— Ты зарабатываешь себе на жизнь, фотографируя людей, которые убивают друг друга, — ну что в этом хорошего? Да еще и сам подвергаешь себя риску — глупее и придумать нельзя. Ты прекрасно знаешь, что репортерская карточка и фотоаппарат тебя не спасут. А я всегда ужасно волнуюсь. Вместо того, чтобы выкинуть тебя из головы, я, как последняя дура, боюсь, что тебя убьют, или покалечат, или ты пропадешь без вести.
Он ласково поцеловал ее в губы, и она против воли ответила на поцелуй.
— Чем старше я становлюсь, тем меньше вероятность, что меня убьют, — сказал он. — Как правило, на войне погибают молодые; так уж устроен мир. Голосовать тебе еще рано, а в парашютный десант — пожалуйста.
— Чушь собачья, — отрубила она, а потом занялась с ним любовью, чувствуя и нежность, и досаду, разрыдавшись в момент оргазма. Потом она лежала с мокрыми щеками, держа его, спящего, в своих объятиях. Она так ничего и не добилась.
Итен допила кофе и глянула на часы. Через несколько минут ей пора будет отправляться на студию. Хотя студия РТА в Доннибруке была не так уж далеко, Итен приходилось ездить в потоке машин.
Фицдуэйн едва притронулся к завтраку. Когда она встала, он рассеянно улыбнулся ей, а потом снова устремил взгляд в пустоту. Она подошла к нему сзади и обняла за шею. Прижалась своей щекой к его. Она чувствовала, что под его шутками и нежностью кроется озабоченность.
— Ты опять глядишь куда-то за тысячу миль отсюда, — сказала она.
— Это все тот повешенный.
— Я знаю, — сказала она.
— Мы сняли его, вскрыли, положили в гроб и отправили в Берн воздушной почтой; ему было всего девятнадцать, а мы, похоже, думаем только о том, как бы избежать скандала. Причины никого не волнуют.
Она обняла его крепче.
— Это не потому, что люди равнодушны, — сказала она. — Просто никто не знает, что теперь делать. Да и какой смысл? Все равно уже слишком поздно. Он мертв.
— Но почему? — упорно повторил он.
— Какая разница? — Он повернул голову, чтобы посмотреть на нее, и вдруг улыбнулся. Потом взял ее руку в свою, поднес к губам и приник ими к ее ладони; поцелуй был долгим. Она почувствовала прилив любви и тревоги.
— Может, это приближается климакс, — сказал он. — Но по-моему, разница есть.
— И что же ты собираешься делать?
— Я должен развязаться с этим, — ответил он. — Должен узнать, почему.
— Но как? — спросила она, ощутив внезапный испуг. — Что ты станешь делать?
— Последую совету Короля из сказки “Алиса в Стране чудес”.
Против воли она рассмеялась.
— Это какому же?
— Начни с начала и продолжай до конца — а там остановись.
Итен спала с Фицдуэйном больше года и только потом узнала, что он уже был женат. Он никогда не говорил об этом. Прежде она считала, что главной причиной, помешавшей ему завести семью, был его образ жизни, но правда оказалась более сложной. Только узнав ее, она поняла, отчего он опасается прочных связей. История его брака проливала некоторый свет и на то, почему ее любовник принял так близко к сердцу эту последнюю трагедию. Может быть, он снова чувствовал, что опоздал, как тогда.
В той пожелтевшей газетной вырезке говорилось об Анне-Марии Торманн Фицдуэйн. Итен занималась подбором материалов об ирландском участии в миротворческой деятельности ООН, и ей на стол положили толстую пачку документов, касающихся военных операций в Конго.
Бельгийское Конго — нынешний Заир — обрело независимость в начале шестидесятых, но его прежние хозяева плохо подготовили страну к этому новому статусу. Толковых руководителей практически не было. Горстка врачей не справлялась с болезнями тринадцатимиллионного населения. Центральная власть рухнула. Разгорелась гражданская война. Резня, грабежи и повсеместный бессмысленный вандализм стали обыденными явлениями.
Для наведения порядка и установления мира в страну были посланы войска Организации Объединенных Наций. Вскоре миротворческие действия отрядов ООН стали напоминать обычные военные маневры. К войскам ООН были подключены элитные боевые подразделения — в частности, индийские гуркхи. Фицдуэйн тогда был молодым лейтенантом, служившим в ирландском Батальоне воздушных рейнджеров под началом полковника Шейна Килмары; его батальон был отправлен в Конго.
Разрозненные газетные вырезки помогли Итен восстановить почти всю историю. Она узнала, что Анна-Мария была санитаркой Красного Креста и встретилась с Фицдуэйном, когда тот выполнял операцию по глубокому патрулированию местности. Не прошло и нескольких недель, как они поженились. Итен нашла свадебную фотографию — свадьбу сыграли в тамошнем провинциальном центре. Почетный эскорт состоял из ирландских солдат, а подружками невесты были санитарки Красного Креста. В статье, к которой прилагалась фотография, говорилось о бурном романе. Молодожены выглядели юными, беззаботными и счастливыми. Солдаты из почетного эскорта улыбались. И только их военная форма да пистолеты на поясах напоминали о том, что впереди их ожидает кровавая бойня.
Конго — огромная страна, и силы ООН были рассредоточены по большому пространству. Подразделение Фицдуэйна перевели в другую горячую точку, а провинциальный центр остался под слабой защитой на попечении правительственных отрядов. Они подняли бунт, и к ним присоединились другие мятежники, подошедшие извне, — их называли “симбами”. Были взяты заложники.
Конец этой истории Итен услышала от Фицдуэйна. Взявшись за руки, они медленно брели от его крепости к озеру неподалеку. Там они сели на бревно и стали смотреть на озеро, на полоску земли, отделявшую его от океана, и на великолепный закат над Атлантикой. Бревно обросло мхом, было влажным, и в воздухе чувствовалась прохлада. Она до сих пор отчетливо помнила, как выглядела мшистая кора поваленного дерева.
Фицдуэйн посмотрел на заходящее солнце — на лицо его лег отсвет заката — и пробормотал: “Мир хладного огня”. Затем он помолчал, прежде чем продолжить.
— Несколькими неделями раньше в авиакатастрофе погиб Генеральный секретарь ООН. Все смешалось. Некому было решить, что делать с заложниками. Нам велели стоять на своих позициях и ничего не предпринимать. Симбы грозились убить заложников, а уж мы-то знали, что они не блефуют. Килмара взял инициативу на себя и спросил, кто пойдет туда добровольцами. Почти весь батальон сделал шаг вперед, и это было неудивительно. Под командой Килмары нам был сам черт не брат.
Итак, нам предстояло штурмовать Конайну — так назывался городок — по земле, по воде и с воздуха. Головной отряд отправился туда ночью и занял позицию в домах, выходящих на площадь, где держали заложников. Их было человек семьсот — черные, белые, индусы, мужчины, женщины и дети. Город кишел симбами. Их было несметное количество — по слухам, что-то около четырех тысяч. Многие занимались грабежом, но несколько сотен охраняли заложников на площади.
Симбы угрожали убить заложников, если на них нападут, а резать людей было их любимым делом. Их часто сравнивали с сиафу, африканскими муравьями-солдатами, которые разрушают все на своем пути. Симбы верили, что их нельзя убить. В основном это были отряды примитивных дикарей, усиленные дезертирами из Народного ополчения, а командовали ими колдуны. Каждый новобранец проходил ритуал, где ему вручали “дауа” — талисман. Если потом, идя в бой, он пел “май, май” — “вода, вода”, — вражеские пули якобы обращались в воду.
— А почему же они не теряли веры, когда кого-нибудь из них убивали? — спросила Итен.
— У колдунов был готов ответ и на это, — Фицдуэйн криво усмехнулся. — Они просто-напросто утверждали, что убитый струсил и нарушил один из запретов. Чтобы “дауа” сохранял силу, нужно было в точности следовать предписаниям колдунов.
Он стал рассказывать дальше.
— Задачей моего отряда было лежать в засаде, пока не начнется атака, а потом помешать симбам убить заложников, прежде чем на площадь прорвутся главные силы. Нас было всего двенадцать, и потому было жизненно важно, чтобы мы не выдали себя до начала атаки. Мы знали, что без подкрепления нам не продержаться и нескольких минут. Врагов было слишком много, и хотя у некоторых были только копья, луки и стрелы, большинство было вооружено винтовками и другим огнестрельным оружием, захваченным в боях у конголезской армии. Нам отдали абсолютно ясный приказ: несмотря ни на какие провокации, не делать ничего, если только нас не обнаружат, — а мы лежали тихо, — и ждать, пока главные силы откроют огонь.
В течение восьми часов мы наблюдали за площадью. Большинство заложников были еще живы и находились под стражей — они сидели или пытались спать на земле, — но симбы развлекались тем, что все время выводили кого-нибудь из них, пытали и убивали. Пытки происходили в небольшом скверике на краю площади. Там стоял памятник какому-то первооткрывателю, и симбы привязывали своих жертв к пьедесталу.
Мы затаились на втором этаже дома, не дальше чем в пятидесяти метрах оттуда, и все хорошо видели при свете огромных костров. Мы смотрели в полевые бинокли и, казалось, могли коснуться этих людей рукой. И ничего не способны были сделать. Нам нужно было ждать; у нас не было выхода. Они кричали, кричали и кричали — кричали всю ночь напролет. Симбы насиловали и мужчин, и женщин, и детей. Всех подряд. Потом их убивали разными отвратительными способами, как могут только эти дикари.
Одну маленькую девочку — ей было от силы три-четыре года — привязали за руки и за ноги к двум “джипам” и разорвали, как тряпичную куклу. Одного парня с бородой и длинными волосами распяли. При этом они вопили: “Jesus, Jesus, le roi des juifs” [2]. Спустя четыре часа он был еще жив, и они звали его. Некоторых монашек насиловали, а потом заставляли пить бензин. После этого они распарывали им животы и поджигали внутренности. Это нравилось симбам больше всего. Даже со своего места мы слышали запах горелого мяса. И ничего не могли сделать, абсолютно ничем не могли помочь. Мы лежали со своими винтовками, автоматами, базуками, гранатами, ножами и стальной проволокой и не могли даже шевельнуться, а у нас на глазах умирали маленькие дети.
Да, нас хорошо вымуштровали, в ирландской армии не было лучших отрядов. У нас царила дисциплина, строжайшая дисциплина. Нам дали приказ — разумный приказ. Преждевременные действия были равносильны военному самоубийству.
А потом симбы вывели из толпы молодую санитарку. Высокую, красивую, рыжеволосую. На ней до сих пор была белая форма. Все случилось так быстро. Один из них, еще подросток — там были даже тринадцати и четырнадцатилетние, отличавшиеся особенной жестокостью, — схватил пангу, большой нож с широким лезвием, и почти шутя отрубил ей голову. Ему потребовалось всего несколько ударов. Девушке досталась легкая смерть. Это была Анна-Мария. Нашему браку исполнилось всего семь недель.
Итен не знала, что сказать и как поступить. То, что она услышала, было так ужасно и так далеко выходило за рамки ее собственного жизненного опыта, что она просто замерла в неподвижности. Потом она обняла Фицдуэйна обеими руками и привлекла к себе. Закончив рассказ, он не произнес больше ни слова. От солнца остался лишь тусклый полукруг, медленно погружавшийся в море. Стало заметно холоднее. Отсюда было видно, как светятся огоньки главной башни.
Фицдуэйн поцеловал ее в макушку и крепко обнял.
— До чего сыро — вот ведь паршивый климат, а? — сказал он.
Чтобы согреться, они набрали в сумерках плоских камешков и стали “печь блины” на воде. Когда они отправились обратно в Данклив, увлеченно споря, кто выиграл, уже наступила ночь. Последние камешки пришлось кидать почти в полной темноте.
Глава четвертая
Больше всего новый дублинский “Джуэри-отель” был похож на президентский дворец в только что получившем независимость государстве. От прежнего здания сохранились лишь мрамор, красное дерево и медь викторианского бара, о котором позаботились швейцарские банкиры — они целиком перевезли его в Цюрих в память о Джеймсе Джойсе.
Фицдуэйн обогнул преградившую ему путь делегацию какой-то японской электронной фирмы, подошел к новому бару и заказал себе “джеймсон”. Он наблюдал, как тает лед, и размышлял о жизни, посмертной славе и поисках счастья, когда появился Гюнтер. Лицо у него было по-прежнему детское, поэтому вы не сразу замечали, какой он огромный. Когда он приблизился, стали видны морщины, которых не было прежде, но он все еще выглядел крепким и ладным.
В стеклянные двери потекла свадебная Процессия. Невеста была завернута в несколько слоев белого искусственного шелка. Ее сопровождал то ли метрдотель, то ли жених — трудно было разобрать, кто именно. Шлейф ее свадебного наряда соскользнул в бассейн и начал тонуть. Фицдуэйн подумал, что сейчас неподходящее время года для ирландской свадьбы; впрочем, взглянув на талию невесты, он изменил свое мнение.
Спутник невесты выловил шлейф и ловко выжал его в фонтан. Он сделал это так быстро и аккуратно, словно каждый день только этим и занимался или привык сворачивать головы цыплятам. Теперь шлейф, сопровождавший новобрачную при ее вхождении в новую жизнь, стал смахивать на мокрую пеленку. Фицдуэйн отвел глаза от этой символической сцены и прикончил “джеймсон”.
— А ты потерял свою младенческую пухлость, Гюнтер, — сказал он. — Чересчур много работаешь или чересчур много играешь?
— Это все здешний климат, а потом — старею. По-моему, я тут проржавел насквозь. — Он говорил с заметным немецким акцентом, но в его речи слышались типично ирландские обороты. Он прожил в Ирландии довольно долго. Правительство позаимствовало его из западногерманского отряда по борьбе с террористами — “Гренцшутцгруппе-9” — и так уж случилось, что он осел здесь.
— А что, в Германии дождей не бывает?
— Только когда нужно, — ответил Гюнтер. — Мы порядок любим!.
— Полковник здесь? — осведомился Фицдуэйн. Он похлопал по большой сумке, висевшей у Гюнтера на плече, потом взвесил ее в руке, пытаясь угадать, какое оружие лежит внутри. Скорее всего, “хеклер-унд-кох”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79