— Спасибо, Анна, — сказала я, — я расплачусь с тобой завтра.
Она все еще сидела на кровати, обалдевшая и испуганная, и только гупо кивнула.
Я проверила Кейт. Она мирно спала.
Вообще-то я боялась, что найду ее сидящей в корзинке, скрестив руки на груди, в ожидании папочки, которого я ей пообещала. Но она спала, смотрела свои детские сны про розовые облака и теплые кроватки, про милых людей, от которых приятно пахнет, про места, где много еды, можно долго спать и где все тебя любят.
И где не надо стоять в очереди в уборную.
Я отнесла бутылку вина на кухню и осторожно открыла. Я знала, что, выпив, почувствую себя лучше. Но только я успела налить себе стакан, как появилась Анна. Она терла глаза и пребывала в явном замешательстве.
— Ох, Клэр, это в самом деле ты! Значит, мне ничего не привиделось, — сказала она с заметным облегчением, но в то же время несколько разочарованно. — А я решила, что у меня глюки. Потом подумала, что ты — видение. Но если бы ты была видением, то наверняка появилась бы в чем-то более симпатичном, чем эта ужасная мамина ночная рубашка.
— Да, это в самом деле я, — улыбнулась я. — Извини, если напугала. Но мне до смерти хотелось выпить.
Я подошла к ней и обняла — все-таки приятно было ее видеть.
Анна сильно походила на Хелен — маленькое белое личико, узкие кошачьи глаза, забавный маленький носик. Но сходство на этом кончалось. Во-первых, я не испытывала по двадцать раз в день желания убить Анну. Она была гораздо тише, милее и всегда добра со всеми. К сожалению, она была несколько туманной и не от мира сего. Она как бы обитала в другом мире, среди фей.
Ну, пожалуй, мне не стоит наводить тень на плетень. Дело в том, что Анна была чем-то вроде… ну, хиппи, что ли.
У нее никогда не было постоянной работы, и она вечно болталась на фестивалях рока. Каждый раз, когда я приезжала из Лондона и спрашивала о ней, мама говорила что-то вроде: «Анна уехала в Гластонбери» или «Анна в Лиздунварне».
А случалось — и это были очень плохие дни, — когда мама говорила:
— Откуда, черт возьми, я знаю, где Анна? Ведь я всего лишь ее мать, будь оно все проклято!
Иногда она устраивалась на работу. По большей части в заведения, торгующие на вынос. Но нигде не задерживалась. По странному совпадению, эти рестораны гоже быстро закрывались.
Еще, как я уже говорила, Анна торговала наркотиками. Иногда. И крайне деликатно. Она не болталась у школьных ворот, пытаясь всучить первосортный героин восьмилеткам.
Порой Анна продавала немного гашиша своим друзьям и членам семьи. Вне сомнения, в убыток себе.
Ненадежный способ существования, но, похоже, се это не беспокоило.
Папа сердился на Анну. Называл ее безответственной. И, разумеется, обвинял во всех бедах Анны меня, хотя это было не совсем справедливо. Папа говорил, что я «умотала» в Лондон — именно так он выражался — как раз тогда, когда Анна находилась в очень опасном возрасте, и что я подала ей дурной пример, бросив хорошую работу и переквалифицировавшись в официантки.
Отец отчаянно пытался воспитать из Анны послушного налогоплательщика. Однажды он исхитрился найти ей работу в офисе строительной компании, — кто-то явно был у него в долгу, и притом в очень большом долгу.
Но заставлять Анну работать в офисе оказалось ошибкой — все равно что носить туфли с правой ноги на левой и наоборот. Неприятно, неудобно и обречено на неудачу.
Закончилось все кошмаром.
Анна напоминала экзотический цветок, привыкший к тропическому климату, который внезапно перенесли в сырую и холодную страну. Разве может он там выжить? Он может лишь хиреть и вянуть, прелестные лепестки жухнут, тонкий аромат исчезает.
Анне не подходила административная работа. Она обладала слишком богатым воображением и изобретательностью, чтобы заниматься бумажками. Кроме того, она была слишком обдолбанной, чтобы делать эту работу правильно.
Она забывала о времени, уходя обедать, потому что находила гнездо лебедя у канала рядом с офисом и часами следила за птицами (время от времени свертывая сигаретку и покуривая «травку»).
Однажды, когда она предложила изменить систему учета строительных рабочих и располагать их не по фамилиям, а по их знакам Зодиака, управляющий, мистер Бэллард, решил, что с него достаточно. Даже если он что-то должен Джеку Уолшу, эту девицу придется уволить. Не помогло и то, что Анна утверждала, будто она всего лишь пошутила.
Отец был в ярости. Ему было безумно за нее стыдно.
— Что творится в ее чертовой голове?! — возмущался он. — Знаешь, я иногда думаю, что она наркоманка.
Честно говоря, для умного человека он отличался чрезмерной наивностью.
Когда до Анны дошло, что я не какое-то таинственное явление, она была слегка разочарована, но решила воспользоваться ситуацией.
— Налей мне тоже стаканчик, — попросила она, показывая на бутылку вина. Я послушалась, и мы обе уселись за кухонный стол.
Было около пяти часов утра, но Анна не высказала никакого удивления по поводу позднего — вернее, раннего часа.
— Твое здоровье, — сказала она, поднимая стакан.
— И твое, — ответила я тускло.
Я выпила стакан залпом, и Анна с уважением посмотрела на меня.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она. — Я не знала, что ты собираешься приехать. Никто мне ничего не сказал… во всяком случае, я думаю, что мне никто ничего не говорил, — добавила она с сомнением. — Меня почти неделю не было дома.
— Ну, видишь ли, это было внезапное решение, — вздохнула я, готовясь к длинному, мучительному объяснению обстоятельств моего трагического появления в родном доме.
Но Анна внезапно меня перебила.
— О господи! — воскликнула она и зажала рот ладонью.
— Что случилось? — заволновалась я. Может быть, штопор неожиданно поднялся в воздух? Или в окне показалось лицо банши?
— Ты больше не беременна! — воскликнула она.
Я невольно улыбнулась.
— Нет, Анна. Догадайся, что произошло.
— Ты родила ребенка, — медленно сказала она.
— Да, — подтвердила я, все еще улыбаясь.
— Боже милостивый! — заверещала она. — Но это же замечательно! — Она порывисто обняла меня. — Девочка?
— Да, — сказала я.
— Она здесь? Можно мне на нее посмотреть? — возбужденно попросила Анна.
— Она в моей комнате. Но сейчас она спит. И если ты не возражаешь, я бы не хотела ее будить. Во всяком случае, пока мы не прикончим эту бутылку.
— Разумно, — согласилась Анна, наливая мне еще стакан вина. — Давай, вперед! Наверное, тебе долго не разрешали пить спиртное. Неудивительно, что ты взяла такой темп.
— Верно, у меня давно не было возможности выпить. Но я вовсе не по этой причине хочу надраться, — сказала я.
— Да? — она вопросительно взглянула на меня.
Тут я и рассказала ей про Джеймса.
Она была такой ласковой, такой сочувствующей, гак мудро не пыталась никого осудить, что я постепенно начала чувствовать себя лучше Немного спокойнее и не такой усталой. Наверное, тут сказалась и выпитая бутылка вина, но главную роль сыграла Анна.
Она бормотала что-то вроде «чему быть, тому не миновать», «все уладится, даже если сейчас это кажется невозможным» и «что бы ни случилось, на все есть своя причина». Так обычно говорят хиппи. Но меня ее слова утешали.
Примерно в шесть часов, когда уже начали петь птицы, мы покинули кухню, оставив на столе грязные стаканы, совершенно пустую бутылку, пробку, штопор, переполненную пепельницу и обертки от печенья. Через час встанет отец, чтобы приготовить завтрак себе и маме. Мы решили, что он разберется с беспорядком. Он любил возиться на кухне. Пусть чувствует, что он нам нужен.
Обнявшись, мы медленно поднялись по лестнице в мою спальню. Я сразу свалилась на кровать, чувствуя себя сонной, расслабленной и спокойной. Анна несколько минут удивленно разглядывала Кейт, потом сбежала к себе за шариками и привязала их к корзинке Кейт. После этого она поцеловала меня, пожелала спокойной ночи и на цыпочках вышла из комнаты. А я сразу же погрузилась в глубокий сон без всяких сновидений.
Вопли Кейт, требующей завтрак, разбудили меня через пятнадцать минут. Я покормила ее и снова улеглась, но через несколько минут встал отец. Послышались его шаги по лестнице, потом он закричал матери из кухни:
— Твои дочери — пьяные щенки! — Мы всегда были «ее дочерями», когда нас увольняли с работы, когда мы не ходили к мессе, являлись домой слишком поздно или неприлично одевались. Но мы были «его дочерями», когда получали дипломы, выходили замуж за бухгалтеров и покупали дома. — Они пьют по ночам и целыми днями валяются в постели! И я должен здесь все за ними убирать?
Отец явно обнаружил следы нашего ночного пира.
Мама жалобно причитала:
— Нет, ты только подумай, они снова нашли выпивку! Я считала, что им никогда не найти ее под титаном. Опять придется искать новое место.
Некоторое время спустя суета улеглась. Но как раз когда я размечталась поспать еще часика три, кто-то позвонил во входную дверь. Естественно, это всех взбудоражило, ведь было еще раннее утро. Я слышала, как отец открыл дверь и вступил в переговоры с каким-то мужчиной. Я напрягла слух. Вдруг это Джеймс? Я почувствовала такой прилив надежды, что даже стало больно.
Затем раздались шаги поднимающегося по лестнице отца. Он крикнул матери:
— Там у дверей какой-то псих с туфлей. Хочет знать, не наша ли она. Что мне делать?
Мать изумленно молчала.
— Я со всеми этими делами опоздаю сегодня на прогулку! — пожаловался папа, как будто она была в чем-то виновата.
От разочарования я начала плакать. Это был не Джеймс. Более того, я точно знала, кто это.
— Пап! — крикнула я со слезами в голосе. — Па-ап!
Он заглянул в дверь.
— Доброе утро, детка, — сказал он. — Я вернусь через минуту. Принесу тебе чаю. Вот разберусь с тем психом у дверей.
— Нет, папа, — сказала я. — Он не псих. Он таксист. Разбуди Анну. Готова поспорить, что это ее туфля.
— Вот как! Она наконец соизволила явиться домой? — крикнула мама из своей комнаты.
Папа отправился к Анне, бормоча себе под нос:
— Я должен был догадаться, что без Анны тут не обошлось.
Анну разбудили. И выяснилось, что человек, стоящий у входной двери, действительно таксист, который под утро привез Анну домой. Когда он закончил смену, то обнаружил в салоне машины туфлю. И начал, подобно Зачарованному Принцу, объезжать дома молодых женщин, которых он подвозил ночью, пытаясь найти ту, что потеряла туфельку. Анна и оказалась его Золушкой.
Анна рассыпалась в благодарностях. Таксист уехал. Анна вернулась в постель. Папа отправился на работу. Я закрыла глаза.
Кейт начала плакать, и я последовала ее примеру.
6
Мокро, ветрено, противно. Первые две недели моего пребывания в родительском доме дождь лил ежедневно. По-видимому, это был самый сырой февраль в истории. Каждую ночь я просыпалась от шума дождя, стучащего по крыше и бьющего в стекла.
Погода на всех нагоняла тоску.
К счастью, я и без дождя готова была покончить с собой. Более того, в такую погоду я даже чувствовала себя немного лучше. Создавалось впечатление, что судьба взялась привести к общему знаменателю мою разнесчастную жизнь и жизни более благополучных людей. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.
Анна и Хелен мрачно бродили по дому, с тоской всматриваясь в окна в надежде, что дождь когда-нибудь кончится. Мама поговаривала о том, что стоит построить ковчег.
Только мне ливень не мешал.
Мне было наплевать, выйду я когда-нибудь из дома или нет. Я часами валялась в постели, глядя в никуда. Кейт мирно лежала в корзинке рядом. А дождь все лил и лил, потоками стекая со стекол окон и превращая сад в болото.
Каждое утро мама бодро входила в мою комнату, раздвигала шторы и вопрошала:
— Какие планы на сегодня?
Я знала, она пытается меня встряхнуть. И я пыталась выглядеть веселой. Вот только постоянно чувствовала себя жутко усталой.
Мама предлагала приготовить мне завтрак, но как только она выходила из комнаты, я тащилась к окну и снова задергивала занавески.
Я не пренебрегала моими материнскими обязанностями. Честное слово. Хотя, может, и пренебрегала.
К моему стыду, в детскую поликлинику Кейт понесла мама. Мама же ездила в магазин, закупая горы подгузников и детского питания, присыпку, стерилизатор для бутылочек и все остальное, что требовалось Кейт.
Справедливости ради надо сказать, что я не забросила свою дочку полностью. Я все-таки заботилась о ней. Кормила, меняла пеленки, мыла… Я даже играла с ней. Но сделать что-то, для чего надо было выйти из дома, я была не в состоянии.
Если вы решите, что я ее не любила, то ошибетесь. Я любила ее больше, чем кого-либо в мире. Я бы сделала для нее все, что угодно (кроме, как я уже говорила, выхода из дома). Во мне просто не осталось ни капли энергии.
Одевание стало для меня таким тяжелым мероприятием, что я с ним никак не справлялась. В тех редких случаях, когда я покидала постель, я напяливала поверх ночной рубашки один из отцовских старых свитеров и толстые носки. Я, разумеется, собиралась одеться поприличнее. Но позже.
Например, после того, как покормлю Кейт.
Однако после кормления я чувствовала, что выбилась из сил, что мне надо немного полежать и почитать «Хелло». Это очень показательно, потому что раньше я бы не смогла жить в доме, где есть этот журнал. Впрочем, читать я все равно была не в состоянии. Я лишь проглядывала картинки, фотографии членов знатных семей и их роскошных особняков и думала о том, счастливы ли они.
И что такое счастье.
Затем я лениво прикидывала, можно ли быть счастливым, живя в доме с такими ужасными стульями в стиле барокко, древними гобеленами и старыми картинами. Или быть замужем за принцем таким-то — толстым, лысым, с вставными зубами, — который был примерно в двенадцать раз старше бывшей «исполнительницы экзотических танцев», на которой он женился. Ростом он доходил ей только до талии.
Полежав так немного, я отправлялась в ванную комнату. Чтобы собраться совершить это путешествие, мне требовалось не менее получаса. Мое тело казалось мне свинцовым.
После туалета у меня едва хватало сил добраться до постели. «Полежу минут пять, — обещала я себе, — и тогда как следует оденусь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48