— Я тоже, сэр, — ответил Джон.
— И уж совсем не ожидал увидеть тебя здесь. На работе. Думал, ты успокоился. Возможно, я был неправильно информирован.
— Но не мной, сэр.
— Почему ты крутишься вокруг спецподразделения и центра по борьбе с терроризмом?
Джон добросовестно объяснил, что сенатор Бауман устроил на него засаду, требуя свой список. Поэтому он решил лично приехать в штаб-квартиру, чтобы получить его. Он ведь понимает, что время, потраченное скромным представителем при сенате, — ничто по сравнению с проблемами, которые может доставить рассерженный сенатор.
— И это все, чем ты на данный момент занят? Здесь и на Холме?
— Нет, есть еще куча всякой всячины. Письма и тому подобное. Много времени придется проводить вне офиса.
— Личного времени.
— Да, — сказал Джон. — Личного времени.
— Это благоразумно. Дай мне посмотреть список.
Джон передал ему листок.
— Я еще не успел доложить мистеру Зеллу или вам об этом. Прежде, до того как я был...
— До настоящего момента, — прервал Аллен.
— Да.
Аллен надел очки, пробежал взглядом весь список, изучил печать спецподразделения.
— Я предпочел бы видеть тебя отдохнувшим и восстановившим силы, — заметил Аллен, — но при этом, конечно, важно удерживать Баумана в спокойном состоянии... Он наделает тебе хлопот. Отдашь ему это. Но не сегодня, а завтра. Нельзя допустить, чтобы у него создалось впечатление, что он может заставить нас прыгать через веревочку по его малейшему желанию.
— Слушаюсь, сэр. — Джон забрал список. — Могу я задать вопрос?
Аллен внимательно посмотрел на него поверх своих стекол-полумесяцев:
— Конечно.
— Ахмед Нарал, — сказал Джон.
— Да.
— Сенатор Хандельман и его люди правы. Директор назвал Нарала террористом в докладе, с которым он выступал в...
— Филадельфии, — закончил за него Аллен.
— Где бы то ни было. Дело в том, что Нарала нет в этом списке.
— Да, его нет.
— Такой известный террорист, как Нарал, даже не подозревается в организации взрыва в Коркоран-центре?
— Его нет в списке, верно.
Сердце Джона громко колотилось.
Дожми.
— Почему?
— Какой смысл вносить мертвеца в список подозреваемых?
— Значит, Нарал мертв?
Аллен пожал плечами:
— Очевидно, так.
— Во время слушаний вы утверждали...
— Я сказал, что мы не можем утверждать наверняка, что мужчина, найденный плавающим в собственной крови, был Нарал. «Наверняка» означает сто процентов — не девяносто пять, не девяносто девять, а именно сто. Кроме того, слушания были вчера. Информация меняется с каждым движением секундной стрелки на часах. Получив в результате слушаний дополнительный стимул, оперативные силы теперь пришли к выводу, что с вероятностью девяносто девять процентов Нарал мертв.
— И это стопроцентная правда, — пробормотал Джон.
— Естественно.
— Но Нарал умер после того как... И теперь список содержит...
— Обновленные сведения. На данный момент. — Аллен откинулся в кресле. — У вас есть еще какие-нибудь вопросы, мистер Лэнг?
— Мои вопросы не относятся...
— Ну ладно. — Аллен оборвал его решительно и беспристрастно. — Твой вопрос не относится к существу твоих обязанностей, так в чем же дело?
— Дело в том, что не важно, умер Нарал или нет, — сказал Джон. — Он мог устроить тот взрыв.
— Я уже говорил, что он мертв, а раз он мертв, то его можно сбросить со счетов, по-моему, это очевидно, — ответил Аллен. — Разве ты так не считаешь?
Несколько секунд в комнате стояла мертвая тишина.
— Нам везет, — сказал Аллен. — Расследование взрыва в Коркоран-центре per se не является задачей ЦРУ. Появление этого чертова центра по борьбе с терроризмом, руководимого Глассом, да еще и спецподразделения, дублирующего его в деле с Коркораном, позволяет нам держать свои руки на пульсе этого дела, при этом оставляя их чистыми. Дублирование позволяет нам контролировать все, что происходит. Мы можем маневрировать, как и все остальные, для получения кредита для поимки «плохих парней». Если же расследование зайдет в тупик, формально это будет провалом ФБР, что рикошетом ударит и по ЦБТ, подтверждая, таким образом, нашу концепцию: эти чертовы новые центры не заслуживают тех долларов из бюджета, которые администрация президента и конгресс отрезают от доли ЦРУ и передают им.
Позволим реформаторам вертеться вокруг этого окровавленного взорванного холла в то время, как мы будем продолжать добиваться успехов в делах, относящихся к ЦРУ.
— И что это за дела, — пробормотал Джон, на самом деле никого не спрашивая.
— В данный момент наша основная цель — защитить себя от того, чтобы быть разбитыми на части нашими несведущими «друзьями» с Капитолийского холма.
— И находиться на передовых рубежах защиты Америки, — добавил Джон.
Аллен улыбнулся.
— Я рад, что ты понимаешь меня. Наши интересы. Я знал, что на тебя можно положиться.
Помощник Аллена проводил Джона к выходу, наблюдая, как он проходит через турникеты и выходит наружу, на мраморную площадь.
Небо было вспенено, как серое море. Холодный ветер пронизывал Джона сквозь его костюм.
Он подумал: «Сегодня я похоронил Фрэнка».
Глава 19
Было почти девять часов вечера, когда Джон, сидевший в одиночестве за столом, услышал стук в дверь.
Пистолет Фрэнка лежал перед ним. Рука Джона покоилась на его рифленой рукоятке.
Не будь параноиком.
Он убрал пистолет в ящик стола.
Возможно, это просто хозяин коттеджа.
Из радиоприемника лились звуки джаза.
После стакана бурбона в голове немного шумело.
На полированной поверхности стола, за которым он обычно практиковался в каллиграфии, сейчас лежали письмо из таможенного департамента сенатору Бауману; копия газетной статьи, посвященной смерти Клифа Джонсона; листок из блокнота с записанным на нем именем Мартина Синклера — неизвестного, который звонил Фрэнку на работу; анонимное письмо, которое дал Джону Гласс, и желтый блокнот, ожидающий мудрых мыслей, оперативных планов или хотя бы отдельных идей. Он разглядывал пустую желтую страницу почти час, пытаясь осмыслить схему и понимая, что у него слишком мало данных, которые можно было бы связать воедино.
Стук в дверь повторился.
Возможно, это просто хозяин коттеджа.
Шел противный холодный дождь. О стены коттеджа разбивались порывы ветра.
Джон засунул все свои немногочисленные документы между страницами желтого блокнота, убедился, что края документов не выступают, так что взгляду представляются только чистые листы.
Идя к двери, он мысленно просчитывал, насколько серьезно его положение. Уже поздно, дом в стороне от дороги, налет Гласса и Гринэ маловероятен, все-таки стучал скорее всего его домовладелец. Рука легла на ручку двери, Джон секунду помешкал. Резким движением выключил верхний свет. Теперь только настольная лампа освещала комнату за его спиной. Не стоит среди ночи выставлять свой силуэт в ярко освещенном дверном проеме.
И только в случае...
Тихо отодвинул засов. Медленно повернул ручку, медленно. Крепко уперся. Рывком открыл дверь.
Испугал ее, она отпрыгнула назад, едва не выронила зонтик.
— Ой! — воскликнула она.
— Извини! Я не знал, что это ты, мне... следовало быть более осторожным. Следовало спросить, кто там.
— Я сама виновата, — сказала она, — надо было сперва позвонить.
— Нет, я рад, что ты пришла.
— Правда?
Несколько секунд они стояли молча: он — в дверном проеме, она — на веранде. Со всех сторон их окружала холодная ночь.
— Заходи, — сказал Джон.
Она вошла, распространяя аромат роз и кожи. Он закрыл дверь.
— Давай твой плащ, — предложил Джон.
— Спасибо.
Подошел к ней сзади почти вплотную. Так что отчетливо видел, как с левой стороны ее грациозной шеи бьется пульс.
Осторожно взялся за темные от дождя плечи ее плаща, потянул их, ее руки выскользнули из мокрых рукавов.
— Спасибо, — повторила она.
— Не за что.
Возможно, после похорон она переоделась, но ее плащ этим утром был застегнут так, что он не мог утверждать этого с уверенностью.
Сейчас на ней было простое платье цвета индиго. Черные туфли на низком каблуке. Простенький золотой браслет на одном запястье и часы на другом. Ни колец, ни ожерелий.
— Твой дом не так-то просто найти, — заметила она.
— Я привык так считать.
— Привык?
— Да ничего. Не обращай внимания.
— Хотя у меня был адрес, все равно пришлось сперва постучаться к твоему домовладельцу и спросить его, куда ехать дальше. Я не знала, что ожидать. Не знала, как выглядит твой дом. Мне он понравился, — добавила она. Ее глаза задержались на книжных полках, иероглифах, выполненных черной тушью.
— Спасибо.
— Надеюсь, я не побеспокоила тебя.
Он пожал плечами:
— Я просто... Так, делал одну работу.
— Я могу уйти.
— Ну, раз уж ты здесь, то останься хоть ненадолго.
Она улыбнулась ему, тепло улыбнулась.
— Может, хочешь... чего-нибудь выпить? — спросил он.
— Конечно.
— Бурбон или пиво, у меня есть пара бутылочек.
— Немного вина? Скотч?
— Извини. Я не держу под рукой много алкоголя, обычно не пью много, но...
— Да, — кивнула она. — Но. В такие моменты, как этот. Я буду пить то, что у тебя есть, — добавила она.
Пока он ходил на кухню за чистым стаканом и бутылкой бурбона, она довольно долго оставалась одна в комнате.
Джаз на волне прогрессивной радиостанции сменило женское пение.
Ветер стучал в окна.
Когда Джон вернулся из-за кухонной стойки в гостиную, она стояла возле его стола. Водила пальцем по лакированной поверхности стола, по желтому блокноту.
— Работаешь, да? — сказала она. Ее пальцы остановились на чистом желтом листе бумаги. — Я тоже должна была бы сейчас работать.
Наполни стакан бурбоном где-нибудь подальше от стола, так, чтобы ей пришлось отойти, чтобы взять его.
Она подошла за стаканом.
Их руки не соприкоснулись.
— Ты знаешь, — сказала она, — на прошлой неделе я боялась, что этот год будет точно таким же, как и прошлый. За то, чтобы мы были счастливы, а?
— Фрэнк любил говорить, что человек сам кузнец своего счастья.
— Правда? — Она закружила янтарный водоворот в своем стакане. Платье цвета индиго свободно облегало ее. Легко угадывалось, что под ним нет бюстгальтера.
— Мы ведь не знаем друг друга достаточно хорошо.
— Скорее, даже совсем не знаем.
— Ты, конечно, можешь со мной не соглашаться.
— Я не имел в виду...
То, как она тряхнула головой, заставило его замолчать.
— Иногда чем больше мы говорим о каких-либо вещах, тем больше запутываемся.
— Иногда.
— Послушай, я несу эту чушь, однако... Правда состоит в том, что я не хочу оставаться сегодня одна. И среди всех лиц в этом «городе смерти» твое оказалось единственным, рядом с которым я не буду себя чувствовать одинокой.
— Большой город, — сказал он. — Здесь...
— Не говори мне про этот город. Или про смерть. Мои родители... Боже мой, даже собака, которая была у нас, когда я была ребенком...
Слезы наполняли ее глаза.
— Все хорошо, — попробовал успокоить ее Джон.
— Нет, не все. — Она всхлипнула. — Извини. Обычно все удивляются моему самоконтролю. Не веришь? Спроси любого в моем офисе.
— Это ненормально.
— Это правда.
Она подняла свой стакан:
— Итак, за что мы будем пить?
— За все.
— Нет, не за все. Во-первых, давай выпьем за Фрэнка Мэтьюса.
Они чокнулись стаканами. Выпили. Она опустила свой полупустой стакан:
— Обжигает.
— Ты сможешь привыкнуть к нему.
— Держу пари, уже смогла.
Она отвернулась, пошла к дальней стене, провела рукой по спинке кушетки.
Из радио доносились тяжелые удары бас-гитары, пронзительные вопли соло-гитары, скрипучий голос блюза «Чикаго».
Дождь стучал в окна, барабанил по крыше.
— Ужасная погода, — заметила она.
— Однако здесь нам хорошо.
Она залпом осушила остатки бурбона. Обжигающая дрожь пробежала по ее хрупкой фигурке. Поставила пустой стакан на книжную полку. Спросила:
— Ты думаешь, я знаю, что делаю?
— Возможно, даже лучше меня.
— Вряд ли, ну да ладно, будем считать, что мы оба правы.
Она подошла к нему.
— Вечером... — Тряхнула головой. Пристально посмотрела ему в глаза. — Вечером я хочу, мне необходимо чувствовать, что я живу. Не потерять контроль над собой. И черт с ней, с удачей.
Она стояла так близко, что он чувствовал ее бурбонно-приятное влажное дыхание. Горячий мускусный запах ее тела. Запах розы.
— Вечером, — прошептала она. — Только вечером. Подняла голову. Он прикоснулся к ее щеке. Ее глаза закрылись, и она потерлась щекой о его ладонь.
Поцелуй ее.
Ее губы потянулись к нему; она была душистой и влажной. Ее руки обвились вокруг его шеи, она прижалась к нему. Губы призывно раскрылись, они были так близко, что он чувствовал их возбуждение.
— Назови мне десять тысяч причин, почему этого не следует делать, — прошептала она. — Но сделай это завтра.
Она пригнула его голову и поцеловала.
Внутри у него вспыхнул огонь.
Да провались все к чертям.
Притянул ее ближе.
Платье такое мягкое на спине, ребра. Запах роз. Запах кожи. Колотящееся сердце, превратившееся в вихрь. Смял ее мягкое платье. Расстегнул «молнию». Пылающая, обнаженная спина — такая гладкая, ребра — такие хрупкие под его ладонями. Он стянул платье с ее плеч, вперед и вниз.
Соскользнув, платье упало.
Ее груди, два маленьких душистых конуса, высокие и нежные, на вершине каждого набухший кружок, в центре которого маленький розовый наконечник стрелы.
Проступающий под ее колготками изгиб смуглого полумесяца. Аромат ее океана.
Руки Джона нежно скользили вокруг ее талии, по гладкому плоскому животу и вверх к груди.
Она прижала его ладони к своей груди, тихонько вскрикнула, опять притянула его губы к своим, потом заставила их опуститься еще ниже, к своей груди, вновь вскрикнула, когда он обхватил губами правую грудь, его язык трепетал, нежно щекоча сосок. Потом целовал ее сердце, грудь. Она застонала и опять притянула его лицо к своему, подставив для поцелуя губы. Ее пальцы наконец расстегнули его рубашку, стащили, отбросили прочь.
Руки Эммы обвились вокруг его шеи. Она была невысокой, и чтобы сравняться с ним, она потянулась вверх, обхватила его талию ногами.
Черные туфли упали на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44