Иди осторожно. Здесь темно.
Он уверенно пошел вперед, потому что здесь хорошее зрение было ни к чему. Он прекрасно знал дорогу и шел, касаясь руками стен по обе стороны. Я следовала за ним менее уверенно, нащупывая ногами ступеньки. Ступенек было не очень много, спуск кончился, и мы оказались перед дверью, над которой висела тусклая лампочка. Хуан остановился. Прежде чем открыть дверь, он приложился к ней ухом.
— Кажется, там никого нет, — сказал он.
Дверь под его рукой тихо открылась, и я вышла вслед за ним в освещенный мягким светом патио. Тайный ход вывел нас не за пределы владений Кордова, а всего лишь во двор.
Я предложила Хуану опереться на мою руку, но оказалось, что он взял с собой палку. Он легко пошел по дорожке, я шла рядом, направляясь в нижний конец патио, к маленькому саманному зданию с острой красной крышей, в котором находилась художественная коллекция Хуана. Теперь я знала, куда мы шли, но не понимала, почему это делалось втайне от всех остальных домочадцев.
Небольшая лампа горела в верхней части двора, освещая наш путь. Маленькое здание выделялось темным пятном среди других теней, его окна были плотно зашторены. Я почувствовала внутреннее напряжение, как будто того, что было внутри здания, мне нужно опасаться. Может, это чувство было навеяно поведением дедушки, напоминавшим соблюдение какого-то кровавого ритуала, полумистического по своей природе.
У двери он вынул связку ключей, которую принес с собой. Когда он ощупал квадратную металлическую коробку рядом с дверью, он, казалось, застыл.
— Сигнализация уже отключена, — сказал он.
Едва он это произнес, от куста шамизо отделилась небольшая тень и направилась к нам.
— Что ты здесь делаешь, Кларита? — спросил Хуан раздраженно.
Она вышла в пятно света, опять вся в черном, как за обедом, с бледным лицом.
— Я следила. Я следила за ним. — Она махнула рукой в сторону саманного домика. — Не ищи ключ. Он уже там.
Хуан что-то раздраженно пробормотал и распахнул дверь. Как ни старался он провести нашу экскурсию втайне, у него ничего не получилось.
— Кто здесь? — резко спросил он.
Из закоулка вышел Гэвин Бранд.
— Что ты здесь делаешь? — подозрительно спросил его Хуан.
— Вы же знаете, что у меня есть ключ, — ответил Гэвин. — Кто-то бродил возле дома несколько минут тому назад. Я не успел его схватить. Он убежал от меня.
— Убежал? — скептическим тоном переспросил Хуан. — Но все ворота заперты!
— Убежал, — резко отвечал Гэвин. — Может, через задние ворота, хотя я никого не заметил на холме, когда выглянул.
«А может, через боковую калитку во двор Стюартов?» — подумала я, но ничего не сказала. Не было повода для подобных предположений, и я сама не понимала, как мне это пришло в голову.
Кларита вышла вперед.
— Может, это была я? Я здесь уже несколько минут слежу за тобой.
— Я вошел, чтобы проверить, все ли в порядке, — сказал Гэвин, не обратив на нее внимания. — Насколько я могу судить, ничего не тронуто. Никто не вламывался сюда и ничего не украл.
Во время этого разговора я стояла позади, оглядывая помещение. Оно странным образом напоминало церковь высоким, как в соборе, потолком, соединенным стропилами с остроконечной крышей, и тишиной, как в часовне, воцарившейся, как только смолкли голоса. В этом здании у человека возникало чувство благоговейного трепета, который вызывает все мистическое, — как будто это место поклонения. Наверное, так и было — Хуан Кордова поклонялся здесь искусству, созданному людьми. Я вспомнила, как Сильвия сказала, что он собрал все это для собственного удовольствия и для удовлетворения собственной страсти и не хотел делиться всем этим с другими.
На полках вдоль стены были расположены небольшие скульптуры, прекрасные работы резчиков из Мексики и Центральной и Южной Америки, а также древняя керамика индейцев. Но больше всего было испанской живописи: и далеко не вся она датировалась прошлыми веками.
Я узнала Пикассо голубого периода — мужчина и женщина стоят на пляже у самой воды, вокруг — сине-серый океан и такое же небо, под ногами у них отражается эта синева, она же пронизывает и все их одежды. Там был и этюд с цыганами Исидора Нонеля, который оказал влияние на раннего Пикассо: смуглолицая девушка на зеленом фоне. Импрессионист Соролья озарил золотым светом женщину в платке, прогуливающуюся среди цветов залитого солнцем парка.
Несмотря на несколько затуманенное зрение, которое не позволяло ему разглядеть мелкие детали, Хуан Кордова знал все работы в этой комнате, знал их истинное место и их историю, поэтому он остановился, чтобы поведать мне об искусстве, с которым сам он был знаком многие годы. Было ясно, что ему не нравится присутствие Клариты и Гэвина, так как в силу некоторых причин сейчас он хотел остаться один на один со мной, и его совершенно не интересовали его домочадцы. Разумеется, ему все это надоело, и он обратил все свое внимание на меня и живопись.
Я обменялась взглядом с Гэвином и поняла, что он странно напряжен, что ему не нравится тот приятный человек, с которым я встретилась на месте пикника и который подвез меня на ранчо. Он не желал меня здесь видеть, и я не могла понять, почему.
— Я думаю, — произнес Хуан, разглядывая испанскую живопись так, как будто бы это требовало от него значительных усилий, — что подошло время, когда я должен поделиться с миром частью своих сокровищ.
Гэвин продолжал молчать, и я почувствовала в нем какое-то внутреннее сопротивление. Кларита же, казалось, ловила каждое слово своего отца.
Хуан продолжал:
— Я решил отобрать пять или шесть испанских сцен и выставить их на продажу. Гэвин, выделите для них место, так чтобы они располагались достаточно свободно.
— Будут большие проблемы со страховкой, — уныло заметил Гэвин, — к тому же у нас совсем нет места.
— Ну, вы можете убрать ковры, плетения, словом, все, что украшает у вас стены, тогда место освободится.
— У нас не музей, — Гэвин рассердился, но все еще контролировал себя. — Жизнь художников, которых вы собираетесь потеснить, полностью зависит от нашей продажи. Если вы хотите выставить ваши картины, отдайте их в музей.
— Они должны появиться под именем Кордова, — резко сказал Хуан.
— Картины уже забраны из хранилища, — вступила в разговор Кларита. — Возможно, благоразумнее будет не рисковать тем, что представляет особую ценность.
Хуан полностью игнорировал ее замечание и продолжал осматривать интерьер:
— Об этом мы поговорим позже, Гэвин. Подойди, Аманда, здесь есть, что еще осмотреть.
Ничего больше не оставалось, как отправиться с ним, хотя я и была полностью согласна с Гэвином относительно выставки.
Около портрета, висевшего недалеко от выхода из комнаты, дедушка остановился и слегка дотронулся до моей руки:
— Вот это хорошенько разгляди. Это донья Эмануэлла. К несчастью, ее писал не великий художник, но портрет хорош и реалистичен. Он раскрывает ее индивидуальность, а также полностью передает сходство.
Я посмотрела на картину, которая была выполнена скорее в манере Веласкеса, чем казалась работой незначительного художника. На портрете была изображена темноволосая девушка в черной кружевной мантилье, с приколотым к воротнику желтого платья букетиком розовых цветов. Платье прекрасно подчеркивало тонкую талию девушки, что особенно выделялось на фоне широких нарядов в стиле семнадцатого века времен правления Филиппа IV в Испании на картинах, располагавшихся рядом. Она стояла вполоборота, в руке у нее была распустившаяся желтая роза. Форма рта придавала ее лицу несколько мрачное выражение, хотя в глазах танцевало веселье. Мне показалось, что я снова смотрю на портрет Доротеи Кордова, хотя, возможно, по моему лицу было видно, что я обладаю меньшим воображением.
— Ты видишь сходство? — спросил Хуан.
— Полагаю, что хочу увидеть.
— И сходство с тобой?
Я молчала, и неожиданно заговорил Гэвин.
— Да, и с ней. Конечно, здесь есть случайное сходство. Я заметил его в первую же нашу встречу.
Не в этом ли причина того ощущения, с которым мы столкнулись при нашей первой встрече — ощущения, что мы встречались раньше? Может ли быть, что он увидел во мне Эмануэллу или Доротею больше, чем от того, что узнал меня? Я почувствовала легкое разочарование.
— В Эмануэлле есть страсть, — сказал Хуан, — а также дух и огонь.
— Во мне нет ничего подобного, — поспешно сказала я, желая утвердить эту мысль.
— Вы так в этом уверены? — сказал Гэвин. — Возможно, в вас всего этого больше, чем вы сами осознаете. И вовсе не оттого, я полагаю, что этими чертами вы обязаны легенде.
Я удивленно посмотрела на него: настороженность в его взгляде исчезла, и появилось то тепло, которое недолгое время было в его глазах сегодня днем на ранчо. Из-за того, что взгляд этот меня тревожил, я отвернулась, сознавая, что я могла бы ответить тем же. А в этом таилась опасность.
Хуан не заметил этого обмена взглядами, так как все его внимание было приковано к портрету, он хотел рассмотреть его в деталях, но я услышала неодобрительное фырканье Клариты. Она пристально смотрела на меня, при этом ее щеки горели, а в ее темных глазах был вызов. Пока Хуан продолжал говорить об Эмануэлле, Кларита первая отвела взгляд, хотя вся при этом выражала гордое презрение.
— Эмануэлла была удивительно красива, вышла замуж молодой и была матерью нескольких детей, — продолжал Хуан. — Я всегда думал, что ее признанная безнравственность преувеличена. Она была распущенной, но не безнравственной.
— Пол Стюарт думал по-другому, — сказал Гэвин.
— Стюарт! — В голосе Хуана прозвучало отвращение. — Он влюбился в ее портрет так, как может только писатель, и писал о ней для себя. Точно так же он был почти влюблен в Доротею.
— У него никогда не было женщины, достойной его, — совершенно не к месту вмешалась Кларита, и я с удивлением взглянула на нее. Кларита — и Пол? Был ли он тем человеком, на которого намекала Сильвия?
— Полагают, будто он хорошо изучил Эмануэллу в Испании, — заметил Гэвин.
— Изучил! — Хуан выглядел очень взволнованным. — Он исказил факты. Он создал из нее то, чем она никогда не была. Аманда, ты можешь гордиться тем, что по крови связана с этой замечательной женщиной.
Он действительно верит в наше родство, подумала я и еще раз взглянула на это мрачное, но прекрасное лицо с алым ртом, слегка подкрашенными щеками и тщательно расчесанными черными волосами, сверкающими на прекрасных кружевах мантильи. На какой-то момент я почувствовала себя рядом с матерью. Затем это чувство исчезло, и я уже смотрела в лицо очаровательной незнакомки. Было нечто романтичное в том, что во мне есть что-то от этой замечательной женщины, но я в это, в общем-то, не верила. Она принадлежала другому миру и другому времени.
— Когда вы говорите о родстве, вы не можете забыть другой портрет, — резко сказала Кларита. — Кордова должны считать и ее своей родственницей: Инес столько же, сколько и Эмануэллу.
— Я не склонен это забывать, — отмахнулся Хуан, и мы отправились смотреть другие картины.
Среди полотен был и портрет Сервантеса, на котором странный желто-зеленый цвет ландшафта на заднем плане освещал длинное тонкое лицо писателя и рюши вокруг его шеи. Затем шла сцена боя быков: повергнутый матадор и кровь на песке; следующая картина — одна из сцен пыток Спаднолетто, которая бы очень подошла к фрагменту «Инквизиция» в спальне Хуана. Мне понравилось следующее изображение улицы в Испании в туманную, дождливую ночь с сияющими нимбами вокруг уличных ламп. Перед этой картиной я стояла довольно долго, раздумывая над тем, как художнику удалось достичь подобного эффекта.
Были и другие картины, но Хуан Кордова начал высказывать нетерпение:
— Вполне достаточно! Ты можешь к этому вернуться в другой раз, Аманда, и насмотреться досыта. Сейчас же мы подойдем к шедевру.
Странно, но Гэвин заколебался:
— Должна ли она его увидеть?
— Конечно же, должна. Может быть, когда-нибудь он достанется ей в наследство.
Кларита снова неодобрительно фыркнула, а Гэвин посмотрел на меня с состраданием:
— Да не приснятся вам кошмары ночью.
Теперь я была уже заинтригована, и когда Хуан направился в скрытую от глаз часть помещения, я пошла с ним рядом.
Портрет занимал почти все пространство небольшой ниши. И если все здание воплощало собой культ красоты, созданной одаренными художниками, то это полотно вызывало наибольшее поклонение.
Картина в золотой раме располагалась на белой стене и была почти в человеческий рост. Несомненным было то, что ни с кем не сравнимый художник, чьи работы я встречала в музеях и на репродукциях, создал эту картину, которая была удивительно драматична. На ней была изображена женщина, одетая в темно-зеленые одежды, перехваченные белыми лентами. Подобно наряду на другом портрете, юбка была так широка, что ее края срезались рамой, но на этот раз не было тонкой талии; к тому же женщина была невысокого роста. Собака, лежавшая у ее ног, подчеркивала это: это была карлица со струящимися темными волосами и с плоским, как бы приплюснутым лицом, выражавшим какую-то безмятежность, хотя в темных глазах, прямо направленных на нас, было нечто пугающее.
— Карлица, — пробормотала я, и мне стало очень не по себе. Но, разумеется, сходство с Хуаном было, по словам Элеаноры и Гэвина, только легендой.
— Да, — сказал дедушка, — донья Инес. Она была кузиной Эмануэллы и фрейлиной Марии Терезы, инфанты.
— Веласкес, — заметила я, — никто другой бы так не написал.
Было видно, что Хуан Кордова доволен:
— Я рад, что ты узнала шедевр. Да, это работа Веласкеса. Это знаменитое исчезнувшее изображение одной из карлиц, которых ему нравилось рисовать при дворе Филиппа.
— Но как тогда вы?..
— Стал ее владельцем? — Хуан Кордова хихикнул, и в этом смешке чувствовалось коварство и жестокость.
— Нет необходимости обращаться к этому. Где только она не побывала до того, как попала в мои руки! Возможно, я отошлю ее обратно в Испанию. Сейчас же — это портрет моей давно умершей родственницы, и по многим причинам я очень дорожу им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40