В спальне он посмотрел на красный механический будильник: 6:33. Он отнес тикающие часы в гостиную.
Ветер стучал в окно. Тянуло холодом. Всего лишь ветер. Неожиданно он почувствовал страшный голод. Он собирался купить жареных пончиков с шоколадом в кафетерии «Пластик палас» в подвале «Рассел сенат офис билдинг», когда они с Фрэнком пойдут...
В холодильнике должен быть жареный цыпленок из супермаркета. Он вытащил его из пластиковой упаковки и сунул в микроволновую печку, поставив таймер на три минуты и одну секунду, — он ненавидел случайность даже в числах.
Печь загудела.
Тикал будильник.
Красный огонек автоответчика его телефона на столе мигал безмолвным вызовом.
БИИП!
— Джон!.. Это Эм Норс.
Грудной голос. Непроницаемая улыбка, алые губы.
Не думай об этом сейчас. К чему думать об этом сейчас?
Эмма Норе отвечала за международные связи и аналитические обзоры, касающиеся разведки, при сенаторе Кене Хандельмане, члене комитета по делам разведки. Председатель назначил каждому члену комитета помощника, который числился в штате комитета, однако сенатор Хандельман доверял Эмме, которая получала жалованье персонально от него, и это жалованье было выше, чем у помощника, назначенного комитетом, от которого сенатор мог отказаться, но не мог выбрать по своему усмотрению.
— Я узнала про Фрэнка и... О, этот проклятый город! Америка девяностых. В каком ужасном мире мы живем! Могу я чем-нибудь помочь, я... хочу быть уверена, что ты в порядке, ты...
БИИП!
— Это снова Эм. Ненавижу эти чертовы автоответчики. Если тебе что-нибудь понадобится, не раздумывая звони мне.
После небольшой паузы она продолжила, несколько смягчив голос:
— Будь осторожней, Джон.
После чего продиктовала на автоответчик свой адрес и номер телефона.
БИИП!
— Привет, Джон, это Мэри из твоего офиса. Очень жаль, что я не смогла проводить тебя. Если тебе что-нибудь надо, захочется с кем-то поговорить, звони мне. Не смущайся, даже если тебе покажется, что поздно.
После чего она тоже надиктовала свой номер.
Раздался писк микроволновой печи.
Он решил позвонить матери. Она жила в Блэк-Хоке, небольшом городке в Южной Дакоте, одна в белом каркасном доме, в котором прошло детство Джона. Городок стоял среди холмистой равнины. Чистый воздух каждое время года имел свой особенный аромат: запах шалфея весной, трав прерий летом и мускусный запах созревшей пшеницы и красной опадающей листвы осенью. Зима приносила запах обжигающего льда. Все в городке знали друг друга.
Мать рассказала ему о капризных переменах мартовской погоды — о неожиданно налетевшей снежной вьюге. И о том, как обанкротилась фирма «Фурнитура С & Н». Когда Джимми Густафсон — «он был капитаном баскетбольной команды, когда ты был первокурсником» — заколачивал фанерой окна магазина, он плакал так горько, что слезы затуманили ему глаза и он повредил молотком большой палец. "О", — вставил Джон. Потом она принялась рассказывать ему про сумасшедшего Эдкинса. «Слушай, почему эти типы, просиживающие штаны в Вашингтоне, думают, что мы все здесь тупицы?» — спросила она. «Какие типы?» — поинтересовался он. Она рассказала ему о баскетбольном матче профессионалов, показанном по телевизору. Она считала, что роман, который он послал ей, был так себе, и плевать на то, что пишет это ничтожество — критик. Сказала, что «Золотые годы» не заслуживают того, каких превозносят. Спросила его, как идут дела на работе, зная, что не получит никаких подробностей от своего сына, который стал довольно скрытным после того, как повзрослел и начал самостоятельную жизнь в этой шпионской конторе, о чем она знала, но никогда не упоминала. «На работе все прекрасно, мама». Он сказал ей, что любит ее. Она помолчала. Сказала, что любит его тоже. Добавила, что он в любой момент может вернуться домой. Интересно, какого черта он будет там делать: совершенствовать знание китайского или вернется к работе по ремонту выбоин в городе, если на сей раз они получат на это финансирование из бюджета? Вновь он сказал ей то, что не нуждается в словах. И вновь она сказала, что очень любит его.
Они повесили трубки.
Цыпленок был сочным и теплым. От холодного молока стакан запотел.
Возможно, остальной мир был прав.
«Надо радоваться тому, что имеешь», — говаривал Фрэнк.
Телефон вновь зазвонил. Джон взял трубку, послушал, сказал «о'кей» и положил трубку.
В комнате стояла тишина. Красный будильник тикал на столе. Он включил радио. Классическая радиостанция передавала очередное ток-шоу... Он переключил программу, ужасные электрогитары пронзительно выли на прогрессивной станции. Третий раз выбор вновь пал на станцию, передающую рок. Больше в системе запоминания на данный момент ничего не было. Выключил радио, включил телевизор. Развлекательная передача — выключил.
Куча его окровавленной одежды.
Достал черный пластиковый мешок для мусора из шкафа на кухне.
Ботинки, часы, рубашка, галстук, костюм — все туда. Все.
Плащ, который передало ему ЦРУ. Все в мешок.
Сверху завязал узлом так, чтобы ничего не выпало.
Мусор вывезут только в четверг, то есть через два дня.
Если он пронесет мешок сквозь темноту, поставит его на обочине перед арендуемым им коттеджем, то у енотов будет два дня, чтобы распотрошить его.
Не могу оставить этот мешок здесь. Только не в доме.
Стрелки на тикающих часах показывали 8:07.
В доме были включены все светильники. Они сияли у него за спиной, когда он выходил наружу. Он забросил черный мусорный мешок в дальний угол веранды. Постоял в полумраке, вглядываясь в темень за окном.
Раздался хруст шагов по морозной земле. Вдали. В темноте. Под деревьями. Тишина. Ближе. Двигающаяся в ночи тень. Стала материальной. Приняла очертания человека. Невысокого. В плаще. Шляпа скрывала лицо. У него что-то было в левой руке, он подходил ближе, все ближе...
В полумрак веранды вступил Харлан Гласс, руководитель центра по борьбе с терроризмом при ЦРУ. Указательный палец его правой руки, одетой в перчатку, был прижат к губам.
Глава 6
Храня молчание, Джон проследовал за человеком в шляпе в дом.
Сердце громко стучало.
Сохраняй спокойствие.
Харлан Гласс притворил за собой дверь. В руке у него был плоский дипломат. Пальцем одетой в перчатку руки он щелкнул кнопкой на небольшой пластиковой коробочке, которую достал из кармана плаща.
Он провел коробочкой вокруг стереосистемы Джона. Выдернул из розетки автоответчик. Внимательно осмотрел комнату. Потом положил коробочку на кофейный столик и пристроился на старом, облезлом стуле.
Джон так же молча устроился на кушетке.
Старый цэрэушный зубр расстегнул плащ. Он аккуратно положил свою мягкую шляпу на кофейный столик.
— Ненавижу шляпы, — сказал он.
Джон прикрыл глаза. Гласс между тем продолжал:
— Полагаю, что могу доверять тебе.
— Полагаю, что это мой дом, — сказал Джон.
— Ты думаешь, это имеет значение? — Гласс продолжал сидеть в перчатках. — Кто-нибудь еще приходил сюда сегодня вечером?
— Нет.
— Были телефонные звонки?
— Это что, ваше дело?
— Это наше дело, — сказал Гласс, — или я сейчас уйду.
Он подождал, наблюдая, как в глазах Джона постепенно разгорается интерес.
Наконец Джон ответил:
— Мигель Зелл звонил. По поводу завтрашних слушаний.
— Да, я понимаю его подход. Он говорил о чем-нибудь еще?
— Нет.
— Разговаривал с кем-нибудь еще?
— Мыс мамой обсудили погоду в Южной Дакоте. Гласс вздохнул:
— Вынужден поверить тебе. А ты поверь мне.
— Вы большой начальник в управлении, и доверять вам — моя обязанность.
— Я скорее предпочел бы услышать от тебя в ответ дерзость, чем это.
Ничего не говори. Жди.
— Хорошо, — сказал его незваный визитер. — Терпение и осторожность — вот единственные добродетели, которыми должен обладать шпион. В любой момент, когда захочешь меня остановить, сразу говори, так как на кон поставлена твоя жизнь. Ты не должен обсуждать то, что я тебе сейчас расскажу, с кем-нибудь еще: ни с твоим непосредственным начальником Зеллом, ни с твоим наставником Вудруфтом, ни с заместителем директора Алленом, ни даже с самим директором. Мы находимся на минном поле.
Джон пожал плечами.
— Да или нет? — спросил Гласс.
— Пока да.
— Ты поступаешь так же, как поступил бы я сам, — сказал Гласс.
Он водрузил дипломат на колени, извлек из него листок бумаги и положил перед Джоном.
Главная заповедь сотрудников ЦРУ — от рядового агента до директора — состояла в том, что ни один документ не должен был покидать стен управления.
— Что ты думаешь об этом? — поинтересовался Гласс.
Это была ксерокопия анонимного письма, напечатанного на пишущей машинке через один интервал на бланке ЦРУ.
"Дорогой сенатор Фаерстоун!
Если вы действительно заинтересованы в том, чтобы раскопать что-либо против ЦРУ, проверьте, что случилось с американцем по имени Клиф Джонсон, который был убит в Париже в январе, и, возможно, мы оба продвинемся в своих делах".
— Никогда не слышал об этом раньше, — сказал Джон.
— Ты уверен?
— Положительно, никогда ничего об этом не слышал.
— Я верю тебе, — сказал Гласс. — По-видимому, это самое разумное, что я могу сделать.
— Как вы раздобыли его?
— Его передал мне Фрэнк Мэтьюс, письмо попалось ему среди почты, поступающей в ваш офис.
— Типичная анонимка.
— На первый взгляд да. Маловразумительное анонимное письмо, направленное нашему самому шумному критику в комитете по делам разведки при сенате. Он торчит в этом комитете, потому что никак не может урвать жирный кусок налоговых средств, чтобы вернуть его назад, в Сент-Луис, и купить таким способом голоса своих избирателей, поэтому попасть на первые полосы газет — это все, на что он может рассчитывать.
— Злобствующий тип.
— Сенатор, автор письма или оба? — поинтересовался Гласс.
Ни один из них при этом не улыбнулся.
— Канцелярия сенатора Фаерстоуна получила это, — сказал Джон. — Увидев пометку «ЦРУ», передала его тому, кто в штате Фаерстоуна занимался вопросами разведки, а тот отфутболил письмо в представительство ЦРУ при конгрессе.
— С пометкой «взято на контроль» в углу письма над подписью сенатора, — сказал Гласс. — Очевидно, на это повлиял тот факт, что письмо было напечатано на бланке ЦРУ — независимо от того, был ли бланк подделкой или нет. Не будь этого, письмо, возможно, просто отложили бы в сторону, как забавное недоразумение.
— Оно вполне могло прийти от доносчика-анонима уже с этой пометкой, — сказал Джон.
— Это письмо легло на мой стол одиннадцать дней назад. Вот тогда все и закрутилось. Когда я впервые увидел это.
— Что увидели?
— То, чего не было: данных об этом происшествии не было ни в ДЕСИСТ, ни в одном из наших файлов. Кроме того, никто из наших старых друзей в оперативном отделе, никто в управлении контрразведки, никто ничего не слышал об анонимном письме, и ни у кого нет никаких сведений, касающихся Клифа Джонсона, убитого в Париже, кроме тех, что были в печати.
— Фрэнк не стал бы из-за одного потерянного при пересылке...
— Так оно и было. Я сам пришел к Фрэнку. Он к тому времени уже обнаружил, что его обычные запросы, посланные в различные отделы управления, пропали без следа.
— За исключением запроса, посланного в ваш центр.
— В ЦБТ каждое «обычное» сообщение из Белого дома или конгресса в первую очередь ложится на мой стол.
— Облегчая тем самым...
— Лишая тем самым «контролеров» из конгресса возможности первыми нанести удар, — сказал Гласс. — И лишая официального шефа из ФБР возможности заниматься политическими интригами в обход меня или управления.
— Что сказал Фрэнк?
— Что никто ничего не знает.
— И как он поступил?
— А это ты мне расскажешь.
Джон напрягся.
— Мы оба понимали, что если кто-то перехватывает его текущие запросы, значит, у нас серьезная проблема.
— Проводить перехват, подобный этому, означает...
— Адское количество работы, — сказал Гласс. — К тому же риск.
— Зачем? — спросил Джон. — Чего ради?
— Найти нечто такое, что окупит все усилия. Возможно, сначала письмо, а потом действия Фрэнка чувствительно задели какую-нибудь важную операцию, скоординированную на уровне директора ЦРУ, или совета руководителей отделов, или на штабном уровне. Или в недрах Белого дома. Не исключено также, что он напоролся на чью-то несанкционированную операцию, оставшуюся с прежних дней.
— И что вы предприняли?
— Это был вызов Фрэнку. Это столкновение ударяло по престижу офиса — вашего офиса. Он просил меня ничего не предпринимать. Официально не регистрировать запрос и не посылать ответа. Не допустить, чтобы это просочилось в ЦБТ и стало известно шефу ФБР. Фрэнк заставил меня пообещать никому ничего не говорить. Потому что он был профессионал и друг...
Гласс, вздохнув, продолжил:
— Представь себе, что я чувствовал, как профессионал. Мы нарушили правила управления.
— Почему Фрэнк не забил тревогу?
— Фрэнк всегда больше верил в себя, чем в систему. К тому же система и раньше давала сбои.
— Теперь он мертв.
— Да. Теперь он мертв. А его дело досталось нам в наследство. И я виню себя за то, что послушался его уговоров.
На кухне по-прежнему тикали часы. Джон сказал:
— Я боялся, что сошел с ума. Боялся остаться в одиночестве.
— Возможно, мы оба сошли с ума, — заметил Гласс.
— Его убили из-за этого дела, — сказал Джон.
— Если, конечно, его убили, — поправил его Гласс.
— Как вы можете...
— Подумай вот о чем. Во-первых, все доказательства говорят в пользу шальной пули. Во-вторых, преднамеренное убийство сотрудника ЦРУ принесет много неприятностей и не много пользы. Что может оказаться настолько ценным, чтобы рискнуть направить всю американскую разведывательную систему по своему следу?
— Если бы я знал, что... Что вы хотите от меня? — спросил Джон.
— На тебя теперь вся моя надежда, — сказал Гласс. — Ты должен сыграть основную роль в разрешении этой загадки.
— Вы пришли за моей шкурой.
Шкура: когда резидент ЦРУ вербует шпиона для секретной работы, говорят, что он прибивает «шкуру» на свою украшенную трофеями стену.
— Я уже давал присягу на верность, — напомнил Джон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44