Вот мой нагашы, например, совсем не похож на большого руководителя. Про него говорят: оратор, энергичный, хваткий. Где все это? Ничего я не заметил! Вот уже десять дней, как живет у меня, а я ведь ни единого слова от него не услышал, ходит как бык с замотанным ртом. Господи, и надо же какие сонливые люди бывают! И днем спит, и ночью, откуда только сон берется! С такой блестящей склонностью поспать как он мог руководить жизныо большого города? Да... Если счастье кого выберет, то уж ничего не жалеет для своего избранника...»
За пятнадцать лет Койкелди досконально изучил свое небольшое хозяйство, да и не только хозяйство. Он познал все секреты умения руководить, отточил все грани. Сколько людей ходит под его началом, и всеми он как хочет, так и вертит. Сейчас, отхлебнув из мензурки, он принялся обсуждать проблему руководства. «Ничего не скажешь, что касается руководства людьми — так мы профессора в этом деле. Забот у меня много, детей много народилось, не смог я вырваться на широкую дорогу, а иначе...» В последнее время ему не давал покоя один человек — завхоз Елгазы. Койкелди сам вывел его в люди, из дворников — ходил с метлой по двору — дорастил до завхоза такого учреждения! И вот у этого Елгазы в последнее время, как говорят казахи, хлеб стал выпекаться на груди — гордыня заела. Стал часто ездить в город, снюхался там с начальством, разбогател, видимо, зарится на место самого Койкелди; сегодня опять поздно вернулся. Довольный, сказал одному человеку: буду заполнять анкету. А зачем? Зачем ему заполнять? Конечно, вознамерился стать директором Тасжаргана...
Руководитель, как врач, должен уметь предупредить болезнь, а иначе она разрушит организм, без операции не обойдешься, а операция — дело спорное — либо да, либо нет. Пройдет успешно — твое счастье, не пройдет — потеряешь голову. Чего только не видела эта голова за пятнадцать лет! Койкелди погладил пятнистую дыню, ладонь утонула в глубоком озере из пота. Выхватил платок из кармана, вытер голову, руки.
Койкелди изнутри что-то грызет, мучает что-то неосознанное, какие-то сомнения, просто пожар полыхает, а ведь огонь порою гасится встречным огнем. Поэтому содержимое еще одной мензурки отправилось вниз по глотке, сжигая все на пути. «Зачем нужна голова? — пробормотал он.— Она нужна, чтобы управлять. А что значит управлять? Управлять — значит делать дело, помня, что было, и предвидя, что будет. А что это значит — делать дело, помня, что было, и предвидя, что будет? Это значит действовать по безошибочно разработанному плану!»
«План!» В кабинет он вошел в одиннадцать часов утра, а вышел из него только в два, и не только вышел, а вынес с собой разработанный до мелочей, проверенный во всех
деталях план действия. Но это был небольшой план, предупреждающий болезнь, а стало быть, и нежелательную операцию. Теперь он будет выполнять этот план скрупулезно, пункт за пунктом, а когда выполнит — хорошенько отметит это событие. Как представил, что отметит, сердце заколотилось от радости. Итак, нужно выполнять разработанный план. Сейчас Койкелди выйдет в длинный коридор, дойдет до кабинета врача. Время обеда — других сотрудников в кабинете нет, главный врач сидит один и наверняка заполняет «истории болезни» отдыхающих. Койкелди войдет и скажет: «Здоров, Виталий Александрович!» Тот соскочит с места: «Здоров, здоров, Койкелди Тюгелдие- вич!» Он большого роста, широкоплечий, с зачесанными назад волосами, молодой и по-своему симпатичный мужчина. Единственный недостаток бедняги — безвольный и телом рыхл, оттого что пьет много... Ну, допустим, недостаток у него не один, а множество, иначе разве он попал бы ко мне в лапки? Давно бы уже переехал в город... Если не смотрит на собеседника, а отворачивается, прячет глаза, значит, пил ночью... Пил! Пил и сегодня! Глаза слезятся, жалобные, все правильно!
— Как работа, Виталий Александрович?
— Плохи дела, Койкелди Тюгелдиевич! В легких этой женщины... Макаровой что-то неладно. Нужно ее направить на обследование в город.
— Ну раз ты главный врач, тебе и карты в руки. Направляй, машина-то на ходу?
— На ходу пока, но...
— Знаю, знаю, требует ремонта, а ты потерпи, скоро получим новую. Помнишь, один иностранец сказал, мол, все говорят, что в Советском Союзе нет привилегированных классов, а я, дескать, утверждаю, что есть, этот класс— дети. Помнишь? То-то, прав этот англичанин, родная Советская власть ничего не жалеет для детей и больных, к концу года горздрав обещал выделить машину, да неужели я тебе не говорил об этом?
— Нет, не говорили, а хорошо бы новую машину получить...
— Конечно, недурственно, вот так-то, а что делать? Спим, бодрствуем, а на уме одна забота — наш Тасжарган. Да кто это ценит? Каждый год твердят: закроем, закроем, и под эту марку не выделяют средств. Вот почему исчезает целебная вода в этих местах, температура ее понижается...
— Да... сила минеральной воды иссякает, это правда, Койкелди Тюгелдиевич!
Вот так, слегка пооткровенничав с главным врачом, Койкелди исподтишка начинает наступление, а потом, нахмурив брови и пронзительно глядя на врача, бросит прямо в лицо:
— Опять ночью норму нарушили, Виталий Александрович, да?
Виталий Александрович краснеет вплоть до шеи.
— Есть немного, Койкелди Тюгелдиевич...
— Ах, Виталий, Виталий! Вот это самое у вас! Если бы не это...— он замолкает, потому что и сам не знает, что было бы, если бы не «это».
— Простите, Койкелди Тюгелдиевич!
— Эх, Виталий Александрович! Я вас не устаю прощать, а вы не устаете нарушать! — вздыхает Койкелди и уходит. Теперь тот его раб. «Сегодня мне повезет!» — заключает он и снова уходит к себе в кабинет, закрывается на ключ, звонит на квартиру к Виталию Александровичу.
— Але, Галина! Это я, Койкелди, здравствуйте!
Галина, жена главного врача,— злая, скандальная баба. Она и нож острый проглотит не моргнув. Если поссорилась с мужем, скрыть этого не может. И сейчас с Койкелди здоровается довольно холодно:
— Здравствуйте, Койкелди Тюбич!
Когда яд брызжет с ее языка, появляется манера коверкать имена знакомых. «Пра-виль-но!»
— Дома ли Виталий Александрович?
— Нету, ушел куда-то, пропади он пропадом! Больше о нем вы меня не спрашивайте! Мы развелись!
«Правильно!»
— Простите в таком случае!
«Знаем мы вас, как вы разводитесь!»
Койкелди медленным шагом идет в столовую. В это время обычно обедает вторая очередь отдыхающих, он огибает корпус и с черного хода попадает в комнату, где питается Омар Балапанович. Хоть он и живет в домике Койкелди, но настоял, чтобы питаться в столовой. Койкелди приветствует своего гостя и, если тот еще не закончил есть, составляет ему компанию. «Под настроение хорошо бы попасть!»
Нахмуренные брови Омара не распрямляются, он лишь холодно здоровается; и ест, оказывается, неважно, так, клюет с каждого блюда. После прихода Койкелди Омар выпил полстакана чаю и встал, а ему даже не предложил сесть.
— Омаржан, что-нибудь не так?
— Спасибо, все хорошо.
— Но вы ведь совсем ничего не ели. Может быть, невкусно?
— Нет, вкусно... Дело не в пище, а во мне...— Он вышел.
«Конечно, дело в самом тебе... Еще бы! Легко ли падать с такой высоты! Чем выше взлетишь, тем падать больнее. Потерять такое место!» Омар был одет в спортивную рубашку и джинсы. «Этот мой нагашы больше на пижона похож, чем на руководителя! Ладно, пусть покрасуется, перед кем ему еще красоваться, если не передо мной? Разве не все друзья предали его? Кроме меня, у него нет близких родственников, пусть живет как хочет, все вынесу!»
Койкелди один пообедал в кабинете, сказал подавальщице, чтобы позвала главного бухгалтера Веру Николаевну. Вальяжная, пухленькая молодая вдова; идет, поедая глазами, готовая прямо-таки вас проглотить.
— Слушаю, Койкелди Тюгелдиевич!
— Садитесь, Вера Николаевна, как с сегодняшней калькуляцией?
— Так вы же сами вчера вечером составили!
— Изменений нет?
— Можно сказать, что нет... Выход капусты чуть больше, мяса — чуть меньше...
— На сколько меньше?
— За трехразовое питание на пятнадцать кило.
— Гм-м-м...
Койкелди вытаскивает из-за пазухи записную книжку величиной с ладонь, шариковой ручкой против сегодняшнего числа помечает: «М.15.К». И дальше пишет: «М. 3. К., Ж- 3. К.». Значения этих «М. 3. Ж.» знают только они вдвоем. Есть еще третий человек, который знает, но он не знает, что знает Вера Николаевна. «В прятки втроем не играют, в прятки играют только вдвоем» — для Койкелди это неукоснительный закон.
— Пра-виль-но, Вера Николаевна! — Когда он подвел итоги своим подсчетам, начал исподтишка наступление:— Вера Николаевна, ночью опять себе позволяли?
— О чем это вы говорите?..
— Ладно, не увиливай, меня ведь знаешь...
— Знаю, конечно...
— Ты же давала слово, что бросишь. А если я передам разбирательство в руки аших женщин из местного комитета, что от тебя останется?!
— Койкелди Тюгелдиевич!
— В том-то и дело, что все в руках Койкелди Тюгелдиевича! Знаешь, что у меня мягкое сердце. Эх, Вера, Вера!
— Кто вам сказал?
— Ветер принес.
— Скажите правду, все же — кто?
Койкелди ни на кого не указывает пальцем, он скачет вокруг аула, чтобы Вера Николаевна по следам копыт узнала, чей конь.
— Елгазы сегодня поздно вернулся из города...— как бы между прочим роняет он.
— Надо же! Я и сама подумала на этого негодяя!
Койкелди не подтверждает и не опровергает ее догадку, ходит вокруг да около.
— Если б ты только знала, зачем он в город ездил!
— А зачем?
— По службе хочет продвинуться...
— Да кто этого негодяя продвигать станет!
— И я говорю то же самое! Вы же с Балаим приятельницы, что же ты не раскроешь ей глаза? До каких пор муж ее будет обманывать?
— Пусть только попадется мне в руки, я его жалеть не буду, подлого доносчика! Только вот когда он успевает свои делишки обделывать?
— Я тебя извещу...
— Всю жизнь в долгу перед вами буду! — Она уходит.
Уходит и довольный Койкелди. Идет в свой маленький, как пузырь, кабинет и велит разыскать Елгазы. Обшаривают все углы, и вот уже вспотевший, запыхавшийся Елгазы стоит перед директором:
— Искали, Коке?
— Заставил поискать, садись!
Пять лет назад, когда Елгазы подметал двор, он был худой и длинный как жердь, а сейчас пополнел, добавил в весе, смотрится прямо-таки борцом, лицом побелел, а на круглых щеках появился румянец. Жаль, что не учился в свое время, а то мог бы спокойно руководить каким-нибудь приличным учреждением.
— Где был?
— В подхоз ездил. Предупредил, что вчера у нас прокис кумыс, и акт вручил.
— Это ты правильно сделал. Пока производство кумыса не возьмем в свои руки, толку не будет. Сколько говорил Кондратьеву — упрямится, не соглашается. Умру я от этих завкомовских бюрократов.
— Да, они всегда так...
— Кстати, ты ведь и в завкоме, и в парткоме был?
— Откуда вы знаете?
— Ветер принес.
—7" Да, это правда, я ходил в партком, получил анкету...— Елгазы доволен, сидит улыбается.— Хотел рекомендацию у вас попросить...
— О-о-о, так на твоей улице, оказывается, праздник! Обмывать придется!
— Обмою, Коке! Обмыть если не с вами, то с кем же? Сейчас и сбегаю в магазин.
— Не беспокойся, пока за тебя я обмою. У меня есть спирт.
Койкелди выставляет на стол большую, двухлитровую, бутыль, защелкивает дверь на замок, наливает до краев две мензурки:
— Ну, за то, чтобы твои успехи множились! — Он первый опрокидывает мензурку.
Затем начинают взмахивать мензурками одновременно, пьют на равных, но Елгазы сдает быстрее. Пить он не может, если иногда и выпивает, то после два-три дня болеет, вваливаются глаза, еле жив остается. Потому и не любит водку. Когда выпьет, болтает что попало и улыбается все время. Сейчас оба дошли до довольно приличного состояния. Алтайская красная лиса, без конца петляя и путая свои следы, наконец ударяет по прямой. Койкелди переходит к основному: он, не падкий на женское сословие, кажется, влип.
— А в чем дело, Коке?
— Что мне скрывать от тебя! Приглянулась мне в последнее время одна молодка... Кажется, умираю от этого... от любви...
— Почему, Коке?
— Да негде встретиться! Где вы с Ольгой встречаетесь?
— Ну, Коке, у нас как-то так, на ходу...
— Что же ты от меня-то скрываешь!..
— Нет, я не скрываю, Коке!
— Оставь, я-то знаю!
— Откуда знаете, Коке?
— Ветер приносит.
— Значит, знаете, что мы встречаемся на складе, Коке? Скрыть от вас ничего невозможно!
ЭВМ в голове Койкелди начинает молниеносно высчитывать: кормить в столовой кончают в восемь тридцать, в девять подавальщицы расходятся по домам, склад стоит в густом лесу, дорога в «аул» проходит мимо; предположим, Ольга выходит чуть позже других —в девять пятнадцать, а в девять двадцать двери склада уже заперты, пришедший человек чуть надавливает на ручку и исчезает внутри.
— Шучу, ничего я не знаю. Ты два дня пробыл в городе, наверно, соскучился по своей Ольге? Да, хороша она, беленькая такая.
— Конечно, соскучился, а вечер никак не наступает...
Все! Койкелди больше не пьет. Елгазы тоже задарма
поить ее будет. Он прячет спирт в шкаф. «Дела в подхозе, надо ехать!» Гараж в той же стороне, что и столовая, какое-то время они идут вместе, но Койкелди, будто бы в поисках шофера, сворачивает в бухгалтерию. Делает кивок Вере Николаевне, чтобы вышла, и в коридоре: девять двадцать, около склада! Все! Койкелди уезжает в подхоз,
лучше, если его во время скандала не будет в «ауле».
После того как академик Николаев побывал в гостях у Омара, пять дней никто не открывал двери его дома, телефон тоже перестал трезвонить; когда с Омаром были его тетрадки в кожаных желтых переплетах, ему никто и не был нужен, а теперь он вдруг почувствовал себя щенком, брошенным людьми на старом зимовье, с той лишь разницей, что щенок может выть и скулить от тоски, а Омар не может. То, что рядом нет родных, даже дальних родичей,— вот когда он почувствовал по-настоящему! Сауле тоже одинока, была у нее приятельница, приходила, сидела часами, прокурила всю квартиру, болтала до умопомрачения, но и она исчезла, след ее коня не ведет больше к их дому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66