внуки, зятья, невестки.
Слесарь дядя Харитон объясняет девушке-технику: в пятой квартире всегда краны скручивают, только и бегай туда, вот ежели бы эту коммуналку да оштрафовать!
Управляющий кричит в телефонную трубку: мы, что ли, шифер покололи? Мы телеантенны ставили? За ваш счет ремонт отнесем.
Очередь возле паспортистки.
Ярошенко села в углу за стол, взяла книгу учета. Вчера и третьего дня ни одной жалобы. Может, и сегодня никто по придет. С тех пор, как выгнали пьяницу и жулика управхоза, а его место занял майор-отставник, работа налаживается, хотя фонды те же и материалов не прибавилось.
В книге учета лежал отпечач атаный на машинке план работы депутатов с пометкой: «Для т. Ярошенко». Где найти время? Детская комната. Ну, там она была на днях. А вот каток, спортплощадку можно пенсионерам поручить. Отлично ведь справился с работой тихенький такой старичок. Две детские футбольные команды — его заслуга. А третьему месту, которое заняли ребята на соревнованиях, он радовался, пожалуй, больше самих победителей. И новую спортплощадку пусть поможет организовать. Еще что поручается т. Ярошенко? Техучилище.
Постепенно шум утихал. Люди разошлись. Только в соседней комнате — щелканье арифмометра да негромкое воркование старушек в красном уголке. Вынув из
сумки открытки, Елена Ивановна стала писать новогодние поздравления своим «девочкам» - воспитательницам, придумывая смешные тексты. Подписывалась: «Снегурочка», «Серый волк», «Семеро козлят»...
— Мы не помешаем?
Подняла голову. В комнату вошла супружеская пара — высокий, плечистый моряк с седой головой, с румяным моложавым лицом и подстать ему крупная, белолицая женщина.
Елена Ивановна помнила ее — приходила, подавала заявление в депутатский совет, жаловалась: крыша протекает. Тот, прежний, управдом не торопился ремонтировать крыши.
— Вы ко мне, товарищ?..
— Колосова,— подсказала посетительница и села.— Лично к вам.
— Опять потолок? — Елена. Ивановна предложила стул Колосову.
— Нет, нет. Потолок в полном порядке. Спасибо,— улыбнулась женщина и взглянула на мужа.— Мы пришли посоветоваться. Что же ты молчишь, Даня?
— Слушаю,— Елена Ивановна тоже взглянула на Колосова.
Тот только скорбно сдвинул брови, продолжая сосредоточенно разглядывать «краб» на своей фуражке.
— Вот так всегда! Слова из него не вытянешь. И сейчас молчит. Выгнали с работы. Двадцать два рейса сделал в Антарктику и выгнали.
— Не выгнали, а освободили,—негромко произнес Колосов и улыбнулся. Улыбнулся, словно извиняясь за свой приход и за то, что с ним так поступили.
— Ну, как же не выгнали?! Место его кому-то очень понравилось. Вот и не взяли в рейс. Четыре месяца дома сидит.
— Пять,— поправил Колосов жену.
— Это все твой расчудесный Реутов! Нужен ему такой старший помощник на китобазе. Ни свертка с собой завернуть, ни подхалимничать не умеешь, как другие, начальству угодить!..
— Я ведь просил...- резко остановил жену Колосов и поднялся.
Встала и жена — взяла его за плечи, переменив тон.
— Не буду, Даня, не буду,— и усадила на стул. Видно, только по ее настоянию и пришли сюда.
— Вы обращались с жалобой? Простите, ваше имя? — Даниил Тимофеевич. Обращался в районные инстанции. Говорят, вы номенклатурный работник. Словом, не в их компетенции.
— Какая же все-таки причина увольнения? — спросила Елена Ивановна.
— Так ведь не уволили! И в рейс не взяли, и не уволили. Оставили в состоянии невесомости. Даня, ведь ты обещал. Обещал все сказать. Уже пять месяцев собираешься. Заговори наконец! — взмолилась Колосова. .
— Кафердам! Причина освобождения — некачественный ремонт китобазы. А конкретно — неотремонтирован-ный кафердам,— сообщил Колосов.
— Кафердам! Придирка! Даю вам слово! Всё это придирки!— горячо воскликнула Колосова.
— А все же что это такое, этот самый кафер...
— Кафердам?! — Теперь уже Колосова не нужно было вынуждать к разговору...
Он даже взял листок бумаги, начертил китобазу, объясняя. Вот здесь находится кафердам — отсек между жироваркой и танком. На заводе во время ремонта надо было оббить ржавчину, покрасить.
Нельзя сказать, чтобы после этих объяснений у Елены Ивановны сложилось четкое представление о ремонте злополучного кафердама, но, казалось, такой человек, как Колосов, не пришел бы с жалобой, если б чувствовал себя виноватым.
Условились встретиться через несколько дней и решить, как действовать дальше. На эту встречу обязательно надо пригласить Ваню Осадчего. О нем Елена Ивановна подумала еще в самом начале беседы. Уж он-то, служивший в Военно-Морском Флоте, в точности разберется в кафердамах. Да и вообще вдвоем легче заниматься проверкой, объясняться с начальством.
Можно, конечно, записав .жалобу в журнал, официально привлечь к проверке кого-либо из депутатского совета при домохозяйстве. Но здесь в большинстве служащие, да и нет ни одного такого энергичного, как Осадчий.
Нелегкое предстоит дело. Очень нелегкое. О том, чтобы на правах знакомой позвонить Реутову, не может быть и речи. Для нее, человека несведущего в морском деле, он найдет достаточно веские доказательства своей правоты.
А если супруги Колосовы чего-либо недоговорили? Нет, нет. И он, и она— искренни.
Размышляя о том, с чего начать проверку жалобы, Елена Ивановна, как обычно, заглянула в ящик для писем. Пуст. Но в замочной скважине записка: «Зайдите! Для вас кое-что есть. Женя».
Ну вот! Радиограмма! Навыдумывала о Коле бог знает чего!..
Елена Ивановна позвонила к соседке. Та вручила ей бандероль.От Васи!
Вернулась к себе, гадая, что может быть в небольшом плотном пакете.
Блузка. Белая скромная блузка с английским воротником и перламутровыми пуговицами. Подарок сына. На первые трудовые деньги.
Сидела, прижав к лицу кофточку, сохранившую, как все новые вещи, специфический запах фабрики. Сидела счастливая, в состоянии умиротворенной радости. Все-все простила сыну за эти минуты. И, наверное, не придется уже ничего прощать, потому что не может быть плохим человек, который в первый, такой важный для него день вспомнил о своем долге. Разве чувство долга не главная черта характера?!
Не флакон духов, днигу или коробку конфет, Вася прислал кофточку. Знал, что ее гардероб набит дорогими вещами. И прислал... потому, что она когда-то носила такую же. Еще до знакомства с Николаем. У нее была одна белая кофточка и для работы, и на выход. Вечером стирала, крахмалила и утром надевала свежую, без единой складки. «Ты мне в ней самая красивая, мамена»,— сказал когда-то Вася. Воспоминания тех детских дней, когда она жила лишь им и для него.
Только ли детские воспоминания в этом подарке? Может, прислан он потому, что Николай навез ей чужих вещей из чужих портов. Все они вместе взятые не стоят кусочка этой простой промереженной ткани.
И еще, может быть, скрытый намек? Вспомнив о детстве, о тех трудных и счастливых днях, хотел сказать сын: ты, мама, еще сможешь к ним вернуться...
ГЛАВА 15
Стоило лишь чуть-чуть повернуть голову — и она видела темную жесткую прядь, упавшую на крутой лоб капитана, твердую линию подбородка и резко очерченных губ. Но сдерживала себя. Все вокруг увлечены происходящим на экране, но ведь и невзначай можно перехватить взгляд.
Она и Николай сидят рядом, разделенные и отдаленные друг от друга людьми. Первый раз за все время. Обычно, когда Татьяна вечером выходила на палубу, места возле капитана уже заняты. А сегодня вызвали старшего помощника, и он уступил ей свой шезлонг. Хорошо, что немного задержалась, а то бы пришлось сесть около Виктора, который всегда держал для нее место.
Да, все получилось как нельзя лучше. И Николай Степанович слишком уж внимательно смотрит на экран. Татьяна коснулась плечом его плеча. Не заметил? Нет, притворяется или думает, что у нее это вышло случай: но. Оба увлечены погоней за неуловимым разведчиком.
Спустя несколько минут она снова наклоняется, чтобы лучше разглядеть, что происходит на полотне, и касается рукой его руки. Чуть-чуть вздрогнул, повернул к ней голову. Взгляды их встретились.
Она не опускала глаз: помнишь? Ты помнишь тот вечер? Его взгляд скользнул по ее щеке, задержался на полураскрытых губах.Татьяне показалось, что капитан ответил: думаю о тебе.
Нет, ничего не было произнесено, хотя сказано все. Эти мгновения сблизили их больше, чем весь рейс. Чувствовала тепло его руки, сильные удары своего сердца. Что происходило там, на ярко освещенном полотне, ни он, ни она не видели. Каждый из них чего-то еще ждал.
Погас экран. Николай Степанович едва успел отнять свою руку — вспыхнул свет. Татьяна медленно встала, направилась к проему дверей, ведущих в жилые помещения. Ждала, что каким-нибудь вопросом, замечанием он остановит. Тогда... Что тогда? Вокруг люди. Но ведь потом, потом никого не будет в коридорах!
Капитан остался сидеть в. кресле, заговорил со старшим механиком.Татьяна вошла в коридор. Громко переговариваясь, моряки, расходились по каютам. Она открыла дверь в лазарет. Должен же Николай под каким-либо предлогом зайти или позвонить к ней.
А дальше? От нее он будет возвращаться в собственный дом, к жене, к их общим интересам. А она, Татьяна, будет ждать, искать с ним встреч, ревниво ловить его взгляд, который он украдкой бросит на часы, ссориться, мириться и опять ждать встречи.
Нет. Ни шага к нему первой. Больше ни шага. Ведь и сейчас, даже сейчас он более сдержан, более уравновешен, чем она.
Но она перешла рубеж, за которым смешно и глупо играть в «официальность». Понятно, она будет искать предлога побыть с ним. Потом он еще с моря, задолго до прихода в порт, даст радиограмму супруге: «Встречай, дорогая!» И дорогая увезет его домой.
Все так. Все только так. Но на столе телефон. Набрать номер сто, услышать его голос. Говорить она ничего не будет. Только услышать его басовитое: «Да, да?»
Легкий стук, и дверь в лазарет открылась. — Я так и думал! — Виктор неуверенно перешагнул комингс.— Вы обещали Ремарка.
Она молча поднялась. Сделала шаг к нему. За спиной Виктора в коридоре, кажется, мелькнула белая куртка Дзюбы. Нет, показалось.
Совсем близко от ее лица в полутьме его лицо, растерянные, счастливые глаза...
— Ты кому-нибудь сказал, что идешь ко мне?
— Важно ли это, Танюша?
— С ума сошел! — прошептала она.
— Да, да, сошел с ума!
— Если ты не хочешь, чтобы меня перестали уважать...
— Танюша, милая...
— Тише. Мы еще обо всем поговорим.— Сейчас же не могла заставить себя даже улыбнуться.— Дай честное слово, что все останется, как прежде. Так надо.
— Почему? Кому это надо?
— Я уже сказала, чтобы никто не посмел о нас плохо подумать.
— Разве так важно, что скажут?! Важно самим знать.
— Я тебя прошу. Пока не сойдем на берег — ни слова!
— Хорошо. Если ты просишь...
— А сейчас я выйду. Зажги свет и жди, будто ты давно пришел за книгой и меня не застал.
По коридору, как на зло, разгуливал Любезнов. Сердце Татьяны замерло. Только его здесь не хватало! Неужели видел Виктора?
— Я думал, вы еще на палубе обсуждаете шедевр киноискусства,— сказал Любезнов, устремляясь за ней.
Она шла быстро, чтобы увести его подальше от лазарета.
— Что-нибудь случилось?
— Нога распухла.
— То есть как? — Только теперь она заметила воспаленные глаза, тяжелое дыхание Любезнова.
— Распухла, и все. Болит, проклятая.
— Идите к себе в каюту и ложитесь. Вам нельзя двигаться. Я сейчас приду, осмотрю,— сказала Татьяна. Кажется, Любезнов ничего не заподозрил. А если б не он, если б вдруг кто-либо из штурманов или механиков почувствовал себя плохо? Стояли бы у закрытых дверей лазарета, искали бы по всему судну. Рано или поздно пришлось бы открыть.
Свет из лазарета падал в коридор. Виктор вскочил, бросился к ней.
— Танюша...
— Татьяна Константиновна, хотели сказать?! Съежился, словно его ударили.
— Хорошо... Но глаза — будто я в самом деле чужой.
— Ведь условились,—скрывая досаду-, Татьяна заставила себя улыбнуться.
Эту улыбку мгновенно отразило его лицо. Изменилось настроение. Виктор кивнул — ничего подобного не повторится.
— Идите. Книгу я передам вам завтра... в кают-компании. Сейчас некогда. Матрос заболел.— Она вынудила себя улыбнуться еще раз.— Идите, Виктор Дмитриевич.
— Покойной ночи.—Она отвернулась к шкафу с медикаментами. Кажется, все необходимое взяла. Любез-нову надо прежде всего лечь, а не бегать по трапам из каюты в каюту, в лазарет. А может, ей только показалось, что у него жар? Захотелось еще посачковать, вот и вспомнил о своем ушибе.
Любезнов был в каюте один, его сосед, очевидно, стоял вахту.
— Так что же у вас с ногой? — строго спросила Татьяна.
— Вы уже на меня не сердитесь? — улыбнулся матрос.
— Сержусь. Вы считаете, если женщина одинока, то можно нести всякую околесицу?
— Одинокая, несчастная, некрасивая, неудачница...— смеясь, досказал Любезнов.— Комплекс неполноценности?
— А у вас какой комплекс? — стараясь сохранить все то же строгое выражение лица, спросила.
— Полноценности! У меня все есть: жена, дети, долги, болезни — словом, все!
— Хватит зубоскалить. Показывайте ваши болезни. Но при одном взгляде на ногу матроса нахмурилась.
Небольшая ссадина разранилась, голень опухла, покраснела. Синими жгутами вздулись вены. Зачем он ходил в таком состоянии?
— Думал, пройдет,— сказал Любезнов.— Да и не была она такой. Утром, правда, уже хорошо побаливала. Стал раздеваться — увидел.
— Надо же было прийти,— сердито проговорила Татьяна, ощупывая затвердевшие мышцы. Она беспокоилась о другом своем больном — Дзюбе, а у того все в порядке. Видимо, организм как:то приспособился к ожогам. Да и сам Дзюба не хуже ее знал, как лечиться. О Любезнове же она и не думала. И вот... Тяжелый случай. Мази, компрессы, что еще предпринять? Да, главное — антибиотики. Побольше антибиотиков. Сам по себе ушиб не мог дать такого резкого нарастания тревожных признаков, такого ухудшения.
Оставлять здесь Любезнова нельзя. Надо переводить в лазарет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51