Поэтому у вас чудесные кремы и мыло, горячий шоколад и шелковые платья, каких нет ни у кого. Значит, вы нацистка.
– Ты совершенно не права, моя дорогая, – спокойно сказала мадам Соланж. – Я делаю то, что мне надо делать. Возможно, ты поймешь, когда поправишься.
Бронна хотела набрать в легкие воздуха и закричать. Но не смогла – это было похоже на попытку сделать глоток через дырявую соломинку. Снова начался неистовый приступ кашля. Мелкие капли крови забрызгали кружевную вышивку белоснежной простыни.
– Мадам, может быть, позвать врача? – Нанти перешла на другую сторону кровати и обняла Бронну за плечи, чтобы успокоить ее.
– Нет, Нанти! – резко возразила мадам Соланж. – Мы узнали, кто она, и теперь не можем рисковать. Если они поймут, что она здесь, мы все окажемся в ужасном положении. А ее они, скорее всего, заберут.
Мадам Соланж повернулась, направилась к шкафу у стены и начала вынимать оттуда платья.
– Я сама оденусь сегодня вечером, Нанти. Ты останешься здесь с девочкой. – Она снова подошла к Бронне, которая не спускала с нее глаз. – У тебя есть документы?
Бронна медленно покачала головой:
– Нет. Их отобрали в полицейском участке, когда я подписала какую-то анкету.
– Ты что-то подписала? – встревожилась мадам Соланж.
– Отчего же, конечно. Я не думала, что это имеет какое-нибудь значение.
Мадам Соланж взглянула на Нанти. Та нервно кусала ярко-красные губы, вытягивая их в тонкую линию.
– Ну что ж, я знаю, что надо сейчас делать, – решительно сказала она. – Нанти, мы должны достать ей новые документы. Ты не беспокойся, дорогая. Я все беру на себя. Ты должна думать только о том, чтобы выздороветь. Скоро у тебя будет новое имя.
– Но меня зовут Бронна Чарных!
Мадам Соланж прижала пальцы к губам Бронны:
– Нет, нет и нет, милая девочка. Забудь это навсегда. Ты никогда не должна произносить это имя.
Черный нацистский штабной лимузин с развевающимися флагами на обоих передних крыльях подкатил к краю тротуара перед гостиницей, принадлежавшей некогда Яше Чарных! Дексия Соланж, актриса, исполнявшая главную роль в озорной пьесе Мольера, идущей в «Одеоне», вышла на тротуар. На каждом представлении Дексия появлялась перед набитым до отказа залом. Публика состояла из немецких офицеров, коллаборационистов, принадлежащих к высшему свету, и дам, которые по окончании спектакля, одевшись во все лучшее, что сохранилось в их гардеробе после закрытия фешенебельных магазинов, направлялись к «Максиму», в «Риц» или «Лидо».
Для большинства парижан жизнь стала абсолютно безрадостной. Беспощадный каблук нацистского сапога все сильнее затаптывал хрупкую жизнь в Городе Света.
В те мрачные дни Дексия Соланж талантливо играла не только на сцене. Казалось, все, что происходило в это тяжкое время, почти или вовсе не затрагивало красавицу актрису. В действительности же она вся кипела от ненависти и жажды мести. Юная Чарных, которая выздоравливала в ее гостиничном номере, потерявшая своих родных по злой воле нацистов, была не одинока в своем горе. Младший брат Дексии Лаваль, красавец солдат, погиб при Дюнкерке, когда была разбита французская армия.
Дексия позволяла себе появляться на людях с майором фон Кесселем. Его покровительство было жизненно необходимо, благодаря ему она получала преимущества, выходящие далеко за рамки душистого мыла для ванны или свежего мяса для стола.
Именно он убедил власти передать ей маленькую гостиницу на улице Сен-Дени.
С помощью рабочих, предоставленных тем же фон Кесселем, она превратила первый этаж в кабаре и ночной клуб исключительно для увеселения офицеров Рейха.
Нанти уже ждала ее на ступенях гостиницы. Она приняла от мадам Соланж медно-красную атласную вечернюю накидку и меховую муфту.
– Доктор Готье ждет в гостиной, – шепнула она, наклонив голову.
– Нанти! – обеспокоенно сказала мадам. – Ты же знаешь, как опасно ему приходить сюда.
– Все в порядке, вот увидите. – Нанти лукаво улыбнулась.
Дексия проследовала через вестибюль с некоторой поспешностью. До того, как стало известно, кто такая Бронна, они пользовалась услугами врача, найденного с помощью майора. Но сейчас это стало опасно.
Гостиная сначала показалась ей пустой. На середине деревянной лестницы, прислоненной к дальней стене, стоял человек в комбинезоне и кепке и тщательно чистил фарфоровую люстру.
– О, мадам Соланж, – улыбнулся он, когда Дексия подошла к лестнице. – Одобряете ли вы мою работу?
– Спускайся, Эдмон, – приказала она, подавляя разбиравший ее смех. – Ты свернешь себе шею.
Доктор Эдмон Готье, директор специальной хирургической больницы в Нейи, положил пыльную тряпку на ступеньку и медленно спустился с лестницы.
– Вы, девочки, ведете опасную игру. Даже твой великолепный майор не поможет, если кто-нибудь дознается, что ты сказала неправду и та девушка не умерла.
– Молчи! – прошептала Дексия. – Не об этом сейчас речь. Какие новости?
– Все готово. Мы можем сделать все в больнице завтра вечером, – ответил он. – Моя жена будет мне ассистировать, она медицинская сестра. Никому другому я не доверю.
Дексия смотрела на него с нежностью и печалью. В его аккуратной редкой бородке седых волос стало больше, чем черных, а на красивом лице появились новые суровые морщины. Эдмон Готье и Дексия любили друг друга когда-то и остались верными друзьями. Дексия знала, что нацисты подозревают доктора в связях с движением Сопротивления, и постоянно боялась, что ее раненые товарищи, число которых увеличивалось с пугающей быстротой, могут оказаться лишенными его бесценного мастерства целителя. Весть о том, что Голубь (под этим именем доктора знали в Сопротивлении) направляется к ним, была для раненых или контуженных как ответ на их молитвы. Ей очень не хотелось втягивать его в свой план превращения дочери Чарных в свою «племянницу из Лиона», но другого выхода не было. Девушка достаточно настрадалась, и о ней следовало позаботиться.
– Расскажи поподробнее, Эдмон, но быстро. – Она закрыла дверь гостиной. – Люди, с которыми мне придется обедать, просто помешаны на пунктуальности.
– Понимаю...
– Как все это произойдет? – Дексия облокотилась на зачехленную стойку бара.
– Не волнуйся. – Доктор Готье прижал кончики пальцев ко лбу. – Я только что обследовал ее. Она все еще слишком истощена для хирургического вмешательства. Правда, легкие чисты. Что касается рук, то тут мало что можно сделать. Ожоги очень сложные, отягощенные воздействием свечного воска и инфекции. Руки заживают, образуются рубцы, которые нельзя удалить. Идет процесс первичного натяжения тканей.
– И к чему же это может привести? Не потеряет ли она руки?
– Нет-нет. Но кончики пальцев могут остаться онемевшими, и у нее больше не будет отпечатков пальцев. В конечном итоге это может пойти нам на пользу.
Дексия кивнула.
– Но ты уверен, что она достаточно окрепла, чтобы перенести операцию такого рода?
– Гм-м-м... Физически, возможно, и нет, но морально она очень сильна. Особенно если учесть, что ей пришлось пережить. Я бы сказал, что она к этому готова.
Дексия нахмурилась.
– У нее хватило силы, чтобы вернуться буквально с того света, Эдмон. А небольшая пластическая операция... – Она умолкла, поняв, что слишком оптимистична.
– А у тебя уже есть для нее новые документы?
– Да-да, – поспешно ответила Дексия. – На имя Клео О'Куан, девушки того же возраста, которая умерла от тифа. Документы, спасибо нашим друзьям, безупречны. Теперь не хватает только ее фотографии.
Доктор прислонился к лестнице.
– Должен предупредить тебя, Дексия, что я решительно против увеличения груди. У нас нет необходимой ткани. Все мои материалы, вплоть до ниток для наложения швов, контролируются. Но переделать ей нос, изменить челюсти и щеки я смогу. Мы многому научились, работая с изуродованными лицами наших солдат.
– И это сделает ее неузнаваемой?
– Абсолютно. – Он уверенно улыбнулся. – Не поручусь, что она станет такой прекрасной, какой могла бы быть твоя кровная родственница, но я не волшебник.
Дексия опустила глаза.
– Благодарю тебя, Эдмон, – тихо сказала она.
Доктор взял ее руку, повернул и нежно поцеловал в ладонь. Этот жест, такой простой и одновременно теплый, шевельнул в ней прежние чувства.
– Не пойму, зачем ты так рискуешь, милая... Конечно, у тебя есть свои причины, – сказал он.
Когда они направились к двери, он взял ее под руку.
– А теперь пойдем, я быстренько покажу тебе, что надо делать.
На следующий день после встречи с доктором Готье давали «Мещанина во дворянстве» Мольера. В последнем акте героиня Дексии Соланж почти все время находилась на сцене. По ходу действия она прошла к рампе, чтобы произнести заключительный монолог. Оказавшись на краю сцены, Дексия схватилась за горло, откинула голову, глаза ее закатились – и она стала медленно оседать на пол. Пышная юбка смягчила ее падение. Дексия закрыла глаза и прислушалась. Зал замер не дыша. Она слышала бегущие шаги, слышала, как Раймон, помощник режиссера, сценическим шепотом просил опустить занавес.
Дексия лежала, закрыв глаза и раскинув руки, на холодном полу сцены, пока, как они и договорились, не подоспела Нанти и не начала отдавать приказы. Дексия почувствовала, как сильные руки подняли ее и понесли за кулисы. Раймон крикнул кому-то, чтобы вызвали «скорую помощь».
Как только двое актеров уложили ее на кушетку, Нанти распорядилась, чтобы все вышли. Через несколько секунд доктор Готье, который находился в зрительном зале, стучал в запертую дверь.
Нанти уже сняла с Дексии парик и расстегивала ей платье. Доктор Готье без слов подошел к стенному шкафу и помог Бронне выбраться оттуда.
Дексия вылезла из платья, и Нанти сразу же набросила его на Бронну. Оно висело на ее худых плечах и плоской груди, как драпировка. Потом на Бронну надели парик.
Все было ей велико, но это значения не имело.
Ее уложили на носилки и укрыли одеялами, а когда выносили через служебный вход, видны были лишь блестящие завитки парика на макушке. Внизу, в поджидающей машине «скорой помощи», уже сидели переодетые Дексия и Нанти.
В эту ночь, когда доктор Готье и его жена работали при свете свечей в операционной без окон на окраине Парижа, на свет родилась Клео О'Куан.
Лицо Клео заживало быстро. Но пока ей нельзя было появляться в номерах нижнего этажа, и Дексия беспощадно ее дрессировала.
– Нет, нет, только не так! – резко говорила Дексия. – Плечи прямо, подбородок вверх, подбери попку. Имей выдержку и сосчитай от одного до пяти. Раз, два, три, четыре, пять. Повернись – и...
– Дексия, пожалуйста, дай мне отдохнуть, – умаляла Клео, откидываясь на спинку кушетки в элегантно отделанной гостиной Дексии.
– Позволь мне отдохнуть, – поправила Дексия.
– Позволь мне отдохнуть!
– Да. У тебя хорошо получается, cherie. Еще несколько уроков – и ты будешь двигаться, как манекенщица Дома Вьонет. Только помни, что плечи надо держать прямо. Представляй, что к твоей макушке прикреплена струна, и она тянет тебя вверх... вверх. Подними подбородок, вытяни шею. От того, как ты себя подаешь, зависит, как тебя принимают.
– Я стараюсь, Дексия, – вздохнула Клео. – Я правда стараюсь.
Здесь, в комнатах на верхнем этаже отеля, она прошла огромный путь. Теперь она ничем не напоминала того разбитого, заросшего грязью, тридцатишестикилограммового ребенка, свалившегося от слабости у дверей отеля.
От прежней внешности мало что осталось. Овальное лицо стало более узким. Доктор сделал ей высокие, как у Дексии, скулы и слегка выступающую челюсть. При новой линии подбородка ее губы стали полнее, а фарфоровые коронки скрыли урон, нанесенный ее зубам за месяцы недоедания и чистки их корками хлеба.
Чудодейственные настои и мази Нанти придали волосам бледно-серебристый оттенок. Затем Нанти подстригла ее, превратив неухоженную, редеющую копну волос в гладкую шапочку в стиле «Жанна д'Арк» с прямой челкой до бровей, подчеркивающей светлые глаза.
Пока Клео выздоравливала, она целыми днями учила Нанти играть в шахматы. В свою очередь Нанти, которая до службы у Дексии была нянькой в английской семье в Нью-Дели, помогала ей правильно произносить английские слова, выученные в тюрьме. Уроки английского, даваемые индийской женщиной французской девушке, породили очень своеобразный акцент.
Часто, прерывая уроки, они начинали приводить в порядок старые спальни отеля. Клео не понимала, для чего предназначаются эти комнаты, пока однажды Нанти не вернулась домой с охапкой тяжелой ткани, которую она выменяла на одном из забытых складов на окраине города.
Клео, как обычно, лежала и читала.
– Нанти! – воскликнула она. – Какая красота. Это для чего?
Нанти бросила рулоны на стул и вздохнула с облегчением.
– Драпировки и покрывала для кроватей. Видимо, краденные со склада. Мне повезло – теперь их будет достаточно.
Клео отложила книгу.
– Драпировки и покрывала? Как изысканно.
– Так и должно быть, учитывая цену, которую этим свиньям придется платить за один час, – сказала Нанти. Ее темные глаза сузились.
– За час? Не понимаю. – Клео была сбита с толку. – Ведь люди не останавливаются в отеле на час...
Нанти откинула тонкую ткань своего сари, которой обычно покрывала голову, выходя из дома, и начала смеяться.
– Что здесь смешного? – обиделась Клео.
Нанти подошла поближе к ее кровати.
– Прости меня, малышка! Я смеюсь не над тобой. Забавная ситуация. Ты здесь находишься уже так долго и не понимаешь, что происходит внизу.
Клео отшвырнула книгу на пододеяльник.
– Нет, не понимаю! – сказала она сердито. – Может быть, ты мне объяснишь?
– У нас здесь бордель, моя милая. Лучший во всем Париже.
– И это в доме моего отца? – Клео была ошеломлена.
Милое лицо Нанти нахмурилось и поблекло.
– Никогда не говори об этом, никогда! Этот дом принадлежит мадам Соланж. Ты не должна забывать об этом.
Тогда до Клео дошло, что, возможно, и ее собственное преображение было совершено в целях, о которых ей никогда не говорили.
– Нанти, – сказала она неуверенно, – а меня вы тоже хотите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51