Я хотел взять ее домой и поставить в своем кабинете, но Гэвин не разрешил.
— Не разрешил вам? — удивленно переспросила я.
Он хитро улыбнулся.
— В последние дни Гэвин — это мои глаза, мои руки, моя воля. Я не могу слишком сильно с ним спорить. Ты нашла для себя какое-нибудь украшение из бирюзы?
Я дотронулась до броши на плече.
— Да. Спасибо, дедушка.
— Подойди ближе, — сказал он и потрогал брошь, ощупывая пальцами камешки, которые ее украшали. — Зуни. Хороший выбор. Гэвин помог тебе?
— Я выбрала ее сама, — ответила я немного уязвленно. Я не нуждаюсь в помощи Гэвина.
— А ты видела ящик с толедской сталью?
— Да. Я знаю, где он. Почему вы хотели, чтобы я его запомнила?
— Потом, потом, — сказал он раздраженно. — Скажи, что ты думаешь о Гэвине?
Я удивилась этому вопросу, мне не хотелось на него отвечать. Я осторожно сказала:
— Он очень хорошо знает магазин и был прекрасным гидом.
— Все это мне известно. Что ты думаешь о нем самом?
Так как мне не удалось уйти от ответа, я постаралась быть честной.
— Он, кажется, понимает человека, создающего произведение искусства. Он верит в то, что искусство должно жить — иметь значение для живущих. А в области прикладного искусства это способ жизни художников.
— Я вижу, он прочитал тебе лекцию. Но ты говоришь о той области, в которой он является специалистом. А что ты думаешь о самом Гэвине?
Я снова постаралась быть честной, хотя мне не хотелось обсуждать эту тему.
— Я думаю, он бы мне понравился, если бы позволил это. Но я ему не нравлюсь. Он считает, что я принесу вред Кордова.
В смехе старика была какая-то недобрая радость.
— Они все так считают. Я вылил яд в муравьиную кучу, и они суетятся, чтобы спастись.
— Мне бы не хотелось, чтобы на меня смотрели, как на бытовой ядохимикат.
Он ответил так же весело:
— Они не знают, что я собираюсь с тобой делать, и очень напуганы.
— Я приехала сюда не для того, чтобы пугать кого-то. Мне не нравится эта роль, которую вы мне навязываете.
— Зачем же ты тогда приехала?
Это был старый вопрос. Хуан так и не понял моих мотивов: влечение к семье у человека, ее не имеющего, было вне его понимания.
— Я приехала ради моей матери, — сказала я. — Теперь я знаю, что есть нечто такое, что мне нужно вспомнить. Бабушка Кэти оставила мне маленькую ювелирную коробочку с ключиком. Она передала ее Сильвии на тот случай, если я когда-нибудь сюда приеду, и попросила ее кое-что мне сообщить. Она сказала, что я должна поехать на ранчо.
Он отбросил покрывало и сел на кушетку, уставившись на меня в изумлении.
— Что это значит? Сильвия была мне как дочь, но она не говорила мне об этом. Почему?
— Боюсь, вам лучше спросить у нее.
Он сидел, тяжело дыша.
— Перед смертью Кэти пыталась сказать что-то серьезное, но я не разобрал ничего.
— Значит, она что-то знала! — воскликнула я. — Она и правда что-то знала. Что, если Пол Стюарт прав и мою память можно использовать, чтобы реабилитировать маму?
— Это все было так давно, — он покачал головой, вспоминая свое несчастье. — Я не хочу проходить через все это снова.
— Но вы любили Доротею.
— И это было слишком давно. Теперь я старик, я выше любви.
— Тогда мне вас жаль, — сказала я.
Он встал с кушетки, и его высокий рост дал ему преимущество предо мной — его рост и высокомерие.
— Мне не нужна ничья жалость. Мне можно позавидовать. У меня есть все, что я хочу, и никто не может причинить мне боль.
— И никто не может доставить вам радость? — сказала я.
— Ты говоришь то, что думаешь, как все Кордова. Что ты собираешься делать с этим ключом и коробочкой?
— Я попрошу кого-нибудь отвезти меня на ранчо. Может, что-нибудь там поможет мне вспомнить.
Он пошел к стулу за столом, туже стянув на груди бордовый шелковый халат.
— Если ты действительно хочешь вспомнить, я, может быть, смогу тебе помочь. Но ты не должна говорить обо всем этом с Полом Стюартом.
— Как вы можете мне помочь?
— Я подумаю об этом, и мы поговорим позже. Если есть возможность изменить наши представления о том, что случилось с Доротеей и Керком Ландерсом, я бы хотел попробовать. Доротея была моей любимой дочерью, а Керк был мне роднее, чем мой сын Рафаэл. Может, он любил меня больше, чем мой собственный сын, и он любил Испанию. Ему следовало быть моим родным сыном.
Это был новый взгляд на Керка, и я слушала с легким удивлением.
— Но неважно, — продолжал он. — Я не очень верю в то, что прошлое можно изменить. А теперь у меня есть более срочные дела. Ты положила начало знакомству с магазином, Аманда. Мы пойдем дальше.
Мне не понравились его слова, но он потянулся к бумагам на столе и холодно кивнул, отпуская меня. Он больше не хотел со мной говорить. По пути в гостиную я поняла, что он так и не рассказал мне, почему он послал меня смотреть на шкаф с мечами из Толедо.
В гостиной никого не было, и я стояла на навахском коврике, задумчиво глядя вокруг себя. Ясный голос памяти не пробуждался во мне. Комната в прохладном мраке казалась мне незнакомой — белые стены, коричневые виги, индейские украшения. Но где-то внутри у меня что-то дрожало — и, казалось, оно вот-вот выйдет наружу. Я вспомнила фетиш и намек Элеаноры, что за мной охотятся. Но я не собиралась играть в эту игру. Я не буду мышкой для Хуана Кордова или приманкой для охотника. Я останусь здесь ровно столько, чтобы выяснить, что я знаю о моей матери, а затем я уйду прочь от этих саманных стен и прилегающих к ним холмов, уйду навсегда.
Поднимаясь по лестнице в свою комнату, я раздумывала, почему это решение не принесло мне облегчения. Может, все-таки здесь были виноваты какие-то чары, исходящие от гор, пустынь и саманных городов? Как будто что-то меня притягивало и держало здесь, в то же время пугая притаившейся опасностью. А что, если все же не Доротея нажала на курок пистолета, убившего Керка Ландерса? А что, если она не покончила с собой? Может, есть человек, который знает правду и будет преследовать меня, если я стану копаться в деле, давно уже, как они думали, забытом и похороненном?
В доме царила тишина, но еще ни разу я не чувствовала, что я здесь одна. Слишком много окон и коридоров, слишком много комнат, переходящих одна в другую. Возможно ли, что за мной наблюдали? Я быстро обернулась и уловила слабое движение за дверью, ведущей в патио. Одно мгновение мне хотелось подбежать к двери и узнать, кто был за ней, но я этого не сделала. Меня охватила страшная паника, я взбежала по лестнице в свою комнату, желая только одного — поскорее закрыть дверь, отделявшую меня от этого молчаливо наблюдающего за мной дома.
Но когда я вошла в свою комнату, я увидела, что закрывать дверь не понадобится. Меня опять ждала Элеанора. На ней были брюки серо-голубого цвета и бирюзовая блуза без рукавов, она сидела, скрестив ноги, на моей кровати, держа на коленях открытую «Эмануэллу».
— Я тебя жду, — сказала она. — Я вижу, кто-то дал тебе «Эмануэллу».
— Сильвия сказала, что мне нужно ее прочитать.
— Она права, тебе это действительно нужно. Хотя она может тебя очень сильно напугать. Меня она напугала. Ты знаешь, кто такая Эмануэлла?
Я отрицательно покачала головой, раздумывая, зачем Элеанора пришла в мою комнату.
— По легенде она — наша прародительница. Она имела дурную славу благодаря своим приключениям при дворе короля Испании Филиппа IV. Пол узнал о ней, когда женился на Сильвии, и поехал в Мадрид, чтобы провести кое-какие исследования о ней, прежде чем писать книгу. Дедушка гордится нашим происхождением от нее и много воображает по этому поводу. Считается, что у Эмануэллы была страстная душа и темперамент, и что мы унаследовали их от нее. Но когда Пол написал книгу, дедушка очень рассердился, потому что в ней Пол изобразил Эмануэллу немножко сумасшедшей, а ее кузина донья Инес закончила свои дни в доме для умалишенных. Как ты думаешь, Аманда, ее гены действительно передались нам по наследству?
Она широко раскрыла глаза, сиявшие искренностью и невинностью, но я не слишком им доверяла. Я знала, в ее поведении не было ничего импульсивного.
— Не думаю, — небрежно сказала я. — Если что-то и передалось, то в очень небольшой степени.
— Веласкес написал портрет нашей сумасшедшей родственницы — доньи Инес, — продолжала Элеанора, бросив книгу на кровать. — В книге Пола Веласкес тоже представлен как действующее лицо. Дедушка рассказал тебе от этом, Аманда?
— Нет, — сказала я. — И я боюсь, все это было так давно, что вряд ли может кого-то настолько заинтересовать, чтобы вызвать скандал.
Элеанора выпрямилась и вытянула ноги в серых брюках.
— Может, и не так давно. Бабушка Кэти отнеслась к этому серьезно. Мне кажется, она наблюдала за всеми нами, не проявляются ли в нас эти дикие гены, которыми так гордится дедушка. Но только он не считает их сумасшедшими.
— Из того, что я слышала о Кэти, мне кажется, она для этого слишком разумна.
— Я ее очень хорошо помню, — сказала Элеанора. — Она не всегда была спокойной и благоразумной. Я помню, когда я была маленькой, она часто ходила по патио, сжав руки, как будто думала о чем-то, чего не могла вынести. Однажды, когда она не знала, что я ее слышу, она разговаривала сама с собой о том, что попала в ловушку молчания. Я часто думала, что это значит.
Я тоже задумалась об этом и вспомнила о маленьком ключике, который я положила в свою сумочку. Не пришло ли время ловушке молчания сработать и открыться? И не я ли буду причиной этому? Я подошла к одному из трех окон и посмотрела вниз, на патио. Я представила, как Кэти ходила по его дорожкам, а теплые солнечные лучи отражались от саманных стен. Элеанора тихо подошла и остановилась рядом со мной.
— Отсюда ты можешь увидеть то место, куда мы обычно ходили на пикник, — сказала она тихо с хитрой улыбкой. — Видишь, вон там, за задней стеной, склон холма обрывается прямо в ручей? — Она показала рукой. — Там внизу есть очень старый тополь, который дает прохладную тень. И там есть место, где холм выравнивается, видишь, тропинка ведет к открытой площадке?
Я проследила за ее указующим жестом и вспомнила свое беспокойство, когда я впервые посмотрела из окна в сторону ручья. Я видела тропинку, которую она мне показала, и площадку среди зеленых зарослей, которые появлялись в Нью-Мексико везде, где есть какая-нибудь вода.
— Вижу, — ответила я.
Я хотела отойти от окна, но она положила руку мне на плечо, удерживая меня, и я почувствовала, что ее намерения были недобрые.
— Твоя мать умерла на выступе внизу под площадкой. — Ее голос был спокойным — безжизненным. Она хотела ранить меня, заставить меня страдать. — Кусты можжевельника скрывали его от тех, кто был на площадке во время пикника. Но отсюда выступ хорошо видно. Вдоль холма идут скалы, образующие выступ. Видишь?
Я кивнула, что-то сжало мне горло. Элеанора с силой надавила пальцами мне на плечо.
— Там они и боролись — твоя мать и Керк Ландерс. Марк Бранд, отец Гэвина, в то время приехал к нам в гости, у него был пистолет. В тот день, когда это случилось, он поехал в Таос. Доро, видимо, зашла в его комнату и взяла пистолет, и все думают, что она пошла туда, чтобы убить Керка Ландерса.
— Я не верю, — напряженно сказала я.
Элеанора пожала красивыми плечами и убрала руку с моего плеча.
— Какая разница, веришь ты или не веришь, если это действительно так было? Я слышала, Пол сказал, что Доро похожа на Эмануэллу. Она любила мужчин. Многих мужчин. Но у нее была страстная натура, и она не выносила, когда ее — как это говорили раньше? — отвергали. Они с Керком любили друг друга в ранней молодости, но потом он уехал и переменился. И поэтому она его убила.
Мое дыхание участилось, лицо и шея стали влажными от пота.
— А что, если все это неправда? Ты сказала, с площадки наверху их не было видно?
— Вот это и интересует Пола. Но ты забываешь о свидетельнице — тете Кларите. Она осталась дома, у нее болела голова. Ей захотелось подышать свежим воздухом, и она подошла к этому самому окну и увидела, как Доро выстрелила из пистолета, когда они с Керком боролись. Недалеко отсюда в тот день производились взрывные работы, поэтому никто не услышал выстрела. Но тетя Кларита поняла, что был выстрел, потому что она увидела, как Керк упал, а твоя мать прыгнула с уступа в ручей. Позже тетя Кларита присягнула, что сказала правду, и нет ни одного человека, кто бы ей не поверил.
Она на секунду замолчала, но на ее лице, пока она ждала моей ответной реакции, запечатлелось выражение триумфа. Мне было нехорошо, но в то же время я рассердилась. Я не желала принимать ее версию.
— Ты же хотела знать, не так ли? — продолжала она. — Больше никто не скажет тебе правды, но мне кажется, по справедливости ты должна знать то, что случилось. Конечно, плохо, что другая свидетельница не может рассказать то, что она видела.
— Была еще одна свидетельница?
— Да. Тебе разве не сказали? Ты была тогда на этом уступе вместе со своей матерью. Ты видела все, что произошло, и ты была намного ближе, чем Кларита. Но ты была слишком напугана и не могла говорить. Гэвин говорит, что ты довольно долгое время после этого вообще молчала. Твоего отца в тот день не было, тебя, всю в слезах, нашел Гэвин и привел домой. Все остальные были слишком заняты этой трагедией, и не вспомнили о тебе, пока тебя на позвал дедушка. Все это я видела, потому что Гэвин и меня привел домой. О, в те дни он мог быть очень добрым. Не таким, как сейчас.
Я дрожала, а из окна дул холодный ветер, поэтому я отошла от него.
— Зачем ты пришла сюда? — спросила я, зная, как неестественно звучит мой голос.
— У меня была причина. И я уже рассказала тебе то, что хотела. Теперь ты все знаешь, так что ты можешь вернуться в Нью-Йорк и не беспокоить больше дедушку.
Она отвернулась от меня и, щелкнув пальцами, будто отпуская меня, вышла из комнаты. Она сделала свое злое дело: у меня пропало желание смотреть в это окно. Я закрыла дверь, чтобы обезопасить себя от непрошенных гостей, и бросилась на кровать. Элеанора хотела, чтобы я уехала, поэтому она мне все и рассказала. Но я не могла принять ее версию. Я по-прежнему не соглашалась с общепринятой точкой зрения на то, что произошло, но за этим была только моя интуиция против фактов, но лишь ей я могла доверять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40