Омар подумал: не успел вывалиться из люльки, а уже объездил почти всю страну, счастливчик! Только еще со всем недавно он ненавидел бородача за болтливость, а теперь прямо-таки зауважал. Бог с ним, пусть рассказывает, ему самому доставляет удовольствие собственный рассказ!
Оттого, что вагон был жестким, его бросало, как хвост змеи, из стороны в сторону: один раз бросит направо, дважды — налево. Наконец, устав от голоса бородача, Омар повернулся к окну. Отроги Алтая отступают, но отстают не совсем, провожают до Тарбагатая. Тарбагатай тоже умеет принимать гостей, сопровождает неназойливо, а потом вручает Джунгарским горам; и Джунгар не спешит выпроводить их, ухаживает, ласково баюкает, провожает аж за пределы Алатау. «Теперь я сам никому в обиду гостей не дам, теперь они под моей защитой, а ты занимайся своими делами»,— как бы говорит Алатау Джун- гару и до самого Ташкента не спускает с гостей глаз, охраняет и опекает. «До чего же прекрасна ты, земля казахов, как смогли мои предки уберечь такой бескрайний простор!»
Омар задумался и вспомнил, что уже лет десять не ездил на поезде, он и не представлял, что такие допотопные вагоны до сих пор сохранились, и это удивляет и греет сердце. Надо же, так вот случайно вернуться в прежнюю жизнь, в детство! Хотя вагон кидает из стороны в сторону, родная степь укачивает, ласково баюкает его.
Впервые он поехал на поезде, когда ему было пять лет. Он тогда не испугался и не удивился. Он помнит, как в коридоре на стене открыл крышку железной пепельницы— и тотчас же тронулся поезд. Тогда он решил: открываю крышку — трогается поезд. На следующей станции повторилось то же. На третьей он сообщил о своем открытии маме. Мама улыбнулась и сказала: «Ну-ка открывай, проверим!» Он ответил: «Надо подождать». И когда, подождав немного, он открыл крышку — поезд вздрогнул, затрясся и двинулся вперед. «Видела?!» — вскрикнул он в восторге.
Теперь он недоумевает: неужели тот черноволосый мальчик в матросском костюмчике — это он, Омар, который сидит здесь? До чего же покрыта тайной, до чего же чудесна своими превращениями жизнь!
Оказывается они давно уже стояли. Омар открыл крышку пепельницы, и поезд, как бы испугавшись, вздрогнул и... двинулся! Омар засмеялся и опять уставился в окно.
Аккордеон продолжал мучить пассажиров. И ведь никто не скажет «прекратите»! Хотя бы где-нибудь висели предупреждения: «Не курить!», «Спиртное не распивать!», «Не шуметь!» — ничего этого нет и в помине., и потому кто осмелится утихомиривать нарушителей? Певцы драли горло—четверо парней и девушка. Белесые волосы девушки падают на плечи; так как она сидела спиной к Омару, лица ее он не видел.
Странный парень Костя, хоть и велик ростом, а, кажется, трусоват, к нему часто пристают хулиганы, наверно, потому, что пугливых по натуре людей они замечают сразу.
Костя вышел в тамбур, и, когда возвращался, беловолосая девушка, кажется, что-то ему сказала. Костя ответил, и тут все четверо парней вскочили на ноги. Послышалось несколько громких, довольно соленых слов. На этот раз Омар не стал торопиться, двинулся к задирам не спеша, вразвалочку, даже успел подумать: «Теперь я до конца своих дней обречен защищать Костю!» — и улыбнулся. Когда Омар приблизился к группе скандалистов, беловолосая повернулась к нему лицом; сердце Омара подскочило к самой макушке: существо, которое он до сих пор принимал за девушку, оказалось остроносым парнем с подслеповатыми глазами, впалыми щеками. Это он и затеял скандал.
— Извинись, душа из тебя вон, а то очки потеряешь!— сказал женоподобный белесый парень.
— Да, мой хороший, уж ты извинись, пожалуйста,— глумливо подхватил другой, кудрявый, с густыми бровями.
Третий вообще ничего говорить не стал, а ударил Костю ниже пояса. Когда Костя, схватившись за живот, стал крениться в сторону, четвертый снизу резко ударил его в челюсть. Костя повалился навзничь. Остальное Омар понял только тогда, когда все уже было кончено: белесый, тоже схватившись руками за живот, скулил как щенок, которому старый пес задал хорошую трепку.
— Дай только до Алма-Аты доехать, мы тобой займемся!— прохрипел он.
Двое или трое молодых мужчин, сидевших в купе и наблюдавших эту сцену, с чувством пожали Омару руку.
— Как великолепно, ака, вы их отделали! — сказали они по-узбекски.— Очень уж они... того... беспокоили пассажиров!
«Позор какой! — думал Омар, когда уже сел на свое
место.— Пожалуй, впервые после студенческих лет я подрался. Видел бы меня кто-нибудь из знакомых...»
У Кости набрякли под глазами сине-желтые сливы, а от очков остались лишь осколки.
— Я ведь им только сказал, зачем беспокоить пассажиров, нельзя ли петь потише, а они, а они...
Омар обратил внимание: с тех пор как они выехали из Семипалатинска, солнце как бы со словами: «Вот твой путь, не заблудись»,— прицепилось ко лбу тепловоза и, подобно маяку на бескрайних морских просторах, прокладывало дорогу. А когда поезд достиг равнин Алаколя, светило, как бы успокоилось и, сказав: «А теперь уже не заблудишься, мчись прямо, я же отдохну»,— удалилось в свое гнездо и закрыло глаза.
Вместе с полуночью пришла и тишина. Прохладный ветер дал возможность дышать в этой теснотище. Певцов в купе нет, (видимо, ушли в ресторан, а вернутся наверняка с подмогой, приведут себе подобных. Снова начнут хулиганить. Не придется, пожалуй, поспать, а то врасплох застанут. Костя, кажется, это тоже понимает, вид у него испуганный.
Чтобы немного отвлечь его, Омар пошутил:
— Костя, ты чего такой большой?
— Наверно, потому, что в детстве капусты много ел...— нашелся Костя.
— А почему тогда козел такой маленький?
Кости на это уже не хватает, он теряется, не находя ответа, и, как бы чувствуя свою вину, только улыбается, глаза его сверкают.
— По-моему, певцы пошли собирать войско,— сказал Омар.
— Я тоже так думаю.
— Что будем делать?
— Надо бы уйти в другой вагон... но вот чемодан этот проклятый...
— Костя, хочешь я дам тебе совет?
— Хочу.
— Ты, кажется, едешь в Узбекистан?
— Да.
— Там ведь очень жарко, да?
— Наверно...
— А ты везешь с собой, как ты сказал, два костюма и шесть рубашек!
— Это правда...
— Эти костюмы ты ведь наверняка носить не будешь, только зря свозишь туда и обратно.
— Пожалуй...
— Так послушай меня: продай по дешевке на следующей станции все свое барахло, а чемодан выбрось. Тогда ты вырвешься из рабства. Человеком станешь. Что есть первая необходимость для жизни?
— Воздух.
— Нет. Свобода. Запомни это. Если нет свободы, нет и смысла в жизни. Тогда, кстати, и воздух тоже не нужен. А быть рабом барахла — это самый позорный вид рабства. Понял меня?
— Понял. Это великолепно! Почему я сам не додумался до этого?
— Еще не поздно. Будем живы — завтра к обеду доберемся до Алма-Аты...
«Суверенный бородач» растянулся на полке, точно дома у родного папаши. Омару и Косте все же достались краешки противоположных нижних полок.
В полночь вернулись певцы, их стало больше, человек восемь. Омар подумал: «Мудрый же господь бог, не дает плохим людям даже внешности! До чего противный у них вид. Как будто нарочно подобрались».
Певцы хотя и не горланили песни, как днем, но и спать не ложились, переговариваются, шепчутся, то гурьбой выходят в тамбур, то входят. Часто поглядывают в сторону Омара и Кости. Сначала Омар, чуть испугавшись, насторожился, но потом в конце концов его это начало злить. Если трусишь, то они это почувствуют и опять наверняка затеют драку. Может, самому подойти и попытаться урезонить их? А вдруг они шум поднимут? Люди проснутся... Но не выходить же в тамбур для разговора. Конечно, они этого только и ждут. Это уж точно.
Костя притворяется, что читает книгу, но самочувствие его понятно. Три часа ночи, певцы ложиться не собираются, то выходят в тамбур, то возвращаются в вагон. Особенно возбужден тот, с белесыми волосами. Нечесаная голова, подслеповатые глаза, остренький, морковкой, нос. «Он же не на меня злится, а на свою судьбу урода, потому, наверно, и пьет, потому и тянется к плохохму, комплексует...»
Четвертый час, дело идет к утру. Непохоже, чтобы певцы собирались на покой. А может, от страха глаза велики? Может, они сами их с Костей опасаются? Все же на
верняка у них куриные мозги. «Попытаюсь оригинальным способом утихомирить их...»
В Ортасе жил заядлый шахматист по фамилии Глоз- ман. Люди про него говорили, что он из шахматных фигур вытапливает жир. Всех, кто считал себя шахматистом, он обыгрывал запросто. Лет десять он был бессменным чемпионом города. Этот самый Глозман опасался встретиться с Омаром за шахматной доской. И вот почему. В первые же две партии Омар разгадал причину его успеха: Глозман отлично знал теорию, все комбинации и по первому же ходу противника догадывался, какую систему игры он выбрал. Поняв это, Омар стал делать внешне бессистемные ходы, не сообразуясь с теорией. А Глозман стал искать логику в его сумбурной игре и до того запутывался, перебирая в уме все стили и системы, которые знал, что начинал походить на сошедший с рельсов поезд.
Против Белесого Омар решил использовать эту свою хитрость. Когда тот в очередной раз вернулся из тамбура, Омар, как отец сына, поманил его к себе пальцем. Белесый, точно загипнотизированный, смотрел на Омара, но не подходил. Тогда Омар снова поманил его, и хотя тот еще не решил, идти или нет, ноги его сами двинулись в сторону Омара. Когда Белесый подошел совсем близко, Омар кивком головы дал знак нагнуться. Белесый нагнулся, но услышать — ничего не услышал. Омар молчал. Этого Белесый никак не ожидал.
— Что скажете, товарищ...— начал он не то растерянно, не то иронично.
— Не товарищ! — перебил его Омар твердо.— А — гражданин начальник! Понял?
Что значит «гражданин начальник», Белесому не нужно было объяснять. Он круто повернулся и ушел, пошептался с собутыльниками, и они стали мирно располагаться по своим полкам. Хоть Омар и урезонил Белесого таким образом, самому перед собой было неловко.
К этому времени уже обозначился розовым пятном рассвет.
Сон как рукой сняло. Но после восхода солнца он, оказывается, задремал и проснулся в испуге. Испугался Омар тишины: поезд стоял в степи. Сначала с плачем проснулись дети, затем, ворча и ругаясь, проснулись матери, а когда уж был нарушен- покой матерей — и отцам не довелось разлеживаться. Началось хлопанье дверей. Накинув
на голые плечи белые полотенца, теперь и полусонные мужчины стали выстраиваться в коридоре у дверей умывальника. Начался еще один хлопотливый день. В мгновение ока вагон превратился в столовую, потянулись к титану за кипятком, стали раскрывать сумки и сетки с продуктами. Почти до самого полудня колом стоял запах колбасы и сыра.
В полдень поднялись певцы. Белесый, продрав глаза, выбежал из вагона; вернулся довольный, улыбающийся, с полной сеткой винных бутылок. «При такой диете недолго же этот бедняга протянет!» — предрек Омар, глядя на него. Увы, так оно и случилось!
Поезд еле тащился. Они больше стояли, чем ехали. Только в Сарыозеке проторчали битый час. В Сарыозеке же и случилась трагедия. Лишь поезд тронулся, раздался душераздирающий женский крик; поезд, звякнув, остановился. С грохотом попадала со столиков посуда, полетел с полок багаж, одновременно послышался испуганный возглас:
— Ой! Человека раздавило!
— Где?!
— Кого?
Все бросились наружу. Крикнувшая с визгом и сорвавшая тормоз оказалась толстая проводница этого несчастного шестнадцатого вагона. Костя тоже выскочил, но быстро вернулся.
— Парня какого-то переехало пополам... Взгляни в окно... Лежит прямо напротив нас...
Омар подошел к окну и увидел, что два милиционера тащат окровавленного, раздавленного человека с раскинутыми руками. Омар узнал Белесого...
Потом уже стало известно: он выбежал из буфета, когда поезд тронулся, а когда догнал свой вагон, то, пожалев бутылки, которыми была занята одна рука, схватился за поручни только одной...
В Сарыозеке они еще задержались почти на час. Все были перепуганы и говорили только о случившемся, но жизнь движется по своим законам, и когда поезд наконец набрал скорость, на какую только был способен, разговоры о «бедном парне» понемножку стихли. Певцы все остались в Сарыозеке.
Опять начались качка, тряска, болтанка. Сколько ни старался, Омар не мог забыть о Белесом. Он мысленна нарисовал короткую жизнь этого несчастного: кто он,
как рос, в каких отношениях был с родителями, с друзьями. В конце он пришел к неожиданному выводу: его трагедия— в его внешнем безобразии. Наверно, поэтому он и был зол на жизнь, зол на свою судьбу, а значит, зол и на человека — вот где начало всех бед; и пьянство, и хулиганство начались, наверно, отсюда.
Алтай, Тарбагатай, Джунгар — три младших брата заботливо сопровождали выехавших из Сибири путников, а потом передали с рук на руки старшему брату Алатау. Когда вдали появился его величественный силуэт, пассажиры бросились к окнам:
— Посмотрите туда!
— Что там?
А старушка, сидевшая напротив Омара, удивленно воскликнула:
— Господи, что это за чудо!
Омар и сам не мог оторваться от окна. Он уже давно нетерпеливо ожидал появления Алатау. Сначала стала заметна большая черная туча. Судя по косой ее гриве, Омар понял, что над горами бушует мощный ливень. Через некоторое время туча раскололась надвое. Разделившись, одна половина помчалась на юго-восток, другая — на юго-запад; это напомнило Омару раздвигающийся бархатный, с густыми черными кистями, занавес. Чем шире раздвигался занавес, тем ярче были белые облака, горные вершины с голубыми шапками льдов — нетронутая, девственная природа, окрашенная в сине-зеленый тон. И вот в глубине сцены появилась как бы нарисованная талантливым художником замечательная картина, которая с каждым мгновением становилась все прекраснее. Спасибо! — произнес мысленно Омар. Очевидно, потому что он сам качался на полке, Алатау показался ему раскачивающимся, как в колыбели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66