушкой объяснялись?
— Любезнов? Он на любом языке объяснится. Да, жаль, что Чана с собой не взяли.
— Помимо всего прочего, вы забыли, куда идем.
— Ну, во Вьетнам. Мы-то не воюем. Прийдем, разгрузимся и домой.
— Вот что, Олег Илларионович,— Виктор отложил пая яльник, обернулся к своему помощнику.— Разве таких ребят только трое? Их множество, бездомных Чанов, по всему свету.
— Так что же тогда делать?
— То, что делаете, только хорошо.
— Воспитываете?
— Рассуждаем.
— Рассуждаете потому, что детей у вас нет. А у меня такой же братан дома остался.
— Есть у меня сын,— сказал Виктор.
— А почему он вас не провожал?
— Не совсем здоров.— Виктор отвернулся и снова стал перепаивать контакты.
— Наш тоже болеет. Пустяки,— ободряюще произнес Олег.
Виктор не ответил. В рубку вошел Любезнов. С довольным видом сел на диванчик.
— Капитан разрешил связаться с судном, которое идет и Бангкок, и сказать тамошнему комсоргу насчет ребят.
— Дай я тебя расцелую! — выкрикнул Олег.
— Если можно, после возвращения в Союз, когда я буду спрашивать: Олег, ты меня уважаешь, ты мне друг?
— Вы циник, товарищ боцман. Но все равно молодец! — И хлопнул Любезнова по плечу.
— Связаться— это нам на раз,— удовлетворенно заметил Виктор Дмитриевич. Ему как-то легче стало от горячности Олега, толковой распорядительности Любезяо-ва[. Так, вероятно, и о его Юрике заботятся чужие люди. Не говоря уже о Татьяне. «Ничего не скажешь, призвание...» Он это слышал от старого врача, друга дома Ли-зиных родителей. Все, все, с кем встречалась, ценили ее как специалиста. Нашла себя. Если не Таня, значит, никто не поможет. Значит, такая уж страшная у них судьба.
— Будет другой ребенок!-пытается утешить его,
Виктора, мать.
Но он и Лиза решили: нет! Только если Юрик поправится— они будут иметь право думать еще об одном. За то, чтоб мальчик поправился, он, отец, готов отдать свои десять лет, двадцать. Да что там...
Таня, Таня, дорогой человек, сделай невозможное, спаси мне сына!
ГЛАВА 43
Елена сидела в кабинете Зинаиды Афанасьевны Бед-рягиной, только что вернувшейся из командировки,— получала счетно-вычислительные машины.
Приехали они из райсовета в это управление большой группой — отвечали на вопросы избирателей,. на месте разбирали заявления.
Потом Ярошенко зашла к Бедрягиной, молодой еще женщине с густыми каштановыми волосами, небрежно, но с известным изяществом сколотыми так, что падали ей на одно плечо.
Зинаида Афанасьевна была удивлена и польщена тем, что к ней так запросто зашла председатель исполкома. Она охотно говорила о том, какие полумиля прекрасные машины. По-видимому, впечатления о командировке были совсем свежи, поэтому Бедрягина как бы заново переживала все объяснения и перипетии поездки. Говорила остроумно, подшучивая и над своими товарищами, и над собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51