он приезжает, устраивается в гостинице, несколько дней не отвлекаясь сидит над очерком об Омаре, затем отвозит очерк знакомому редактору, настоит на скорейшем его опубликовании, сам проследит за этим и только потом начнет «мирные переговоры» с женой. Он попросит у нее сына, если нужно — потребует, уговорит и, взяв мальчика за руку, увезет с собой на Алтай.
Зал ресторана сверкал посудой и накрахмаленными скатертями и подействовал на него как юрта, приготовленная для молодоженов. В сердце Али свила гнездо радость,
настроение заметно поднялось, он заулыбался без причины, но держал , себя в руках крепко, решил не пить, заказал только еду, но тут подумал, что неудобно перед молоденькой официанткой, и добавил к заказу еще сто граммов коньяка. Больше Али себе не позволит, теперь он крепок как камень.
Он остался доволен собой. Выпил коньяк, разделив его на два раза, хорошо поел. Так нужно и впредь. Можно себе позволить изредка выпить, но в норме. Главное — норма.
Его благие намерения были скорректированы другой, не их, официанткой. Она поставила перед Али бутылку коньяка:
— Вон с того стола вам прислали.
Али обернулся в сторону «того» стола, начал рассматривать сидящих. Лица этих четверых молодых мужчин показались ему знакомыми, но он не мог вспомнить, кто же они. Те ему радостно улыбались, в приветствии подымали руки, сжимая ладони и потрясая ими. Он тоже был вынужден таким же образом поприветствовать их.
— Вот так, Аспанчик... Видишь теперь, каковы повадки казахов! — огорчился он.
Огорчился, потому что эта проклятая бутылка должна была стать испытанием крепости его воли. Электрический свет играл бликами на темном шоколадном стекле. Бутылка была коварной, злой искусительницей. Но ничего, Али не поддастся. И все же нельзя угощение, присланное от всей души, бросить нераспечатанным. Ради них нужно открыть, выпить хотя бы рюмку.
Али так и сделал, Наполнил рюмку, поднял ее, повернулся в сторону «того» стола. Те тоже с поклонами подняли рюмки. Али выпил и тут же понял, что совершил роковую ошибку. Что делать с бутылкой? Не нести же ее, раскупоренную, в номер? Он ведь не нищий, чтобы подбирать остатки со стола. Слава богу, у него еще есть самолюбие. Он еще не докатился до этого.
А в это время дремавших на лавке Райгуль и Гульмайран разбудила какая-то сгорбленная старушка.
— Доченьки, проснитесь,— сказала она шепотом,— вон те двое парней, что прогуливаются в конце зала, следят за вами, все время поглядывают. Будьте осторожнее с вещами!
Райгуль и Гульмайран спросонья испуганно уставились на парней, которые находились довольно далеко, и ощетинились, как кошки при виде собак.
— Это те два подозрительных типа! — признала парней Гульмайран. Сказала она шепотом, будто парни на другой стороне зала могли услышать ее.— Не к добру они прицепились... Неужели опять будут приглашать в ресторан?
Девушки решили больше не спать, пошептались между собой, заговорили и со сгорбленной старушкой, которая сидела на их скамье. Той только этого и не хватало. Она охотно рассказала, что с нею приключилось в дороге, что горя у нее выше головы. Время от времени она смахивала со своих дряблых щек слезы.
Когда содержимое бутылки стало подходить к концу, настроение Али окончательно поправилось и чуть ли не плескалось через край. Он стал подробно рассказывать Аспанбаю, сколько разных видов имеет альпинизм, но вдруг глаза его вытаращились, словно он подавился костью. Он стукнул кулаком себя по лбу и воскликнул:
— О-ох, какая же я все же собака! Старушку-то мы с тобой, попутчицу, забыли!
Он быстро рассчитался, запыхавшись поднялся в номер, бросив на ходу перепуганному Аспанбаю: ложись спи! — и сбежал вниз по лестнице. Бегая от одной машины к другой, которые стояли у подъезда гостиницы, он наконец уломал одного шофера и всю дорогу ругал себя, называя собакой. Он ворвался в просторный, как степь, вокзал, обежал все его залы и наконец-то увидел притулившуюся в углу незаметную старушечью фигурку.
— Анастасия Ивановна!
Старушка долго смотрела на него, не веря сама себе, но, убедившись, что глаза ее не обманывают, заплакала:
— Сынок!
Он не признался старушке, что забыл ее на вокзале.
— Я съездил в город, Анастасия Ивановна, и подыскал место, где вы можете пока пожить.
Теперь Али не спешит: он, развалившись, усаживается на скамью, спокойно выкуривает сигарету, рассматривает девушек. Каждой из них дает оценку, решает, что черненькая немного легкомысленна, а светленькая — умница.
Старушка радостно объясняла девушкам появление Али:
— Я вам про него-то и рассказывала... Это он убедил меня не ехать во Фрунзе, а остановиться в Алма-Ате, снял с поезда, обещал устроить здесь. И вот выполнил свое обещание, пришел, а я уж и надежду потеряла.
Али докуривает сигарету, спокойно, с достоинством встает, идет к урне, выбрасывает окурок и так же не торопясь возвращается. Снова садится на скамью, думает и решительно приглашает:
— Ну, Анастасия Ивановна, поехали! И вы, дети, поехали! Вам тоже место найдется.
Девушки, не ожидавшие такого приглашения, переглянулись. Райгуль было согласилась, но подруга бросила на нее предостерегающий взгляд: я более опытная, слушай меня, город есть город! Сама же с сомнением в голосе произнесла вслух:
— Спасибо, ага... У нас очень тяжелые чемоданы.
— А вы их в камеру хранения сдайте!
Девушки опять переглянулись. От имени двоих ответила Гульмайран:
— Спасибо, ага! Мы не хотим вас беспокоить!
— Как знаете...
— Спасибо, ага!
Когда Али и старушка уехали, Гульмайран поделилась с Райгуль своими сомнениями, анализируя ее рассказ. Да, все вроде бы правдоподобно, но когда появился «сам жигит»... нет, этот рассказ ей, Гульмайран, показался подозрительным.
— И в самом деле,— рассуждала она,— давай еще раз вспомним, что она говорила. Она... Она нам говорила, что у нее в Таскала был сын. Он умер. Говорила? Говорила. Потом она рассказала, что не ужилась со своей снохой и сноха ее выгнала. Говорила? Говорила! Потом... Потом она сказала, что, мол, не знаю, куда деться, дескать, у меня есть падчерица во Фрунзе, но я ее не видела лет двадцать и не знаю, что она за человек, какая у нее семья. Может и не принять. Это она говорила? Говорила!
Гульмайран, не торопясь и чуть прищурившись, точной читала по бумажке, произносила раздельно, подчеркивая каждое слово.
— Мне кажется, тебе не нравятся мои слова,— сказала она, хотя Райгуль молчала.— Ну посуди сама: старушка рассказала, что когда вошла в вагон, то заплакала. К ней подошел какой-то молодой мужчина и спросил, почему она плачет. Она рассказала, что не знает, зачем едет во Фрунзе. А он ей: «Бабуся, не огорчайтесь, не плачьте и не рассказывайте всем подряд про свое горе. Сойдете со мной в Алма-Ате, я подыщу вам комнату и буду заботиться о вас». Говорила она нам это? Говорила. А потом заплакала и сказала, что этот человек обманул ее. Было это? А вот то-то и оно, что было! Зачем, говорит, этот человек выманил меня из вагона, куда я теперь денусь, тут ведь даже и моей падчерицы нет. И вдруг... появляется этот обманщик! А? Приглашает нас. Зачем? А затем, чтобы заманить в ловушку и ограбить. Поняла теперь, в чем дело? Город есть город!
Для Райгуль, которая не была не только в городе, но и в райцентре, слова подруги прозвучали как суры из Корана. Она тоже обрадовалась, что не поверила городскому обманщику.
Али привез Анастасию Ивановну в гостиницу, а как только взошло солнце, он, посадив ее и Аспанбая в такси, спустился со склонов Медео в город. У Зеленого базара, рядом с воротами, была маленькая, с ладошку, площадь, где собирались люди, нелегально сдающие внаем комнатушки и всевозможные пристройки. Али задумал найти там для Анастасии Ивановны комнатку, заплатить за два- три месяца вперед, привезти топливо, а дальнейшее покажет.
Проезжая мимо памятника Абаю, Али услышал тоненький звон в ушах и ощутил, как болезненно, толчками, забилось сердце: он вспомнил сына и сам потом удивлялся, как незаметно для себя назвал таксисту улицу и номер своего бывшего дома.
Возле дома есть фонтан. Возле фонтана он остановил такси, рассчитался, усадил Анастасию Ивановну и Аспанбая на одну из скамеек и, убедив себя в том, что он заглянет только на минутку, лишь посмотрит на сына, направился к подъезду. Вдруг Али резко повернулся, будто ему в висок ударила пуля, а потом ружье выстрелило еще раз,— из чаши фонтана, где с визгом плескались мальчишки, выскочил один голыш и крикнул:
— Папа! Папа! — он бежал к Али.
Раненый человек, наверное, может на миг обернуться, увидеть стрелявшего и крикнуть: за что?! Али ничего не мог крикнуть сыну, он лишь бежал к нему навстречу, и мальчик тоже бежал. Он бросился на шею отца и обвил
его мокрыми ручонками. Теперь отец и сын стали одним целым, близким, родным существом с двумя головами, четырьмя руками, четырьмя ногами. Мальчик повторял свое «папа», а Али ласково говорил ему «щеночек мой...».
Это продолжалось лишь мгновенье. Али вдруг оторвал мальчика от себя, поставил на землю и сказал по-отцовски строго:
— Что за вид у тебя? Разве можно купаться в такую жару в ледяной воде? Ты же простудишься, заболеешь...
Он потащил сынишку к его одежде, сам одел и повел домой. Но не просто вел, а отчитывал малыша, как и подобает отцу, недовольному шалостями сына.
Райгуль и Гульмайран при виде тьмы-тьмущей парней и девушек возле института растерялись, но когда увидели, какая давка у окошка, где принимают документы, совсем пали духом. Уныло переглянулись: что же делать? Но делать было нечего, кроме как встать в очередь человек из трехсот. В тени деревьев томятся вспотевшие, отирающие платками и рукавами лица парни и девушки, их папы, мамы, дедушки, бабушки, толкачи — все это волнуется, задает вопросы без всякой надежды услышать вразумительный ответ. На площадке у подъезда сгрудились личные машины — серые, красные, желтые, зеленые; выстроились как на ярмарке, и от них рябит в глазах.
Солнце стало припекать сильнее, укоротило тени. Кучки людей под деревьями стали плотней.
Солнце подкинуло еще жару, еще немного укоротило тени; кучки людей, как под прессом, сжались еще больше.
Солнце палит нестерпимо, совсем проглотило тень, а люди напоминают отару овец, которые в жаркий полдень, уткнув головы под брюхо друг другу, тяжело, с хрипом дышат.
Райгуль и Гульмайран в панике: за ними уже выстроился приличный хвост, а караван все еще далек от цели, Очередь вроде совсем не движется. После обеда тени стали длиннее, а надежда сдать документы короче. Документы у всех сегодня принять не успеют, можно возвращаться в аул.
Непоседливость Гульмайран — ее болезнь. Она не может стоять в очереди, ее личико мелькнет то в одной, то в другой группе абитуриентов. Время от времени она появляется рядом с Райгуль, сообщает последнюю сводку
с «фронта». На этот раз ода вернулась возбужденная, загадочно зашептала:
— Райка, послушай меня... Видишь вон того кудрявого парня? Да вон он! В белой рубашке! Видишь? Рукава засучены... Да вон же! Смотрит на нас... Он мне сказал, что если мы дадим сто рублей, от каждой по пятьдесят, он сдаст наши документы без очереди, у него там знакомые есть... Может, согласимся, а? Мне кажется, что мы все равно не успеем сдать, только зря приезжали...
Разговор их не затянулся надолго, но претерпел несколько фаз: начали они с шепота, шепот перешел в шипение, шипение сменилось отрывистыми репликами, отрывистые реплики перешли в колкости, колкости — в незначительную грубость и, наконец, увенчались двумя-тремя взвизгиваниями. Гульмайран пошла к кудрявому парню в белой рубашке с засученными рукавами и сказала, что ничего не вышло. Вернулась к подруге с обиженным видом:
— Тогда ты стой здесь, а я поблизости разведаю другие институты, может, очередь где меньше,— и исчезла.
Пришла она только часов в пять вечера.
— Пропади все пропадом! Была в трех институтах. Народу— страшно подумать.
Через час окошко закроется. Что же делать девушкам? Они опять пошептались, несколько слов выкрикнули, а потом подошли к кудрявому парню в белой рубашке с засученными рукавами. Отойдя от людей подальше, обе полезли за пазухи, каждая вытащила по зеленой бумажке, пропитанной ароматом их молодых тел, и верткий как ртуть парень, схватив деньги и документы, скрылся за углом. Девушки вернулись и встали на свои места, подошла их очередь.
— Ну, девушки,— сказали в окошке,— у вас, у последних, берем и закрываемся.
Побледнев и прикусив губы, они отошли от окошка.
— Чтоб я еще раз послушалась тебя! Добегалась, доссуетилась! Где твой парень в белой рубашке? Куда делся, а вдруг у него ничего не получится? — сердилась Райгуль.
Окошко, в которое сдавали документы, закрылось, толпа, кишащая, как семейство каракуртов, растаяла, возле окошка остались лишь две растерянные девушки. Им страшно подумать, что парень их обманул. Нет, нужно ждать. Когда они уже совсем отчаялись, объявился кудрявый парень.
— Не повезло вам, девушки,— сказал он огорченно,— родители какую-то комиссию по контролю создали, сковали мои действия. Возьмите ваши документы... и деньги вот! Я ведь не подонок какой-нибудь, чтобы жить за счет честных глупых людей... Я их хотел отдать тому, кто принимал документы...
Вот так и остались ни с чем бедные девушки, им предстояло засветло добраться до своего вокзала...
Алия встретила Али так, будто они и не расставались,
Обрадовалась, рассмеялась:
— Ох ты, мой негодный старик! Появился наконец дома!
Али не подал вида, что ему это не понравилось, решил не быть слишком жестким, все же она — мать его сына. Он улыбнулся, но мысленно говорил: как бы ты ни лебезила, Али тебе не поддастся!
Алия подбежала и повисла у него на шее, знакомый аромат волос закружил ему голову. Ладно, сегодня не он говорить не будет, поговорит завтра.
Алия действительно обрадовалась. Она готова устроить праздник. Поставила на огонь мясо, сбегала в магазин и купила коньяку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66