– Ты красавица, – проговорил он и поцеловал сначала один, потом другой сосок. – Мне хотелось это сделать с той самой минуты, когда я вошел в ту комнату в Оксфорде и увидел тебя. У меня было жуткое похмелье, и голова плохо соображала, но все остальные ощущения были в норме.
– Уже тогда? – спросила Линдсей. Она была польщена этим откровением.
– Тогда и до сих пор, – ответил он. – Вчера в ресторане. У Эмили. Когда я расставался с тобой ночью, мне было очень трудно разговаривать с тобой и не думать о близости. Разумеется, это ужасно. О-о, ты носишь чулки. Я надеялся, что так и будет. Ты знаешь, что делают с мужчиной чулки?
– Я чувствую, что делают с мужчиной чулки, – с улыбкой ответила Линдсей и, немного поколебавшись, снова коснулась его.
Ответ был молниеносным: его напряженная плоть словно прыгнула в ее руку. Он прижал ее к себе, и, наверное, именно в этот момент она решила: да. «Да», – словно сказал кто-то внутри ее, когда она почувствовала его жажду, его желание и увидела, что она в силах удовлетворить эту жажду, дать ему наслаждение и сама хочет получить его. Она поняла, что слишком долго не испытывала такой простой и естественной радости.
– О Боже, что я делаю? – с улыбкой проговорила она, потянувшись к пуговицам его рубашки.
– Похоже, что ты собираешься снять с меня рубашку, – сказал Колин. – Я был бы рад, если бы ты сделала то же самое со всей остальной одеждой.
– Ты уверен, что это хорошая идея? – продолжала она, расстегивая «молнию» на джинсах.
Колин направил ее руку, и она сразу поняла, насколько хороша эта идея.
– Колин? – прошептала она немного спустя. – Да?
– Наверное, мне следует тебя предупредить… Я давно этим не занималась.
– Я занимался.
– Я вижу.
Настала тишина, и Колин продемонстрировал справедливость своего утверждения. Линдсей почувствовала, что теряет остатки самоконтроля.
Он приник лицом к впадине между ее бедрами, и она замерла, потрясенная поразительными ощущениями.
– Колин, – проговорила она низким дрожащим голосом, когда он поднял голову.
– Да? – отрешенно ответил он, целуя ее живот, грудь и придвигаясь так, чтобы ее рука могла лечь на его член.
– Колин, мы еще можем остановиться.
– Нет, милая, не можем.
– Подожди немного, я хочу тебя спросить. Я тебе нравлюсь?
– Да, особенно вот эта часть. Эта часть мне ужасно нравится.
– Послушай, ты тоже мне нравишься.
– Вот здесь?
– Особенно здесь. Но послушай, я не хочу, чтобы ты перестал мне нравиться или я – тебе, а занятия сексом иногда приводят к таким последствиям.
– Если ты думаешь, – произнес Колин очень твердо, – что я собираюсь сейчас обсуждать подобные вещи, ты сошла с ума. Успокойся. Раздвинь ноги. Так хорошо?
– Замечательно. Я…
– О, черт, у меня нет презервативов.
– Сейчас они не нужны. – Линдсей поцеловала его. – А у меня нет никаких болезней, передающихся половым путем.
– У меня тоже.
– Колин, ты должен понять. Я так давно этим не занималась, что сейчас я практически девственница. Монахиня.
– Это вдохновляет. – Его бровь приобрела дьявольский излом. – Особенно монахиня.
– Ну если ты уверен, то я…
Поцелуем он заставил ее замолчать, и вскоре, как он и предполагал, она начала отвечать ему и при этом была мало похожа на монахиню. И наконец она перестала говорить.
Некоторое время спустя Колин с величайшей неохотой освободился из ее объятий. Он пошел в ванную, закрыл за собой дверь и ликующим взглядом уставился в стену. Потом он включил все краны на полную мощность, чтобы заглушить звуки, и во весь голос рассказал кранам и стенам, как он любит Линдсей.
Он проделал это несколько раз, чтобы исчезла опасность проговориться самой Линдсей, он помнил девиз тети Эмили – festina lente, – и только потом вернулся в спальню. Когда он увидел Линдсей, лежавшую навзничь на подушках, с порозовевшей кожей и влажными волосами, он понял, что поскольку все равно нарушил сегодняшнее расписание и только что совершил то, к чему стремился целых две недели, но боялся осуществить, то можно пойти дальше и признаться ей во всем.
Он уже собирался это сделать, потому что смотреть на нее и не делать этого было трудно, когда вдруг вспомнил все случаи, когда подобный недостаток осторожности сослужил ему дурную службу.
Он походил по комнате, и постепенно на него навалилась тоска, которая так часто приходит после близости. Что, если Линдсей никогда не сможет разделить его чувства? Теперь ему казалось не только возможным, но наиболее вероятным, что она больше никогда не позволит ему прикоснуться к себе. Он застонал вслух.
– Мне нужна сигарета, – сказал он. – Две. Четыре.
– Пожалуйста. – Линдсей улыбнулась и потянулась. – Мне тоже можешь дать.
– Ты не куришь.
– Сейчас мне хочется. Мне надо прийти в себя.
Колин счел последнюю фразу довольно ободряющей. Он зажег две сигареты и вернулся к постели. Линдсей, как кошка, свернулась у него в объятиях. Она затянулась, закашлялась и погасила сигарету. Колин смотрел в противоположную стену. Ни слова о любви, твердил предупреждающий голос внутри его сознания, ни слова, ни при каких обстоятельствах, изображай безразличие.
– У меня ничего не получилось, – вдруг взорвался он. – На самом деле это было сплошное убожество, от начала до конца.
– Правда? – Линдсей улыбнулась. – А мне показалось, что это было замечательно. Я была в восторге. И в начале, и в середине, и в конце.
– Ты не кончила, – проговорил Колин покаянным тоном. – А я кончил слишком рано. О Боже, Боже!
– Я была очень близка, – утешила его Линдсей. – Всего в двух миллиметрах. И я не думаю, что ты кончил слишком рано, по-моему, как раз вовремя. Полная синхронность бывает довольно редко, а мне было так приятно, когда это у тебя произошло.
– Оттого, что ты меня утешаешь, мне еще хуже.
– Я не утешаю тебя, а говорю правду. В конце концов, это был первый раз.
– Это правда, – настроение Колина резко улучшилось. Он вдруг обнаружил, что ему не нужна сигарета, у него было такое ощущение, что сигарета ему больше никогда не понадобится. Он бросил сигарету и обнял Линдсей. От ее взгляда у него закружилась голова. Даже не помышляй об этом, одернул его голос.
– Я думаю, дело во мне, – вздохнула Линдсей. – Я, наверное, никуда не гожусь.
– Ты сошла с ума!
– У меня растяжки на животе. Наверное, на них было неприятно смотреть, и это тебя сбивало. Тому уже почти двадцать, а они так и не прошли.
– Где?
– Вот, вот и вот.
Линдсей указала на тоненькие светлые линии. Колин стал их с нежностью целовать.
– Ты такая красивая, – прошептал он. – Я обожаю твои растяжки, каждую из них и все вместе. – «Будь очень-очень осторожен», – проговорил голос.
– Я думаю, у меня было не все в порядке с ритмом, – задумчиво продолжала Линдсей. – Ты уже перешел к чудесному танго, а я все еще вальсировала.
– О Господи, я не подавал тебе нужных сигналов…
– О Господи, я их не воспринимала…
– Ты меня дразнишь? – спросил он. – Заводишь?
– Именно это я и делаю.
– Мне нравится, когда ты это делаешь, – сказал Колин.
Он предположил, что ввиду замечания Линдсей о первой попытке разумным будет провести второй эксперимент. Линдсей согласилась. После эксперимента они некоторое время мирно спали в объятиях друг друга, а проснувшись, выяснили, что Колину в этот день необязательно работать, а Линдсей, которая уже сегодня намеревалась начать изыскания по поводу Коко Шанель, может спокойно отложить это на потом.
Они лежали рядом и тихо разговаривали. Умиротворенная, Линдсей поняла, что она очень давно не чувствовала себя такой счастливой, а Колин ощущал такое необычное для него спокойствие, что оно казалось ему блаженством. Он наконец рассказал ей о долгой, странной и мучительной ночи, а Линдсей слушала внимательно и сочувственно.
– Я горжусь тобой. Ты победил дракона, – сказала она после того, как Колин описал ей схватку с магнитофоном, и Колин, который воспринимал происшедшее несколько иначе, почувствовал себя успокоенным и понадеялся, что ее слова – правда.
– Поэтому я всю ночь не спал, – объяснил он потом. – Ни капли сна, а потом я шел пешком по дождю тысячу кварталов. Я мог думать только о том, чтобы тебя увидеть. Я должен был тебя увидеть, и вот теперь мне понятно, почему.
Он наклонился и поцеловал ее в волосы, потом в губы, которые без колебаний приоткрылись под его губами.
– Принимая во внимание, что ты совсем не спал, а я была так несчастна, мы добились поразительного успеха, тебе не кажется?
– Пожалуй. Один миллиметр на этот раз?
– Меньше. Полмиллиметра. Совсем чуть-чуть.
– Я так и думал. Мы начинаем познавать друг друга. Я думаю, в следующий раз…
– Я тоже так думаю. – Она потянулась. – Что мы будем делать? Уже полдень. Колин, тебе, наверное, надо как следует выспаться.
– Нет, я себя чувствую на удивление бодрым. Мы могли бы заказать сюда что-нибудь поесть. И шампанского.
– О, давай. И будем пить его в постели?
– Конечно.
– Мы можем посмотреть какой-нибудь дурацкий фильм по телевизору.
– Можем. Я люблю смотреть телевизор днем, чувствуешь себя таким разгильдяем. Мы можем смотреть телевизор или разговаривать, или я полежу рядом.
– Расскажи мне про тот замечательный дом.
– Мы сделаем лучше. Я отвезу тебя туда после Дня Благодарения. Мы вернемся в Англию одним самолетом. У меня будет немного времени до начала съемок. Мы поедем туда, остановимся в гостинице, будем сидеть у камина, а ночью заниматься любовью.
Линдсей села.
– Колин, а ты знал, что это должно случиться?
– Нет, я не думал, что сегодня. Но я надеялся, что когда-нибудь это случится.
– А я совсем не знала. До тех пор, пока ты меня не поцеловал. – Она слегка нахмурилась. – Колин, помнишь, я тебе говорила…
– Не в самое подходящее время.
– Я знаю, что я вообще слишком много говорю и вечно в самый неподходящий момент. Я очень волновалась. – Она помолчала. – Колин, это может кончиться очень плохо. Я это уже не раз проходила. Друг становится любовником, и потом, когда ты теряешь любовника, ты теряешь друга. Мне бы не хотелось, чтобы это случилось с нами.
– С нами этого не случится.
– Можем ли мы обещать это друг другу? Давай заключим договор прямо сейчас – никогда никаких сожалений, никаких сложностей. Просто будем помнить, что с нами однажды случилось что-то очень-очень хорошее.
Она протянула ему руку. Колин склонился над ней так, что она не могла видеть выражения его лица, и поцеловал ее.
– Решено, – сказал он.
Колин уехал из отеля около половины одиннадцатого вечера. Третий эксперимент, как они и предугадывали, прошел еще более успешно, а четвертый завершился настоящим триумфом. Колин шел по безликим коридорам отеля, проскакивал лифты и несколько раз обошел весь отель, прежде чем наконец оказался в вестибюле. Он как раз пересекал холл, от радости ничего не видя перед собой, когда налетел на стройную молодую женщину с очень короткими светлыми волосами, не по сезону облаченную в топик, обтягивающие шорты и балетные тапочки. Через некоторое время после того, как она с ним поздоровалась, он понял, что это помощница Линдсей Пикси, которую два дня назад он видел с темными волосами до плеч.
Он внимательно оглядел ее.
– Понял! Вы сделали себя под Джин Сиберг в «Бездыханном»? Я угадал?
– Точно. – Пикси пристально взглянула ему в лицо и приподняла бровь. – У вас счастливый вид.
– Пикси, я счастлив. Я необыкновенно счастлив. Правда, этот мир прекрасен?
Пикси посмотрела на его растрепанные волосы, мятую одежду и сияющее лицо, и у нее приподнялась вторая бровь. Она улыбнулась и любезно проводила его до выхода. Колин вышел из отеля и скоро обнаружил, что он уже в «Конраде». Эмили, которая сразу увидела, что он не способен понимать английский язык, сократила свои новости до минимума, хотя весь день жаждала ими поделиться.
– Ее приняли, – сказала она. – Наташу Лоуренс приняли в «Конрад». Господь нам помог. Я голосовала против, а эти четыре простака за. Мы обсудим это завтра. Звонила Талия со странной фамилией. Завтра ты должен вылететь в Монтану, чтобы продолжить работу с этим твоим удивительным режиссером. И что самое важное и, по-видимому, неотложное, звонил Роуленд Макгир. Сначала он позвонил в половине одиннадцатого утра и довольно возбужденно говорил с Фробишер. Потом он звонил чуть не через каждый час и, если я не ошибаюсь, сейчас звонит именно он. Колин, поговори с ним из своей комнаты, там, в конце коридора. И, пожалуйста, соберись с мыслями, потому что, насколько я понимаю, он не в самом безоблачном расположении духа.
Колин сделал, как ему было велено. Он успешно нашел свою комнату, он нашел телефон.
– Привет, Роуленд, – сказал он.
– Может быть, ты будешь настолько любезен, что объяснишь мне, какого черта ты так себя ведешь? – вежливо произнес Роуленд. – Я сейчас дома. Здесь четыре утра, и передо мной твоя открытка. В ней написано следующее: «Нью-Йорк великолепен. Линдсей прелестна! С любовью, Колин». Стиль меня не удивил. И содержание поначалу тоже, но теперь я в недоумении. Если Линдсей так прелестна, то не хочешь ли ты объяснить мне, зачем ты ей лжешь? Можешь, кстати, поблагодарить меня за то, что пока я тебя не выдал. Ферма «Шют»? Принадлежит знакомому твоего отца? Низкая арендная плата?
– Все правда, – отвечал Колин, безмятежно созерцая луну, заглянувшую в окно.
– Ты пьян?
– Не от алкоголя.
– Все правда? Тогда твое представление о правде значительно отличается от моего. Почему ты не сказал Линдсей, что этот дом принадлежит твоему отцу и перейдет по наследству тебе, а потом твоим сыновьям? По всем меркам, этот дом принадлежит тебе, как, впрочем, и сам «Шют», и Бог знает сколько ферм, домов и коттеджей плюс значительная часть оксфордширских земель. Ты так же скромно умолчал о сорока тысячах акров в Шотландии и миллионном состоянии, полученном от американских Ланкастеров. Колин, совершенно очевидно, что Линдсей ничего об этом не знает, а ты по какой-то непонятной мне причине обманываешь ее и заманиваешь к себе в арендаторы. И ты делаешь это в то самое время, когда она особенно нуждается в помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54