— эти слова были произнесены почти шепотом.
— Не знаю.
И вдруг меня насторожило выражение, с которым она смотрела на меня, — в ее глазах спокойное полушутливое выражение сменилось чем-то враждебным. Я встала и направилась к двери.
— Спасибо за то, что дала мне выговориться, Сильвия. Я побегу.
Она не была похожа на Элеанору. Несмотря на то, что было у нее во взгляде, она не произнесла ни слова, позволяя мне уйти, но я остановилась сама, оглянувшись на пороге.
— А ты знала, — сказала я, — что у Хуана украли Веласкеса? Портрет доньи Инес пропала из коллекции. На ее место вставлена старая копия работы Хуана.
Горячий румянец с ее щек сошел, она побледнела и встревожилась. Вдруг она показалась такой больной и слабой, что я шагнула обратно в комнату.
— С тобой все в порядке? Принести что-нибудь выпить?
Но, как я и думала, Сильвия была сильной женщиной, когда нужно было быть сильной. Она выпрямилась на кушетке и уставилась на меня не моргая.
— Я превосходно себя чувствую, — сказала она. — А почему нет?
Я не стала больше ни о чем ее спрашивать и вышла за дверь к воротам. Когда я оглянулась, она сидела в той же позе, глядя мне вслед, и я знала, что она будет сидеть так, пока я не скроюсь из вида.
Калитка в стене была полуоткрыта, и я прошла через двор к дому. Я не нашла ответов на свои вопросы, но узнала, что Пол Стюарт обнаружил тело убитого Керка.
Элеанора все еще не вернулась. Не появилась она и к обеду, и к вечеру. Пол тоже отсутствовал, и я решила, что они встретились где-то и обсуждают планы на будущее. Может быть, они уже хлопочут, чтобы продать Веласкеса на каком-нибудь черном рынке. Если Элеанора дала ему ключи, Пол мог вынуть картину из рамы и заменить ее копией в тот день, когда мы были на ранчо. Теперь кажется ясным, что именно по этой причине Элеанора хотела, чтобы мы уехали, а Пол остался. Но как это доказать?
Элеаноре хотелось иметь деньги, а это был не только способ получить их, но и устроить отчаянную выходку, вполне в ее вкусе.
В каком-то смысле она лишь брала причитающееся ей, так как в любом случае унаследовала бы картину. Но рана, нанесенная Хуану Кордова, была болезненной — возможно потому что и он подозревал, что произошло, и, без сомнения, Гэвин тоже. А Кларита? Она лучше всех знала Элеанору, и я вспомнила разыгранную ею небольшую сцену шока, в продолжение которой она, стеная от горя, осторожно наблюдала за отцом.
Во всяком случае, с того момента, как она взяла мой чепчик, она стала той самой женщиной, на которой было платье бордового цвета в ночь торжества Хуана. Она уже покинула свою комнату и ходила по дому с высоко поднятой головой, заняв позицию командующего. Я слышала, как она говорила Хуану, что у нее был трудный день и что ей лучше пораньше лечь спать. Раньше она не осмелилась бы заявить отцу что-либо подобное. Я еще раз увидела его в тот вечер, придя лишь пожелать спокойной ночи, и он, казалось, был изможден и повержен. Впервые у меня появилось к нему чувство жалости, но я не стала оскорблять его, показывая это. По мере того, как сила Клариты росла, его сила уменьшалась.
Гэвина вообще не было видно, и я не имела представления, где он, или, точнее, как складывались отношения между нами. Обстановка в доме была тревожной, и все мои прежние ужасы, связанные с ним, вернулись, поэтому я ходила быстро и всматривалась в тени. Надо что-то делать, я должна что-то сделать. Но что? И что значит внезапная вспышка памяти в случае с Полом, если вообще это имеет какое-то значение?
Я взяла с собой в постель несколько книг и, немного почитав, уснула около одиннадцати. Я поставила перед дверью стул, так как на ней не было замка, и знала, что любой, кто попытается войти, разбудит весь дом и меня. Итак, я могла уснуть, не боясь незваных гостей.
Было около часу ночи, когда какой-то звук разбудил меня. Он раздался вдалеке — не возле моей двери. Я выпрыгнула из кровати и побежала к двери, чтобы отодвинуть стул. Опять Хуана нет в комнате? В гостиной прозвучали шаги человека, пробежавшего по ней. К комнате Хуана?
Я надела халат и тапки и стала острожно спускаться по лестнице. Все было тихо, и из комнаты Хуана не раздавалось ни звука. Возможно, я ошиблась, но было бы лучше поднять Клариту или Гэвина, чтобы мы могли вместе это выяснить.
И тут раздался пронзительный крик со стороны балкона за комнатой дедушки, крик, от которого вдребезги разлетелась тишина. Это был голос Элеаноры. После первого испуганного вскрика я слышала, как она повторяла в истерике: «Нет, нет!»
В этот момент появились Кларита и Гэвин, но я первой поднялась по ступеням на балкон. В кабинете Хуана было темно. Я нащупала выключатель, и свет озарил Элеанору, полностью одетую, стоящую возле письменного стола Хуана. Очевидно он спал на кушетке, так как та была покрыта смятыми простынями, но сейчас он стоял, обнимая Элеанору одной рукой, а в другой сжимая толедский кинжал.
— Он собирался ударить меня! — вопила Элеанора. — Я почувствовала нож!
Старик бросил кинжал на кушетку и обнял Элеанору обеими руками.
— Тихо, querida, тихо. Я бы никогда не ударил тебя. Но когда я услышал, как кто-то подошел к моей постели, я схватил кинжал и вскочил. Я думал, он хотел напасть на меня. Я не знал, кто это, пока не дотронулся до тебя.
Она уткнулась лбом в его плечо, все еще всхлипывая, прижалась к нему, а он, утешая, гладил ее по волосам. Это была другая женщина — не та, которую я знала в Мадриде и которая запугивала меня. Вся злоба ушла из нее, а вместе с ней и авантюрный дух.
Кларита гордо стояла в стороне, давая таким образом понять, что она наблюдает за ситуацией, но не вмешивается.
Гэвин не стал ждать, пока Элеанора успокоится.
— Что ты здесь делала в темноте? — спросил он. — В такое время?
Она прятала лицо на груди старика и не отвечала. В руке, которую она держала за спиной, что-то мелькнуло, и я услышала знакомое позвякивание. Когда я подняла это с пола, связка ключей все еще была теплой от ее руки.
Гэвин осторожно взял их у меня.
— Зачем они тебе, Элеанора?
Она снова промолчала, и Хуан Кордова поглядел на нас поверх ее головы, снова обретая уверенность.
— Оставьте ее. Я ее сильно напугал. Я решил спать здесь, а не на кровати, чтобы мой враг не нашел меня. Я не знал, что пришла Элеанора, — я думал, кто-то хочет убить меня.
— Ты уже приходила однажды и стояла у дедушкиной кровати? — спросила я.
Она немного оправилась, и в ее голосе появился оттенок пренебрежения.
— Я приходила. Но не думала, что он знает.
Гэвин снова попытался задать ей вопрос.
— Где ты была? Мы тебя ищем с раннего утра.
На этот раз она решила ответить.
— Я была в кабинете Пола. Он разрешил мне там быть, пока работал. Даже Сильвия не знала, что я там. Я никого из вас не хотела видеть.
Я знала, что это ложь. Пола не было в кабинете. Были я и Сильвия. Но что за тайный визит в кабинет Хуана и для чего ключи?
— Пойдем, Элеанора, — решительно проговорила Кларита. — Ты доставила сегодня достаточно неприятностей.
— Ступай с ней, — сказал Хуан, и Элеанора отошла от него и позволила Кларите обнять себя. Ее взгляд казался застывшим, то ли от слез, то ли оттого, что она упорно глядела в пустоту, я не могла точно сказать.
Хуан подошел к кушетке и, подняв кинжал, снова положил его под подушку.
— Никто до меня не доберется, — сказал он. — Вы видите, я могу защитить себя.
— От чего? — спросил Гэвин. — От кого?
Старик не ответил.
— Велите Кларите не беспокоить меня, — сказал он, устраиваясь на простынях. Гэвин помог подоткнуть одеяло, но по просьбе Хуана не стал выключать свет, когда мы уходили.
Гэвин обнял меня, когда мы спускались в гостиную.
— С тобой все в порядке, Аманда?
— Не знаю, — сказала я. — У меня такое чувство, что я иду по краю пропасти. Иду с завязанными глазами. Возможно, я человек, играющий роль слепца в бирюзовой маске. Если бы могла ее снять, я бы все ясно увидела. Но я не могу этого сделать. Если я посмотрю в зеркало, то увижу ее на своем лице.
— Нет, не увидишь, — сказал он и нежно повернул меня к камину.
И тогда я увидела — кто-то оставил ее висеть на трубе. Маска оглядывала комнату, и я содрогнулась, отвернувшись от нее, и прижалась к Гэвину.
Он сжал меня в объятьях и поцеловал.
— Я хотел тебе сказать, я уезжаю завтра из этого дома. И начинаю действовать.
Мне показалось, что надо мной сомкнулась холодная вода. Его присутствие было гарантией моей безопасности. Выбери я любой путь, он был со мной. То, что он хотел предпринять, нужно было делать, — и все же теперь я стану совсем беззащитной, открытой для любого нападения.
— Я хочу, чтобы ты тоже оставила этот дом, — продолжал Гэвин. — И ты скоро уедешь. Но пока с тобой будет все в порядке. Я говорил с Кларитой.
Я подняла на него глаза.
— С Кларитой?
— Да. Я заставил ее понять. Она не сторонница развода, но знает, что ни Элеанору, ни меня больше не удержать в этом браке. Хуан настоять не может, и, я думаю, в каком-то смысле она рада противостоять ему. Она будет охранять тебя. Я сомневаюсь, что Элеанора может быть опасной. В самом деле, теперь, когда ты показала свою силу, я не думаю, что кто-то осмелится угрожать тебе.
Я не была в этом уверена. Я совершенно не была в этом уверена, но он не верил в то, что я пыталась доказать: Керка убил кто-то другой, а не моя мать.
Он приподнял мой подбородок и снова поцеловал меня, не нежно в этот раз, а с силой, так что я почувствовала в нем закипающую страсть — и мне это понравилось.
Вот мужчина, который будет уважать меня как личность — иногда. А иногда он будет моим властелином, и мне придется бороться за существование своего собственного я — если бы я выбрала такой путь. И все же я знала, что он никогда не обидит меня. А главное, он никогда не захочет, чтобы я бросила живопись — значит, остальное не имеет значения.
Он повернул меня лицом к моей комнате и легонько подтолкнул.
— А теперь в постель. Ты достаточно намучилась сегодня.
Не оглядываясь, я взлетела вверх по ступеням, укрепила стул под ручкой двери, прежде чем лечь спать, а потом сразу окунулась в глубокий, долгий, сладкий сон.
Утром меня разбудила Кларита громким стуком в дверь. Я выскользнула из кровати и отодвинула стул, а она вплыла в комнату, как боевой корабль в полном оснащении.
— Гэвин говорил с отцом. Сегодня он до вечера в магазине, — сказала она мне. — А ты с этого момента до отъезда не должна никуда ходить без меня. Это желание Гэвина.
Я вспомнила золотую сережку на полу в гараже и промолчала, ничего не обещая. Может, Гэвин доверял ей, а я нет. Вчера я поняла, что Хуан боится ее, и знала, что это против нее он приготовил кинжал.
— Какие у тебя на сегодня планы? — требовательно спросила она.
— Никаких. Возможно, я немного порисую в своей комнате. Я должна закончить картину. Может, я проведу некоторое время с дедушкой, если он захочет видеть меня.
— Не захочет. Он сегодня нездоров. Доктор Моррисбай уже приходил и прописал полный покой.
Два последних дня были для него слишком напряженными.
— Понимаю, — робко сказала я, не очень-то доверяя ей.
— Доктору пришлось нанести два визита в этот дом, — продолжала она. — Сильвия тоже больна и не пошла сегодня в свой магазин. Я уже навестила ее.
Я догадывалась, что случилось с Сильвией. Она приняла близко к сердцу мои слова о том, что Велас-кеса украли. Я подозревала, что она знала очень хорошо, что в это дело вовлечены ее муж и Элеанора, и сегодня ее раздирали сомнения. Но я ничего этого не сказала Кларите, пробурчав лишь, что я весьма сожалею.
Царственно кивнув, Кларита ушла, и я восхитилась перемене, происшедшей в ней. Она всегда была под каблуком у Хуана Кордова. Но теперь каким-то образом их роли поменялись: он боится своей старшей дочери, а она не боится его. Перемена, как мне казалось, была скорее психологической, чем настоящей, и была как-то связана с моим чепчиком.
Позавтракав, я возвратилась в свою комнату к мольберту Хуана. Комната, которая раньше принадлежала Доротее, была высокой и светлой и отлично мне подходила. Когда изображение воображаемой пустынной деревни улеглось на холсте, я смешала краски на палитре. Я точно знала, что мне предстоит сделать, чтобы закончить картину. Я нарисую ослика в конце узкой петляющей дорожки, а на спине его — брата-францисканца в коричневой рясе с белым поясом вокруг талии. Я отчетливо представляла его себе, и он добавит нужный оттенок моей бессмертной новомексиканской живописи.
Но когда я приступила к работе, осуществилось то редкое, таинственное волшебство, которое иногда вступает в силу. Никогда нельзя рассчитывать на него. Либо оно приходит в работе, либо нет. Но если это случается, тогда творение выходит за рамки таланта художника. Иногда он даже пишет не то, что намеревался. Сейчас был именно такой случай, и я знала, что цвета на моей палитре были не те. Я соскоблила их и смешала новые, поскольку неверные цвета отвлекали и расхолаживали.
Ослик стал не осликом, а мулом. А человек на нем был не францисканцем, а мексиканцем в костюме из темно-синей замши с серебряными пуговицами и белой тесьмой, в широком белом сомбреро.
Он весело ехал к переднему плану моей картины, левой рукой слегка придерживая поводья, а его лицо — хотя и совсем крошечное, — было лицом Элеаноры.
Я напряженно работала час или два. Фигура всадника была маленькой, не преобладающей в этой картине, но сделана с большей четкостью, чем то, что ее окружало. И все это время я себе что-то говорила — что-то, известное моим чувствам, а не моему сознанию.
Когда фигура всадника в темно-синем, едущего на горячем коне, была завершена, я взяла картину и осторожно отнесла ее вниз. Троим я хотела показать ее — Сильвии, Кларите и Хуану. Странно, но Элеанора тут не имела значения. Чувство, которое заставляло меня писать, все еще управляло мной, и нужно было его слушаться. Сначала Сильвия — больная или здоровая.
Клариты не было поблизости, и я была рада отложить резкий разговор.
На этот раз я нашла Сильвию Стюарт лежащей в шезлонге там, где солнце пробивалось через ворота. Она была обмотана легким индейским одеялом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40