Перед ним сидела просто юная, красивая, беззаботная девушка, у которой еще все впереди.
На дворе сгустились сумерки; в комнате стало заметно прохладнее. Фицдуэйн помог хозяйке принести из сарая очередную порцию дров; за несколько минут, проведенных вне теплого дома, он успел слегка замерзнуть. После возвращения Врени показала ему дом. Они поднялись через люк в спальню. Там стояли только низкая самодельная двуспальная кровать с покрывалом из овечьих шкур да старый резной гардероб. На двух деревянных колышках, вбитых в стену, висела винтовка из тех, что в армии выдают связистам. Врени заметила, как Фицдуэйн покосился на оружие.
— Это Петера, — сказала она. Фицдуэйн кивнул.
— Ферма принадлежит Петеру, — пояснила она, — но он часто бывает в отъезде. Вот и сейчас не знаю, когда вернется: ему здесь скучно.
— А у вас случайно нет его фотографии? Врени покачала головой.
— Нет. Он никогда не любил фотографироваться. Бывают такие люди. — Она улыбнулась. — Им кажется, что фотограф крадет у них душу.
Рядом со спальней располагалась мастерская. Она была завалена лыжным снаряжением. Во внутренней обшивке одной из стен не хватало нескольких планок.
— Древесные черви, — сказала она. — Эти доски нужно заменить.
— А почему бы просто не полить их средством от насекомых?
— Опять вы со своими химикатами, — ответила она. — Так нельзя. Ведь мы убиваем природу.
— По-моему, кроме всего прочего, вашему отцу принадлежит крупная химическая компания, — заметил Фицдуэйн. Врени взглянула на него.
— Об этом знают немногие. Вы хорошо информированы. Фицдуэйн пожал плечами. Втайне он досадовал на себя за то, что нарушил общий тон разговора, когда она уже начала чувствовать себя с ним более свободно.
— Мой отец делал и делает много такого, что мне не нравится, — продолжала она. — Он поддерживает нынешнюю социальную систему, в которой нет ничего хорошего. Его считают респектабельным, честным гражданином, столпом общества; он якобы отстаивает благородные идеалы и ведет жизнь, достойную подражания, но все это сплошное надувательство. Он и еще несколько тысяч человек, занимающих самое высокое положение в бизнесе, политике, армии и финансах, манипулируют так называемой демократией в своих собственных эгоистических целях. Они контролируют прессу, профсоюзы с ними заодно, а народ страдает. Так же, как и во всем мире.
Вдруг она схватила его за руку — ее настроение менялось мгновенно — и, хихикая, потянула из мастерской в следующую дверь.
— У меня есть для вас сюрприз, — сказала она. Благодаря тому, что дом стоял на крутом склоне холма, из мастерской на втором этаже можно было выйти прямо на тропинку, огибающую его сзади. Там, отдельно от жилых комнат, но под той же крышей, был устроен сеновал. В отгороженном углу пристройки сгрудились несколько ягнят. Когда дверь открылась, они вскочили на ноги и замерли, мигая от света единственной лампочки. Один ягненок — пушистый, коричневый — был меньше остальных. Врени подбежала к малышу и взяла его на руки. Почуяв знакомое тепло, он уткнулся мордочкой ей в грудь.
— Смотрите, какой милый! — сказала она. — Такой мягкий, кудрявенький — и он мой. Петер мне его подарил. У него умерла мать, и я выкармливала его из бутылочки, как ребенка.
Врени стояла перед ним с ягненком на руках, сияя от счастья, на несколько кратких мгновений позабыв все свои тревоги. Он чувствовал запах сена, молока и тепло ее тела. Она подошла к нему очень близко и положила ягненка ему на руки. Потом поцеловала Фицдуэйна — легко и нежно, всего один.раз.
Когда они снова вернулись в дом, Врени занялась ужином: она приготовила какое-то блюдо из риса, овощей и трав. Они поели в гостиной при свете старинной масляной лампы, отдав должное домашнему красному вину. Затем последовали кофе и очередная порция самогона. Коровам по части этого напитка явно ничего не светило.
Врени опять устроилась на соломенном тюфяке и стала рассказывать о Руди.
— Когда мы были маленькими, все было так просто! Мама тогда еще не умерла и жила вместе с папой. У нас была счастливая семья. Детство в Берне — это прекрасно. Кругом было столько интересного! Школа и наши друзья; танцевальные классы и уроки пения. Летом мы бродили по горам и купались. Зимой — катались на лыжах, коньках и санях. По выходным, а иногда и на более долгое время мы уезжали в Ленк. У папы был там сельский дом — такой старый, скрипучий. Руди любил его, да и я тоже. В Ленке жил наш большой друг, который научил нас кататься на лыжах. Летом он работал на ферме и водил своих коров на далекие горные выпасы. Иногда мы тоже ходили с ним. Он казался нам совершенно неутомимым. Между прочим, он хорошо разбирался в диких цветах и научил этому нас.
— А как его звали? — поинтересовался Фицдуэйн, чувствуя некоторую неловкость оттого, что ему приходится задавать этот вопрос. Конечно, он друг и благодарный слушатель, но прежде всего он ведет расследование.
Врени была поглощена воспоминаниями. Она ответила ему почти машинально.
— Оскар, — сказала она. — Оскар Шупбах, замечательный человек. Лицо у него было точно из полированного красного дерева. Он ведь все время проводил на солнце, под открытым небом — и зимой, и летом.
— А с тех пор вы когда-нибудь ездили в Ленк?
— Нет! — воскликнула она. — Нет, с тех пор ни разу! — Эти слова вырвались из ее уст с силой отчаяния. Она начала плакать, потом вытерла слезы тыльной стороной ладони. Она сидела на полу, опираясь спиной на тюфяк, вытянув ноги, повесив голову. Сейчас ей можно было дать лет пятнадцать.
— Почему все так изменилось? — воскликнула она. — Ну почему? Ведь мы были счастливы.
Фицдуэйн глянул на часы. Было уже довольно поздно, а с его неумением ездить по обледенелым дорогам добраться до Берна в темноте представлялось нелегкой задачей. Врени посмотрела на него и прочла его мысли.
— Можете остаться здесь, — сказала она, кивнув на диван. — Дорога нынче скользкая, а вы, наверное, к этому не привыкли. Пожалуйста, оставайтесь: я буду рада.
Фицдуэйн выглянул в окно. Там стояла темень. Не видно было ни луны, ни огоньков в других домах, ни света автомобильных фар. Он отпустил занавеску и улыбнулся ей.
— Ладно.
Врени расстегнула молнию на одном из тюфяков и пошарила внутри. Ее рука вынырнула наружу с кожаным кисетом, завязанным веревочкой. Она открыла кисет и принялась сворачивать самокрутку. Потом взглянула на Фицдуэйна.
— Травка, — сказала она. — Хотите?
Фицдуэйн покачал головой. Она улыбнулась ему.
— Ну да, вы же человек другого поколения. Он не стал возражать. Она раскурила самокрутку и глубоко затянулась, задержав в легких дым, насколько хватило дыхания. Потом повторила эту операцию еще несколько раз. По комнате распространился сладковатый запах марихуаны.
— Хорошо, — сказала она. — Ах, до чего хорошо. Закрыв глаза, она снова откинулась спиной на тюфяк и выпустила из ноздрей две тонкие струйки дыма. Несколько минут прошли в молчании. Фицдуэйн попивал самогон и ждал.
— С вами легко говорить, — произнесла она. — Вы славный. Умеете слушать. Фицдуэйн улыбнулся.
— Сейчас это трудно себе представить, — вновь начала Врени, — но в детстве мы благоговели перед отцом. Он был довольно резок, быть может, чересчур суров, но мы любили его. Он часто уезжал по делам или задерживался на работе. Помню, как мама повторяла, что он все время трудится. Мы знали, что на войне он проявил себя героем. Знали, что теперь он адвокат. Не раз слышали слово “бизнес”, но не имели ни малейшего понятия о том, что это такое и как много это значит в жизни и судьбах людей.
Мама была идеалисткой. Папа называл ее наивной. Как и он, она происходила из старинного бернского рода, но у нее не было привычки прятать голову в песок, и этим она отличалась от других членов своего круга. Она не желала защищать свои привилегии и жить прошлым. Ей хотелось, чтобы в швейцарском обществе было больше любви и заботы. Чтобы со странами “третьего мира” обходились по справедливости, а не брали бы их за горло, требуя вернуть долги, и не продавали бы им химикалии и оружие, которые не приносят ничего, кроме вреда.
Как это ни странно, мне кажется, что раньше папа во многом разделял ее мнение — по крайней мере, так говорила мама. Но потом, по мере роста своего богатства и влияния, он начал превращаться в консерватора с правыми взглядами, не желающего видеть, что происходит вокруг. Ведь теперь ему было что терять.
Годам к двенадцати-тринадцати мы с Руди начали замечать, что они как-то перестали ладить между собой. Не было никаких скандалов, только общее изменение атмосферы и взаимное охлаждение. Папа стал проводить дома еще меньше времени. Еще позже возвращался с работы. Случались, конечно, и споры — хотя, по-моему, в этом нет ничего особенного. И все равно появление Эрики было как гром среди ясного неба. Она возникла на нашем горизонте примерно за год до развода родителей. А вышла за отца почти сразу после.
Мы, дети, реагировали на это очень по-разному. Марта, как старшая дочь, всегда держалась заодно с отцом. Она была классической вспыльчивой старшеклассницей, и они с мамой уже несколько лет не могли найти общий язык. Поэтому после развода Марта взяла сторону отца и стала жить с ним и Эрикой. Андреас был раздвоен. Он любил мать, но не мог противостоять обаянию Эрики. Буквально дрожал при виде. ее. Когда она появлялась в доме, у него сразу возникала эрекция.
Фицдуэйн вспомнил свое знакомство с Эрикой и ее сногсшибательную сексуальность. Он искренне пожалел Андреаса.
— Руди и я были ближе всех к маме. Развод ужасно расстроил нас обоих. Прежней счастливой жизни пришел конец. Для Руди это было страшным ударом. Он едва ли не возненавидел папу и на некоторое время даже перестал с ним разговаривать. А вот Эрику, как ни странно, он ни в чем не винил.
В ту пору Руди было пятнадцать; он был очень способным парнем. Но он был несчастен, обижен, раздражен. Он хотел сделать что-нибудь, отомстить отцу, проучить его как следует. Пожалуй, и мне хотелось примерно того же, только не так сильно. Он начал копаться в его биографии и заодно выискивать людей, противостоящих той системе ценностей, на которую опирался отец.
Руди был буквально одержим своими поисками. Он стал читать деловые бумаги в отцовском кабинете, и у него даже хватило смелости или безрассудства снять с некоторых документов фотокопии. Поначалу все это не слишком меня интересовало, но кое-что из найденного Руди пробудило мое любопытство.
Компании, директором или законным представителем которых является мой отец, — это по-настоящему крупные компании. Во всем мире на них трудятся сотни тысяч людей, а их общий оборот исчисляется, наверное, целыми миллиардами. Так вот: благодаря отцовским бумагам мы обнаружили ужасные вещи.
— Например? — спросил Фицдуэйн.
— Самое плохое было связано с компанией “Вейбон-холдингс”. Руди нашел несколько конфиденциальных записей, сделанных папиным почерком. Я не помню всех деталей, но оттуда можно было понять, что эта компания занималась грязными делами на протяжении многих лет. В частности, там шла речь о взятках и нелегальной продаже оружия странам Африки и Ближнего Востока. Еще одна запись касалась выпускаемого ими транквилизатора — “ВБ-19”. Было обнаружено, что он обладает серьезным побочным действием, затрагивающим генофонд человека. В Соединенных Штатах и Европе его продажу запретили. Однако в странах “третьего мира” его продолжали продавать, хотя и под другим названием и в другой упаковке.
— А что Руди сделал с копиями бумаг?
— Сначала он собирался опубликовать их в прессе за пределами Швейцарии, — сказала Врени. — Но я была против. От этого пострадала бы вся наша семья, а если бы выяснилось, что документы добыл Руди, его посадили бы в тюрьму. Вы же знаете, что по швейцарским законам выдача коммерческой тайны — уголовно наказуемое деяние.
Фицдуэйн кивнул.
— Но Руди сжег бумаги не только благодаря моим уговорам. Мама тоже узнала, что они у него есть. И она тоже была против их публикации. Она вела с Руди долгие беседы, и наконец — с большой неохотой, просто чтобы угодить ей — он согласился. Вскоре после этого ее убили.
Руди страшно переживал. Это совсем выбило его из колеи. Он начал говорить, что ее убили люди из “Вейбон”, потому что она видела документы. Вряд ли он действительно так думал. Это был обычный несчастный случай, но Руди, доведенный до предела, не мог не искать виновных. По-моему, отчасти он винил в этой беде даже себя.
Фицдуэйн вспомнил, как погибла мать Руди. Клер фон Граффенлауб врезалась на своем “порше” в грузовик, который вез спагетти. Вряд ли это было преднамеренное убийство.
— Темные истории, в которых фигурировал папа, сожжение найденных бумаг, смерть мамы и влияние некоторых новых друзей — все это привело к тому, что Руди стал пускаться на крайности. Он начал экспериментировать с наркотиками — не просто с травкой, а с более серьезными вещами: амфетамином, ЛСД. Мы снова перебрались к отцу, но Руди почти не бывал дома. Правда, он перестал спорить с папой — казалось, будто их отношения наладились, но на самом деле Руди уже претворял в жизнь свое намерение отомстить. Причем теперь он действовал не в одиночку. Он следовал чьим-то советам, послушно выполнял чьи-то указания.
Он завел знакомство с людьми, примыкающими к СБА — “Союзу борцов-анархистов”. Они хотели разрушить швейцарскую государственную систему, весь западный капитализм, путем революции. В основном это были пустые разговоры, однако кое-кто из актива этой организации занимался кражей оружия из швейцарских арсеналов и передачей его террористам. Оружие поставлялось на заказ. Это были пулеметы, револьверы, гранаты и даже мощные противотанковые мины. Поставщики оружия имели связи с бандой “Баадер-Майнхоф”, с группой Карлоса, басками и другими экстремистами. Еще до того, как Руди познакомился с анархистами, группа, занимавшаяся продажей оружия, была раскрыта, и ее активных членов посадили в тюрьму. Однако многие сочувствующие избежали наказания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79