— Ну здравствуйте, это вы?
— Да я... Кто вам нужен?
— Вы и нужны.
— Интересно* а кто это говорит?
— Вы знаете, где был ваш муж сегодня ночью?
Рыбка на этот раз была опытная и не попалась на
крючок.
— Дурак!—сказала она и бросила трубку.
Матеков тоже положил трубку на рычаг, а потом опять
стал набирать номер.
— Алло! Здравствуйте, приемная? Говорит Матеков, соедините меня с Аблезом Кенжеевичем. Да, согласовано...
На другом конце провода прогудел голос Аблеза Кенжеевича:
— Ну что тебе надо?
— Надо срочно встретиться с вами.
— Давай быстро.
Первый заместитель председателя исполкома Омара Берденова, Аблез Кенжеевич, человек средних лет, с толстой, будто распухшей шеей, с девяти до десяти утра никого не принимает, он просматривает почту и утренние газеты, но двое-трое, один из которых Матеков, имеют право зайти к нему на минутку.
Матеков вошел в кабинет и сел на краешек стула, стоявшего у стены. Аблез Кенжеевич даже головы не поднял; уткнувшись в бумаги на столе, он холодно спросил:
— Что скажешь?
Матеков вкрадчиво произнес:
— Я понял по словам моей жены, что у Мамыржана Ниеталиева из горторга намечается рост по служебной лестнице, что он будто бы переходит в исполком, даже обещал ей, моей жене, вашей келин, помочь с квартирой!..
— И что прикажешь мне делать?
— Просто хотел вам сообщить...
— Ну и радуйся, что получишь квартиру!
— Имейте в виду...
— Ладно, иди!
Матеков уходит, но, уходя, знает, что сказанное им произвело впечатление, знает, что это будет иметь последствия, и даже догадывается, какие именно; он не обижается на резкое «иди!» Аблеза Кенжеевича, он вообще никогда не обижается на начальство: Матеков закалил от таких обид свожу; главное, что дело сделано, а уж какое дело — этом известно только одному Матекову.
Пятьдесят шестая школа, где он работает, находится в центре города, рядом с исполкомом, напряженный, словно сжатая пружина, готовая в любой момент с силой раз прямиться, Матеков приходит в школу; у подъезда уже
стоят ждут два автобуса, в которых Матеков повезет семьдесят учеников восьмых классов в поле подхоза «Водопад», расположенного в ста десяти километрах от Ортаса.
Девятнадцатилетнюю учительницу рисования Нэлю Самсоновну, в прошлом году закончившую училище, ученики называли Адмиралом. Сначала они звали ее Нельсоном, затем Адмиралом Нельсоном, а потом просто Адмиралом. Так вот, эта Адмирал словно богу доверяла учителю химии Матекову и, когда узнала, что на двухнедельную практику поедет вместе с ним, очень обрадовалась. Дело в том, что Нэля, еще совсем молодая, не пользовалась особым уважением со стороны учеников; душа у нее была тонкая, легко ранимая, Нэля часто плакала, не умела держать класс в узде; ученики это видели, а поскольку детская натура жестока, не прощает слабости и не знает сострадания, то все издевательства, какие только можно придумать, испытала во время уроков бедная девушка. Отправить Нэлю одну с ребятами в поле было равносильно тому, чтобы связать ее и бросить в пасть огнедышащему дракону. Нэля не верила в бога, но всю дорогу, до самого Кулама-Су, повторяла: «Боже, помоги! Боже, помоги!» А вдруг кого-нибудь из детей укусит змея? А вдруг кто-нибудь заболеет или... Не приведи господь такого несчастья, и если подобное произойдет, то Нэле ничего не останется, как только отправиться в мир иной.
Матеков для нее надежная опора. Хотя он жесток к детям и они не любят его, но боятся и предпочитают с ним не связываться; они чувствуют, что с ним шутки плохи, знают, что он злопамятен и в случае чего будет преследовать.
Другая ее опора — ученики Дулат и Саша Подкова. Фамилия Подковы—Степанов, но, поскольку, стесняясь своего роста, он все время ходит согнувшись, ребята и прозвали его так. Саша в свои пятнадцать лет повидал уже немало, считался «испорченным», трудным подростком; ребята в классе относились к нему с подобострастием, что называется, стояли на задних лапках, а Саша, при всем своем могуществе, как ни странно, относится к своему товарищу Дулату, как куропатка к лисе. Никто не понимает, в чем тут секрет. Дулат не драчун, хорошо учится, умный, дисциплинированный парень, но он буквально повелевает хулиганом Подковой. Ему достаточно лишь взглянуть на того и сказать, мол, хватит, как драчун поджимает хвост и становится шелковым.
Как человек, пьянеющий не от самого вина, а от его испарений, Адмирал находила радость не в самой жизни, а в тех впечатлениях, что получала от нее; из миллиона красок, оттенков, тональностей жизни она выбирала краски, оттенки, тона, понятные только ей одной, и на экране ее воображения появлялись изящные, немного грустные акварельные картины, в которых и жила Нэля, не хотела и боялась расстаться с ними. На этих картинах она была прекрасной принцессой, был у нее и воображаемый принц на сером стройном коне, загадочный, неизвестный, безымянный баловень судьбы... Черты расплывались, облик неясен и самой Нэле, но если она хочет представить его реально, то перед ее глазами встает Дулат, только на пять-шесть лет старше.
Дулат был любимцем Нэли, он это чувствовал и оберегал ее от издевок ребят.
Автобусы, все время идущие в гору, кряхтя от напряжения, еле-еле во второй половине дня добрались до Кулама-Су. Ученики устали, поутихли, возбуждение спало, все были голодны, глаза слипались, кое-кто уже дремал. Когда автобусы преодолели очередной перевал, внизу, среди скал, все увидели круглое зеленое поле. Оно было ровное, красивое, как на картине; Нэля даже вскочила с места.
— Ах боже!— Посредине зеленого, словно футбольного, поля, окруженного белыми березами, стояло длинное строение, покрытое красной черепицей.— Какое чудо! Дулат, посмотри!
Дулат сидел рядом с Нэлей и воображал себя кавалером, оберегающим прекрасную даму. Он видел красивую картину внизу и был очарован, но постеснялся охать, как девчонка, и только сказал:
— Ничего...
— Ну как ты можешь говорить просто «ничего»! Посмотри вокруг. Посмотри как следует!— настаивала Нэля.— Если уж ты, именно ты, не видишь этой красоты, то я тогда не знаю, я рассержусь на тебя!..
Дулат успокаивал ее как малое дитя:
— Не обижайтесь, Нэля Самсоновна, действительно чудесно!
— Спасибо судьбе, что довелось увидеть такую красоту!— восторгалась Нэля.
Как оказалось, автобусы и направлялись именно туда, на зеленую площадку. Красное строение, покрытое черепицей, было недавно отремонтированным сараем, разделенным перегородками на несколько комнат: спальня для мальчиков, спальня для девочек, столовая, отдельные закутки для воспитателей и кухарки.
Когда дети с шумом-гамом наконец разместились, Матеков собрал взрослых и провел долгое собрание; взрослых, правда, было всего пять человек; этим пятерым он и закатил полуторачасовую речь, Матеков распределил обязанности, каждый записал, и все разошлись. Остаток дня был подарен детям. Во главе с Нэлей Самсоновной они совершили поход по окрестностям, мероприятие было названо «Знакомство с родной природой», ребята именовали свой лагерь «Березовым островом», побродили по высокому берегу реки Большой Ирелен, усыпанному ярко-красными цветами. Купаться не купались — не было разрешения Матекова.
В тот первый день Адмирала охранил сам бог: ни змея, ни скорпион, ни каракурт не ужалили никого из учеников, никто не заболел, смертного случая тоже не было...
У поварихи тети Натальи головка маленькая, как у гусыни, а туловище коротенькое, в два вершка, точно пару битком набитых мешков поставили друг на друга. Работу она обычно делает сидя, а если встает, то все видят, что ножки у нее, несмотря на полноту, длинные, тонкие и похожи на обыкновенные ходули. Работая с шестнадцати лет на кухне, она рано растолстела, жизнь свою устроить не смогла, а когда чуть-чуть перевалило за сорок, ее так разнесло, что Наталью стали называть «тетей». Оттого что звалась она «тетей», говорила кудахча и была заботлива к детям, как наседка, Дулат дал ей прозвище Тю- тю-тю.
Характер Тю-тю-тю определяла одна особенность: она была страшной трусихой, всего боялась, всего остерегалась. Когда автобусы привезли их в лагерь, Тю-тю-тю начала с того, что тщательно осмотрела комнату, которая досталась им с Нэлей Самсоновной, заглянула во все уголки, закуткой, во все щели в полу и потолке: не заползет ли какое насекомое, червяк, муравей или, не приведи господь, что-нибудь похуже — змея, скорпион... Она осмотрела стекла на окнах, запоры на дверях: целы ли, нет ли опасности заболеть от случайного сквозняка, и, когда оказалось, что все в порядке, Тю-тю-тю немного успокоилась. Но поздно вечером ее охватило новое опасение и теперь уж не покидало до самого утра: а какова эта девчонка-художница? Не легкомысленна ли? Каковы ее понятия о чести-совести? Каковы моральные устои? Правда, в лагере, кроме Матекова да сторожа, мужчин нет, но все равно, до чего ненадежна современная молодежь!
Тю-тю-тю добрую половину ночи не могла заснуть, при малейшем скрипе кровати Нэли отрывала голову от подушки и в ужасе всматривалась в темноту; только к утру, когда убедилась, что девушка всю ночь спокойно проспала на своей постели, душа поварихи немного успокоилась: кажется, хорошая девочка! На следующий день к вечеру Нэля вернулась с работы больная, у нее поднялся жар, ночью она даже вскакивала и бредила; Тю-тю-тю хлопотала около нее, прикладывала мокрые полотенца ко лбу и пяткам девушки, кипятила чай, давала лекарства. Утром Нэля не смогла подняться на работу, осталась дома, но температура спала, и, если бы не бледность, можно было подумать, что девушка выздоровела. Нэлю пришел проведать Матеков, она попросила его прислать Дулата: пусть будет моей няней. Тю-тю-тю очень удивилась, ведь сколько девочек в лагере, а Нэля почему-то просит прислать парня! Почему это? Может, неспроста? Нет ли тут какой подоплеки? Весь день она нервничала, чего-то опасалась, хотя сама, в общем, находилась дома. Тю-тю-тю готовила на кухне обед, а все мысли ее были там, в комнате: как Дулат и Нэля? Что они делают? Хоть и ученик, а мало ли... молодая девушка должна всегда быть начеку! Тю-тю-тю часто придумывала разные поводы, чтобы забежать в комнату и проверить, но, слава богу, все было в норме. Когда бы повариха ни заходила, видела она всегда одну и ту же картину: Нэля лежала, укрывшись одеялом до подбородка, а Дулат сидел на стуле и читал книгу вслух.
Тю-тю-тю человек честный, порядочный; она и других заставит быть такими же, она бдительно охраняет честь окружающих, никому не позволит свернуть с дороги. Можно, наверно, было и не обращать внимания на выходку Нэли, но все же поостеречься не вредно, надо на всякий
случай сказать Матекову: ведь если вовремя не принять меры, можно попасть в ужасное положение.
Тю-тю-тю ничему такому дороги не даст, сделает все, что в ее силах; после обеда она поделилась своими соображениями с Матековым, конечно, сообщила ему все негромко, без шума, сообщила только для того, чтобы спасти Нэлю и остальных от беды; сама, правда, ничего не видела, о плохом и думать не хотела, но, как говорится, береженого бог бережет: по летам хоть мальчик и молод, но глядите, какой высокий, здоровый, вон как вымахал! Матеков ничего не ответил, но задумался, и результат его размышлений был таков: после обеда он выгнал Дулата на работу.
— Отдохнул утром, ну и хватит баклуши бить! А около Нэли Самсоновны останется кто-нибудь из девочек.
— Мне все равно! — хмыкнул Дулат и вместе со своим классом отправился в поле.
Как уже говорилось, Матеков ничего не ответил Тю-тю-тю, но задумался крепко; если сын вырос похожим на отца, то от него всего можно ожидать, гляди-ка, молоко на губах не обсохло, а уж что вытворяет! А Нэля? Ей- то с чего бы? Но, известное дело, сама природа женщин не вызывает доверия. Матеков вспомнил Катиру. Когда они поженились, она была вот такая же, похожая на Нэлю, симпатичная девушка, с глазами покорными, как у телки, стеснительная, скромная; она не понимала тогда, что такое лживость, скрытность, обман. Вообще она мало что знала о жизни, и многому научил ее сам Матеков.
— Разве? — часто спрашивала она, краснея от смущения, и повиновалась мужу.
Мог ли Матеков предположить тогда, что сам выпустит джинна из бутылки, что скромница перестанет быть покорной и в один прекрасный день заявит: «Матеков, ты не мужчина!» Да, женщины по самой своей природе испорченные существа.
На равнине между холмами — шестьдесят гектаров картофеля, надо окучить его в течение двух недель. Сейчас ребята с тяпками в руках движутся по нолю, каждый по своему рядку, оставляя за собой окученные кусты. Дулат и Подкова, самые рослые из всех, обогнали остальных и ушли далеко вперед.
«Эх, халтурщики,—думал Матеков, наблюдая за ними,— вечно делают полдела; интересно, что вы там наработали, не иначе как машете тяпками, еле земли касаетесь, сплошное очковтирательство. Идут впереди всех; подумаешь, ударники. Я-то не видел ни одного по-настоящему преданного делу человека, все хитрецы, все вредители!»
Матеков решил проверить работу Дулата и Подковы, разоблачить их, обвинить в недобросовестности и при всех бросить им это в лицо. А потом, по приезде в город, еще разок устроить разговор, но уже серьезный, о сыне, растущем под влиянием развратного родителя.
Матеков шел по борозде, на которой работали Дулат и Подкова, и тщательно проверял кустик за кустиком,— все было сделано честно. Неужели работают на совесть?— тревожно подумал Матеков. Да нет, не может быть, сейчас найдем погрешность; ну вот, пожалуйста, вот Подкова обрубил корешок, еще один. О, а вот и Дулат обрубил корешок! Все, довольно. Ну и вредители, колхозники работают, не щадя себя, не покладая рук, а они... Разве у таких заболит душа о государственном деле?..
— Ниеталиев! Степанов! — пронзительно закричал Матеков.— Ребята! Сюда! Идите сюда! Скорее!
Пока все семьдесят человек не собрались вокруг него, Матеков не говорил ни слова, стоял, сохраняя весомое, многозначительное молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66