– По большей части шрамы свидетельствуют о том, что тебя застали врасплох не в то время и не в том месте, – сказал он. – Так что позволь уж доктору сделать свое дело, и если ты будешь себя хорошо вести, она, быть может, наложит тебе лейкопластырь Чудо-Женщины.
Мэгги подозрительно прищурилась.
– Чудо-Женщина, значит?
Калеб улыбнулся.
– Хочешь быть Губкой Бобом? Не возражаю. Но это мое последнее предложение.
Донна презрительно фыркнула.
– Если вам двоим надоело играть во врача и пациента, позвольте мне закончить, и она может отправляться на все четыре стороны.
– Верно. Спасибо, – поблагодарил Калеб.
Мэгги плотнее запахнула на груди больничный халатик.
– На все четыре стороны – это куда?
* * *
Он очнулся на полу в пустой комнате перед погасшим огнем.
От каминной решетки наплывал тяжелый запах пепла, оседавший у него на языке. В висках пульсировала боль, а в голове стучали кузнечные молоты. Тело терзала тупая боль, как будто его избивали долго и сильно. Кости стонали, а внутренности, легкие, печень и селезенку выворачивало наизнанку, как если бы нечто чужеродное и холодное теснило их, стремясь занять освободившееся место.
Очень похоже на жуткое похмелье.
Он помнил, как сидел и смотрел в огонь, потягивая виски «Лафроэйг» пятнадцатилетней выдержки. Небо и язык наслаждались сладким дымным послевкусием, чудесный напиток согревал желудок и ласково обжигал горло. В нескольких футах от него на ковре валялся пустой стакан.
Должно быть, он выпил намного больше, чем полагал.
Оттолкнувшись от пола руками, он с трудом встал на колени. Перед глазами затанцевали разноцветные яркие мушки. Желудок подступил к горлу. Он, опустив голову, стол на четвереньках, жадно и глубоко дыша. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Немного придя в себя, он подполз к стакану. Не стоит оставлять его на полу. Нельзя, чтобы кто-нибудь его увидел. Он потянулся к стакану трясущейся рукой. И недоуменно уставился, не веря своим глазам, на темное пятно на манжете рубашки. Слишком темное для виски и слишком жирное для сажи…
Кровь?
От испытанного потрясения в голове у него прояснилось.
Неужели он порезался, когда падал? Может быть, именно поэтому голова трещала от боли, а в памяти сохранились какие-то рваные, бессмысленные и несвязные обрывки воспоминаний?
Он с трудом поднялся на ноги, раскачиваясь, как пьяный. Сердце заходилось в панике.
От резкого, пронзительного света в ванной у него закружилась голова. Вцепившись в край холодной фарфоровой раковины, чтобы не упасть, он принялся внимательно рассматривать себя в зеркале. Надо сказать, что выглядел он… нормально. Ладно, это явное преувеличение. Глаза у него покраснели и слезились, а лицо цветом напоминало остывший пепел в камине. Но он не был ранен. Кровь – если это была кровь – принадлежала не ему.
Он подставил дрожащую руку под кран. Вода намочила манжету рубашки, и раковина окрасилась красным. Пятно увеличилось в размере, ярко выделяясь на белой ткани.
О господи…
Так что же все-таки случилось? Почему он ничего не помнит?
В горле у него пересохло. Он проглотил две таблетки экседрина и запил их стаканом воды. Потом еще одним. Несмотря на то что желудок в буквальном смысле разбушевался, его снедала невероятная, прямо-таки дикая жажда. Он страдал от обезвоживания. Опустив трясущиеся руки в раковину, он плеснул в лицо водой. Вода попала на рубашку, когда он поднял голову и уставился на свое отражение. Его глаза…
Что-то странное мелькало на самой периферии зрения и в уголках глаз. Как будто языки пламени облизывали лист бумаги, стремясь вырваться наружу. Как лицо, дрожащее и размытое за стеклом заброшенного дома.
По коже у него побежали мурашки, волосы на голове встали дыбом.
Он выругался. С ним все в порядке.
Он выключил свет, одним движением погрузив ванную в кромешную темноту.
Раздевшись и расшвыряв одежду, он неверными шагами заковылял к кровати.
* * *
Маргред откинула голову на спинку сиденья и устало прикрыла глаза. Калеб оставил ее в джипе перед гостиницей и строго-настрого наказал дождаться его. Собственно, она и не собиралась перечить ему. Ей казалось, что она не сможет пошевелиться, даже если захочет.
Впрочем, нельзя сказать, что она не задумывалась о том, что с ней сталось. Беспокойство и тревога не утихали ни на секунду. Но, подобно морской птице, запутавшейся в рыболовных сетях, она не видела, что еще можно сделать, чтобы спастись. Все ее усилия пропали втуне, лишив ее и без того немногих сил. Усталость и шок обрушились на нее и погребли под собой, а жалкое человеческое тело, в котором она оказалась, более неспособно было помочь ей. Маргред медленно погружалась в благословенное оцепенение и беспамятство.
И почти погрузилась. Но когда Калеб отворил дверцу со стороны водителя, она вдруг ощутила слабое, теплое и трепетное дыхание… облегчения? Узнавания? Признательности?
Он озабоченно нахмурился.
– С тобой все в порядке?
Он просто старается подбодрить и утешить, напомнила она себе.
– Да. Я немного устала.
И от его расспросов тоже. Устала от попыток заставить ее вспомнить то, что она старательно пыталась забыть. Делала вид, что забыла.
Запах, запах демона, который не спутаешь ни с чем – ни с запахом человека, ни с запахом моря, феи или эльфа.
Голод.
Боль.
Она очень хотела забыть. И посему расплывчатые, отрывочные воспоминания воспринимала как благословение, а Калеб – как досадную помеху. Он хотел знать правду.
Но только Маргред точно знала, что он ее не вынесет.
Калеб откашлялся.
– Вот, кстати, какая штука… У нас появилась одна маленькая проблема.
Бедное, измученное сердце замерло у Маргред в груди.
Маленькая проблема?
Маленькая, даже меньше той, что на нее из темноты совершенно неожиданно набросился демон? Что вместе со шкурой она лишилась собственной личности и бессмертия? Что ее ударили по голове и оставили в этом мире стареть и умирать?
– И что это за проблема? – полюбопытствовала она.
– В гостинице нет свободной комнаты.
Она непонимающе смотрела на него.
– У них все занято, – пояснил Калеб. – Честно говоря, я боялся, что так оно и будет. У них и было-то всего девять комнат для гостей, так что теперь, когда начался сезон…
Маргред пыталась уразуметь, что он такое говорит.
– Мне же нужно где-нибудь укрыться. Хотя бы на сегодняшнюю ночь.
Ее пещеры… Но в своем нынешнем состоянии она ни за что не сможет до них добраться. В теле человека, во всяком случае.
– Нет проблем, – откликнулся Калеб. – Я отвезу тебя домой – в дом моего отца. Моя сестра приютит тебя на ночь. Так что одна ты не останешься.
– Я не буду одна. Я могу быть с тобой.
Он решительно сжал губы.
– Это не самая лучшая идея.
– Почему?
– У меня только одна спальня.
Маргред по-прежнему ничего не понимала.
– У тебя есть кровать.
– Я не хочу воспользоваться твоей слабостью. Конечно, пару ночей я могу перекантоваться и на диване, но это не выход. В долговременной перспективе, во всяком случае.
– Как раз сейчас долговременная перспектива занимает меня меньше всего, – резко бросила Маргред.
Ответом ей послужило молчание.
– Тебе наверняка понравится моя сестра Люси, – сказал наконец Калеб. – Ее все любят. Кроме того, она может одолжить тебе что-нибудь из одежды.
Упоминание об одежде решило дело.
Или, быть может, ее покорила его всепобеждающая и искренняя доброта. Его стремление поступать как должно, делать все хорошо и правильно.
Маргред еще раз критическим взглядом окинула больничный наряд, который презентовала ей врач, – свободную блузку-балахон бирюзового цвета и широченные штаны, разрисованные пляшущими розовыми медвежатами.
– Если только на ней не будет медведей.
Калеб расслабился, и напряженное выражение исчезло с его лица.
– Никаких медведей, – торжественно пообещал он и завел двигатель джипа.
* * *
Люси спала, когда в доме зазвонил телефон. Нет, во сне она видела не обычные кошмары о том, что тонет или что ее преследуют чудовища с красными глазами. Ей снилась мать. Мать, напевающая колыбельную. И песня матери негромким шепотом звучала у нее в голове подобно шороху морского прилива.
Она не помнила мать. Та уже давно не приходила к ней во сне, хотя очень долгое время – когда Люси была совсем маленькой, лет шести или семи от роду – это были ее любимые сны, которые она старалась запомнить, чтобы потом, днем, извлечь из памяти и поиграть с ними. Впрочем, все они были практически одинаковыми. Однажды ночью зазвонит телефон или кто-то постучит в дверь, а на следующее утро, когда Люси проснется, мать будет возиться на кухне, готовя завтрак. Блинчики с черничным сиропом, которые так любит мама Дженнифер Лопес, или оладьи с тертыми грецкими орехами и клюквой, какие бывают у миссис Бароне.
Она никому и никогда не рассказывала о своих снах. Ни Калебу, который всегда оставлял ей теплую кашу в тарелке и записку на столе, прежде чем бежать на паром, увозивший его в школу. Ни отцу, который уходил из дому ни свет ни заря, чтобы проверить ловушки на крабов и сети. Барта Хантера не занимали такие мелочи, как сны собственной дочери. Или воспоминания о ее матери.
К тому времени, когда Люси поступила в колледж, сны перестали приходить к ней. Но иногда по вечерам, заслышав звонок телефона, она чувствовала, как замирает и начинает бешено стучать сердце в безумной надежде: «А что, если… А что, если…»
Чаще всего случалось, что звонивший ошибался номером. Сегодня же, однако, на другом конце линии оказался Калеб, которому понадобилась ее помощь. Или, точнее, его подопечной, какой-то бедняжке, бездомной и раненой женщине, которая подверглась жестокому нападению на пляже.
Калеб всегда отличался рыцарским поведением, особенно по отношению к щенкам и пострадавшим, которым требовалась помощь и защита.
– Мне чертовски неловко, что приходится побеспокоить тебя, – начал он. – Ты по-прежнему держишь запасной ключ на крыльце?
– Да, он лежит под буйком, как всегда. Но я с радостью встану и сама впущу тебя.
Люси льстило, что в кои-то веки Калеб обратился к ней за помощью, вместо того чтобы мчаться спасать ее. Она была даже счастлива.
Если бы еще у нее не так сильно кружилась голова, все вообще было бы просто отлично.
Она с трудом сползла с кровати и натянула толстовку университета штата Мэн поверх футболки, на груди которой красовалась надпись «Живи, смейся, люби и учись». К тому моменту, когда шины джипа Калеба заскрипели на гравии, которым была усыпана подъездная аллея, Люси успела сменить белье на одной из кроватей наверху и поставить чайник на плиту. Выключив газ, она поспешила к двери.
Калеб преодолел три ступеньки, ведущие на крылечко, двигаясь при этом очень медленно, как если бы у него был трудный и долгий день. И, должно быть, нога причиняла ему нестерпимую боль.
– Я очень ценю твою помощь, Лу.
Она вспыхнула, похвала была для нее непривычной.
– Не говори глупостей. Это ведь и твой дом тоже.
Калеб недовольно фыркнул.
– Отец еще не спит?
– Нет. Он… он спал в кресле, когда я вернулась домой. – Она оглянулась через плечо на пустую гостиную. – Должно быть, он поднялся к себе.
– Пьяный? – спросил Калеб.
– Он спит, – твердо ответила Люси.
У нее не было ни малейшего желания создавать новые проблемы в отношениях ее отца и брата, и без того непростых.
– Он мог бы прийти сегодня в школу. На твой выпускной вечер.
– Я не ждала его.
Калеб фыркнул.
– А следовало бы. Он…
Дверца джипа распахнулась, и на гравийную дорожку ступила женщина. Молодая женщина – точнее, моложавая – среднего роста, с большими темными глазами, вьющимися черными волосами и кожей такой белой и безупречной, какой могут быть лишь внутренности драгоценной раковины.
Люси от удивления лишилась дара речи. Это и есть бездомная бедняжка Калеба?
Женщина взглянула на дом со спокойной уверенностью, которая шла ей намного больше, чем измятая больничная одежда, в которую она была одета. Несмотря на полицейскую куртку, накинутую на плечи, и ослепительно-белую повязку на голове, она выглядела утонченной, грациозной, уверенной в себе и экзотичной. Наверное, именно так смотрелась бы голливудская кинозвезда в африканской глуши.
– Это Мэгги, – небрежным тоном представил незнакомку Калеб.
Люси подумала, а отдает ли себе брат отчет в том, какой теплотой светятся его глаза и каким жестом собственника он приобнял девушку за талию, помогая ей подняться по ступенькам.
– Мэгги, это моя сестра Люси.
Люси встретила взгляд больших темных глаз девушки, и ей показалось, что в ушах у нее зарокотал шум прибоя. У нее перехватило дыхание, в груди стало тесно. Она широко раскрыла рот, стремясь вдохнуть хотя бы глоток воздуха.
По лицу незнакомки скользнула тень недоумения и растерянности.
– Твоя сестра? Но…
Калеб бросил на нее острый взгляд, и лицо его приняло сосредоточенное выражение.
– В чем дело? Вы узнали друг друга?
Тяжесть в груди у Люси не проходила. Это было не узнавание. Скорее изжога. Она с трудом протолкнула в легкие глоток воздуха и задержала его, как научилась делать давным-давно, пока давящее ощущение в груди не исчезло и окружающий мир не встал на свое место.
– Н-нет, – медленно сказала женщина. – Просто… мне вдруг показалось, что… Нет, все нормально.
Люси вновь обрела способность дышать.
– Может быть, хотите выпить чаю?
– Нет. Я устала. И хотела бы прилечь.
«Могла бы и «спасибо» сказать», – подумала Люси.
– В таком случае, я провожу вас в вашу комнату.
– Я сам этим займусь. – Калеб легонько коснулся ее руки. – А ты приготовь, пожалуйста, чай. Я присоединюсь к тебе на кухне, как только устрою Мэгги.
Люси улыбнулась, и в улыбке ее чувствовалось изумление и даже щемящая тоска. Устроить Мэгги? Интересно, что вознамерился сделать ее старший братец? Прочесть девушке сказку на ночь и поцеловать в лоб?
Но, разумеется, Люси не выразила своего удивления вслух и не стала дразнить его.
– Кровать уже застелена, – сказала она. – Спокойной ночи.
* * *
Дом, в котором жили смертные, оказался темным и тесным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39