– Не мог он в это поверить, не мог, – растерянно пробормотал он.
Талия устало посмотрела на него.
– Я думаю, чему-то он верит, чему-то нет. Может быть, ему хочется верить. Я не хочу с вами спорить. Я избавлюсь от всей этой дряни – и от писем, и от пленок. У вас есть выбор – помогать мне или нет.
Колин колебался. Прочно укоренившееся представление о жизни призывало его обратиться к полиции, которая должна навести порядок, восстановить справедливость, наказать виновных. Он посмотрел на пятна крови на полу, море компрометирующих бумажек.
– Я пойду в спальню, – сказал он. – Выключу магнитофон, а потом приму решение.
В дверях спальни он задержался, глядя на предупреждающий свет красной лампочки над постелью, ощутив внезапный страх. В комнате был относительный порядок, казалось, вторжение ее не затронуло. Коричневое покрывало было не смято, только на подушке виднелась вмятина.
Хотя хаос, царивший в другой комнате, не затронул спальню, в самой ее атмосфере ощущалось какое-то постороннее присутствие. Это ощущение создавалось тихим бормочущим голосом, и Колин вдруг задохнулся, словно глотнув отравленного воздуха.
Он склонился над хирургическим столиком, над стоявшим на нем допотопным магнитофоном, стараясь понять, какие кнопки и тумблеры управляют его работой.
«Горячее. Горячее и влажное», – очень громко прозвучало прямо ему в ухо. Он отшатнулся, но потом понял, что это он сам повернул регулятор громкости.
Он снова подошел к двери, обдумывая услышанное, щелкнул выключателем, но свет не загорелся. Он вернулся к прибору и стал пробовать все кнопки наугад, но катушки продолжали вращаться, а голос звучать. «Обнаженная в постели», – услышал он. Он повернул какую-то ручку, и голос упал до шепота, шепота еще более жуткого и пугающего, чем прежде. «Воплощение похоти… Хочешь узнать, что она сделала потом?» И Колин, к своему ужасу, понял, что он хочет.
Он нажал ладонью на весь ряд кнопок, но это не возымело никакого действия, тогда он начал судорожно искать розетку. Шнур прибора змеей сползал со столика и скрывался под кроватью. Розетка, по-видимому, была где-то в изголовье кровати, под этим кощунственным алтарем с кадром из «Смертельного жара». Он стал толкать и тянуть, пытаясь сдвинуть кровать с места, но она – чудовищно огромная и тяжелая – не сдвинулась ни на дюйм.
Бросив это занятие, он выпрямился, взглянул на магнитофон и вдруг почувствовал, что его словно приковало к месту. Он не мог отвести взгляда от крутящихся катушек, не мог не слушать этот низкий голос. «Такое мастерство, такое владение телом… удовлетворение… взяла губами…» Стены спальни стали раздвигаться, от них исходил обжигающий смертельный жар. Он чувствовал, что его затягивает в воронку слов все глубже и глубже.
Он осознавал, что его тело готово отвечать на эти слова, оно начинало двигаться в одном ритме с ними. Его тянуло слушать и слушать, но тут голос произнес: «Она это любит», и Колин очнулся, потому что любовь не имела отношения к тому, что он слышал.
Внезапно его охватило очистительное пламя ярости. Он потянулся к магнитофонной ленте, схватил ее и дернул. Лента обвилась вокруг его руки и с мерзким визгом полезла из магнитофона. Он тянул и тянул, и ярд за ярдом пленка кольцами свивалась у его ног. Потом он схватил сам прибор, оказавшийся удивительно тяжелым, поднял его над головой и бросил об пол. Посыпались брызги, вылетел язычок голубого пламени, что-то зашипело, запахло горелым.
Колин вернулся в комнату, где оставалась Талия. Она стояла на полу на коленях и руками сгребала в кучу клочки бумаги. Она подняла на него глаза.
– Вы поможете мне? – спросила она.
– Я уже начал. Сейчас найду контейнер для мусора, – ответил Колин.
Несколько часов они работали бок о бок в полном молчании. Незадолго до шести Талия позвонила Марио, чтобы отменить утреннюю встречу и сообщить, что Корт улетел в Монтану. Марио отнесся к этому известию без удивления.
Спустя полчаса, когда небо только чуть посветлело, работа была закончена. Ящики и мешки с мерзкими отбросами, как о них теперь думал Колин, стояли у двери. Талия собиралась звонить в клинику, справиться о состоянии Томаса, а Колин, вымотанный и опустошенный, стоял у высокого окна и смотрел на ленивый восход над Манхэттеном. Он пытался думать о Линдсей, но здесь это не получалось.
Зазвонил телефон.
– Томас никогда не берет трубку. Он всегда слушает через автоответчик. – Талия нерешительно взглянула на него. – Но вдруг это из клиники?
Охваченный внезапной тревогой, Колин подошел к ней. Они ждали, пока телефон не прозвонил три раза. Потом раздался щелчок, включился автоответчик. «Оставьте сообщение после звукового сигнала», – произнес металлический голос. Талия нервно поежилась, Колин склонился к автоответчику. Ему казалось, что он слышит чье-то дыхание, потом странный ритмичный звук. Когда наконец раздался знакомый голос со среднезападным акцентом, он вздрогнул.
– Проверка, проверка, проверка, – произнес голос. – Проверка линии.
11
– Не очень-то приятное место, этот лабиринт, – говорил Линдсей Марков тем же утром. – Все эти жертвоприношения, Линдсей. Моря крови и кучи костей. Даже я это почувствовал, не говоря уж о Джиппи. Ему там совсем не понравилось.
Уже не в первый раз в жизни Линдсей проклинала неистребимую любовь Маркова к телефонным разговорам. Начиная с восьми утра словно весь мир решил ей звонить. Сначала это была Пикси, потом в самом начале девятого Джини Ламартин предупредила ее, что День Благодарения в Вашингтоне отменяется. Потом позвонил ее шеф Макс и получил максимально краткий отчет о делах. Двухминутный перерыв, во время которого Линдсей переживала смертные муки ожидания, и следующий звонок – шепелявая особа, звонившая по поручению Лулу Сабатьер, хотела немедленно связаться с мисс Драммонд.
– Ее больше нет, – закричала Линдсей. – Она внезапно умерла. Положите трубку.
И вот теперь Марков. Линдсей уже четыре минуты слушала о завтраке, который они с Джиппи только что закончили, и четыре минуты о Кносском дворце.
– Марков, – прервала его Линдсей на половине фразы, – прошу тебя, освободи линию. Я не интересуюсь минотаврами. Я же говорила, что жду очень важного звонка.
– Неужели, Линди, ты стала совершенно бесчувственной, – протянул обиженно Марков. – Благодаря современной технике твой друг говорит с тобой с другого конца земного шара, а ты ему совсем не рада. А, кстати, чьего звонка ты так трогательно ждешь?
– Я кладу трубку, Марков. Я кладу трубку через двадцать секунд.
– Скажи мне, Линди, – просто, чтобы успокоить мою душу. Скажи, дорогуша, а это не будет звонок некоего Роуленда Макгира? Ты еще помнишь такого? Мечта всех девственниц. Еще известен как мистер Слепыш, мистер Недоступный и мистер Дурные Новости.
– Нет, черт побери. Нет. Это… это по работе. Вот и все. Оставь меня в покое, Марков.
– Джиппи хочет тебе что-то сказать.
Джиппи, может, и хотел что-то сказать, но, как обычно, не мог ничего выговорить. В полном отчаянии Линдсей смотрела на стрелки часов у кровати. Она могла бы запросто прервать разговор с Марковым, но с Джиппи так поступить было нельзя. Это было бы жестоко. Она слышала звуки, говорившие о попытках Джиппи произнести приветствие, вспоминала взгляд темных глаз, выражавший собачью преданность, она вспомнила последний разговор с ним и почувствовала укол беспокойства. Потребовалось время, прежде чем Джиппи удалось произнести:
– Хелл-лл…
Линдсей ждала последнего «о», но так его и не услышала. После паузы снова раздался голос Маркова:
– Извини, Джиппи сегодня расстроен. Он ощущает здесь какие-то неблагоприятные вибрации.
– Где? – спросила Линдсей. – В Кноссе? Ты имеешь в виду на Крите?
– Примерно. – Снова пауза и обрывки шепота. – Он передает тебе привет и говорит, чтобы ты была осторожна и благоразумна.
– Послушай, Марков, я тоже передаю ему привет и кладу трубку. Я должна…
– Клади, клади. Мы скоро увидимся. Мы вернемся к Дню Благодарения. А теперь я пойду искупаюсь. Лазурное море манит… Передай самый горячий привет Роуленду Макгиру, дорогая. Скажи ему: кто осторожничает, тот теряет. Скажи, так ему и надо, потому что, если бы он давным-давно послушал меня, то не болтался бы теперь, как говно в проруби. И передай ему, что Джиппи говорит…
– Что еще?!
– Джиппи говорит: непостоянство имя тебе, о женщина! – Марков засмеялся. – Прощай, дорогая, – добавил он со своей обычной раздражающей медлительностью и положил трубку.
Линдсей смотрела на телефон. Вся беда с «голубыми», сказала она себе, в том, что они совсем не понимают женщин. Они считают, что понимают, но ошибаются.
Минуты шли. Мистер Недоступный не звонил. Линдсей решила, что она даст ему еще пять минут, и если он не позвонит, то она уйдет.
Талии и Колину потребовалось довольно много времени, чтобы загрузить все мешки и ящики в пикап Талии. Талия сказала, что когда она от них избавится, то поедет в клинику навестить Томаса, а потом позвонит Колину в «Конрад».
– Вы знаете, что его бывшая жена пытается купить там квартиру? – спросила Талия. Она стояла, скрестив руки на груди, растрепанная и запыхавшаяся.
Колин чувствовал себя так, будто он вымазался в чем-то липком. Он с трудом сосредоточился на ее вопросе.
– Да, я знаю. Но мне казалось, что об этом лучше не упоминать, общаясь с Томасом.
– Очень мудро. Когда имеешь дело с Томасом, искусство вовремя промолчать очень помогает. Он уважает молчание. – Она нахмурилась. – Вы знакомы с Наташей?
– Нет.
– Когда познакомитесь, увидите, что она довела искусство держать паузу до совершенства.
В ее голосе слышалась глубочайшая неприязнь.
– Искусство держать паузу?
– Вот именно, искусство. В ее случае это искусство может быть лучшим оружием. – В объяснения она вдаваться не стала.
Колин смотрел вслед ее машине. Он стоял на пустынной улице и смотрел на еще темные здания. Пошел дождь. Еще не было семи, и город никак не желал просыпаться. Только где-то вдали заурчала машина, как зверь, первым почуявший рассвет.
Из-за бессонной ночи кружилась голова, и он плохо ориентировался. Он знал, что в двух кварталах отсюда он может поймать такси. Он ощущал усталость и в то же время странное возбуждение, ему хотелось как можно скорее смыть с себя всю грязь, оставшуюся на руках и в душе от соприкосновения с Кингом. А еще с той самой минуты, когда он услышал насмешливый низкий голос, произнесший «проверка, проверка», он ощущал самый настоящий страх.
Пройдя два квартала, он понял, что ему надо идти пешком – не садиться в такси, а двигаться, глубоко вдыхать воздух, не говорить ни с кем, даже с таксистом. Он повернул на север и шел, размахивая руками и вдыхая как нектар насыщенный окисью углерода воздух деловых кварталов. Он знал, куда ему нужно идти. Линдсей исцелит его, избавит от ощущения, что он все еще ступает по битому стеклу и грязным мерзким обрывкам бумаги.
Но он не мог показаться ей на глаза в таком виде. Он чувствовал себя оскверненным, ему казалось, что слова Джозефа Кинга засели у него под ногтями и прилипли к волосам. Он знал, что несколько часов назад в спальне Корта стояли два человека, и два человека слушали магнитофонную запись. Один из них, тот Томас Корт, которого Колин хорошо знал, хотел заставить голос замолчать, но другой Корт, почти неизвестный, тот, кого Колин презирал и ненавидел, слушал пленку с удовольствием. История, которую рассказывал голос, была известна этому второму человеку, словно не Кинг, а он сам ее сочинил. Этот второй Корт знал каждый поворот сюжета, жаждал услышать продолжение и с темным удовольствием предвидел неизбежную развязку. Какой Корт из этих двух не выключил магнитофон?
Сколько кварталов он прошел, прежде чем увидел перед собой темную громаду «Конрада», его спящие бойницы, ряд башенок? Пятьдесят? Шестьдесят? Больше? Он давно потерял счет. Он ввалился в квартиру Эмили промокший до нитки. Там над ним начала причитать Фробишер, знавшая его с младенчества, но он, одержимый стремлением как можно скорее увидеть Линдсей и мечтавший о ванне и душе, не слушал ее восклицаний. Когда он пролетел мимо Фробишер, его перехватила Эмили, которая находилась в состоянии крайнего возбуждения. Она бомбардировала его фразами: она собирается на решающее заседание правления; она не могла найти свой жемчуг; оказалось, что она уже надела свой жемчуг; она уже поговорила с Генри Фоксом и Биффом по телефону; что-то должно произойти…
– Произойти? Произойти? – Колин не понимал, о чем она говорит, впрочем, сейчас ему не было дела до того, что у них там должно произойти.
– Который час? – крикнул он ей через плечо, пробегая по коридору.
– Тайные влияния! – прокричала она в ответ. – Фробишер, Фробишер, какую сумочку мне взять? Из ящерицы или из крокодила?
Колин захлопнул за собой дверь. Он хотел взглянуть на свои часы, подарок отца на день совершеннолетия, и не увидел их на руке. Он стал лихорадочно искать их – в ящиках письменного стола, на столе, на полу. Наконец он все вспомнил, вынул часы из кармана пиджака и недоверчиво уставился на циферблат. Начало десятого? Неужели прошло столько времени?
Он бросился к телефону и позвонил в «Пьер».
– Я должен вас видеть, – сказал он в трубку. – Линдсей, я должен немедленно увидеться с вами. Вы никуда не уйдете? Я буду у вас через час.
Ему показалось, что она сказала «да», она подождет. Он бросил трубку, включил душ и начал стаскивать с себя одежду. Потом он вдруг засомневался – что же она ответила? Да или нет? Было ли назначено время? Он снова схватил трубку, набрал номер и посмотрел на часы. Было без четверти десять. Линдсей сняла трубку при первом же сигнале.
– Да, да, да, – прокричала она. – Я буду здесь. – И сразу повесила трубку.
В порыве чувств Колин пошвырял в угол всю одежду – свой прекрасный костюм, рубашку, шелковый галстук, туфли ручной работы, носки и трусы. Он включил воду на полную мощность, на мгновение взглянул на свое обнаженное тело в зеркале и шагнул под душ.
Роуленд Макгир прорвался без восьми минут десять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54