– Итак, моя дорогая, – возвестила она, – теперь вы знаете все, и я хочу услышать ваше мнение: что мы должны сделать – принять ее в «Конрад» или отказать? Я чувствую, что вы можете мне помочь. Сама я уже немолода, а вы молоды, у вас есть ребенок, и вы разведены – как она. Вы современная молодая женщина, и Колин высоко ценит ваше мнение.
– Правда? Спасибо, Колин.
– Конечно. Он совсем недавно восхищался вашей оценкой чего-то или кого-то. Да, Колин?
– Да, – неловко подтвердил Колин.
– Ну вот. Линдсей, скажите мне, как я должна проголосовать завтра. Я полностью полагаюсь на вас, дорогая.
– Ну, я думаю, это очень просто, – начала Линдсей. – Мне кажется, вы собираетесь забаллотировать эту женщину по самым нелепым причинам. Как можно отвергать ее за то, что она женщина? Или за то, что она заработала много денег? Или за то, что у нее есть дети?
– Оргии, поклонники, не забывайте и об этом.
– Ваши источники – по-моему, вы назвали их осведомителями – представили вам какие-нибудь убедительные свидетельства чего-либо, похожего на оргии?
– Нет, не представили, – с глубоким сожалением признала Эмили. – Доказательства отсутствуют, хотя, чтобы их найти, все перевернули кверху дном. Но сама я больше всего опасаюсь ее поклонников. И журналистов – этих беспринципных людей, которые везде суют свой нос и могут сунуть его даже сюда.
– Я сама журналист.
– Да, дорогая, но вы совсем в другом роде. Я имела в виду маленьких пронырливых мужчин в плащах. Любителей жареного. Я уверена, вы знакомы с этой породой.
Наступило молчание. Теперь Линдсей ясно видела, что Эмили отнюдь не сумасшедшая и что она ведет разговор, будто играет в теннис. Чем жестче Линдсей отбивала, тем сильнее был ответный удар, причем далеко не всегда по правилам. Она потеряла остатки симпатии к двоюродной тетке Колина и перестала находить забавным поведение этого осколка древности.
Больше всего ей не нравилось, что Эмили постоянно объединяет ее с неизвестной женщиной, собирающейся вступить в «Конрад». В чем заключается их сходство, кроме того, что обе имеют детей и обе в разводе? К чему весь этот разговор о плодовитости и потомстве? У Линдсей возникло ощущение, что по неизвестной причине тетка Колина подвергает какой-то непонятной проверке ее саму.
– А вы с ней знакомы? – спросила она. – Ведь вы должны были с ней встречаться. Вам она понравилась?
– Да, однажды я с ней виделась. Она показалась мне хорошей актрисой. Но не могу сказать, чтобы она мне понравилась.
– Но вы не нашли в ней ничего, вызывающего неприязнь или недоверие?
– Нет, в тот раз нет.
– Тогда вы должны ее принять, – твердо произнесла Линдсей. – Вы не должны позволять, чтобы на ваше решение влияли предрассудки и слухи.
– Интересно, – заметила Эмили.
– Я так и знал, что вы это скажете, – оживился Колин. Он тепло улыбнулся Линдсей. – Вот видишь, Эм. Если ты не хочешь слушать меня, то, может быть, хоть Линдсей послушаешь.
Линдсей приободрилась и с воодушевлением продолжала:
– Только нужно, чтобы ваш голос не пропал даром. И если четверо остальных настроены против нее, вы должны найти способ убедить их разделить ваше мнение. Нужны всего два голоса. Люди-кремни против?
– Думаю, да.
– Тогда, может быть, вы сумеете повлиять на Биффа? Судя по тому, что я слышала, это возможно.
– Конечно, она могла бы это сделать. – Колин в возбуждении вскочил. – Бифф всегда слушался Эм. Ей достаточно поманить его мизинцем. Он в ее руках, как пластилин.
– Успокойся, Колин, ты заговариваешься, – назидательно сказала Эмили.
Линдсей испытующе взглянула на старую женщину. Она чувствовала, что вернее всего сделать ставку на ее стремлении к власти – весьма развитом, как нетрудно было заметить.
– Не думаю, что вам удалось бы повлиять на Генри Фокса, – произнесла она с сомнением. – Почти наверняка нет.
Эмили подалась вперед. Она была явно задета неверием в ее могущество.
– Ничего не наверняка, – возразила она. – Находчивая женщина могла бы найти способ…
– Неужели? – Линдсей устремила на нее невинный взор. – Значит, нельзя сказать, что он решительно против?
– Генри Фокс сохраняет нейтралитет и этим занимается всю жизнь. Именно в этом и была проблема в 1932 году, хотя, впрочем, не только в этом.
Морщинистое веко медленно опустилось, как у древней рептилии. Линдсей восприняла это подмигивание как знак одобрения.
– Ну, тогда я уверена, что вы можете немножко его подтолкнуть, – сказала она. – Вы можете его убедить…
– Возможно. – Линдсей с удовольствием отметила, что в глазах Эмили разгорается пламя битвы. – Генри Фокс – мужчина, который любит, чтобы за него кто-то думал. Вам, безусловнно, известен этот тип, дорогая.
– Да, к несчастью. Я его не выношу. Ненавижу мужчин, которые прячутся за других.
– Первые тридцать лет жизни Генри за него думала его мать, – задумчиво продолжала Эмили. – Потом сорок лет это делала его жена. Нельзя сказать, что его жена когда-либо входила в число моих ближайших друзей. По правде говоря, она была невыносимо скучной. Она умерла… Однако, как и многие мужчины – я уверена, что с этим явлением вы также хорошо знакомы, – Генри Фокс питает иллюзию, что он принимает решения сам, без посторонней помощи, особенно без помощи со стороны женщины. Поэтому, чтобы его убедить, нужно пускаться на всяческие хитрости.
– Это довольно трудно. – Линдсей нахмурилась. – Я знаю этот тип – очень хорошо знаю. Я работала по меньшей мере с десятью такими. Интересно, нет ли в нем искры рыцарственности? Это могло бы помочь.
– Да, да, да, – вскричал Колин, снова оживившись. – Линдсей, это блестящая идея. Рыцарь приходит на помощь преследуемой женщине…
– Рыцарственность. Как бы не так, – проворчала Эмили. – Он не рыцарственный, а осторожный. Я выяснила это еще в 1932 году.
– А здравый смысл и логика?
– Промах, дорогая.
– Ну тогда я сдаюсь. – Линдсей вздохнула и улыбнулась. – Остается только попробовать на нем ваши женские чары.
Эта реплика, произнесенная скорее в шутку, оказала самый неожиданный эффект. Лицо Эмили вдруг приняло выражение оскорбленного достоинства.
– Правда? Вы находите это возможным? Никогда не одобряла подобных вещей. Это одна из самых неприятных черт в женщине.
– Эм, – встревоженно проговорил Колин, – подумай, что ты говоришь. Линдсей не имела в виду…
– Кроме того, – с нажимом продолжала Эмили, не обращая на него внимания, – кроме того, хочу ли я, чтобы у Генри изменились взгляды? Вовсе не уверена, что хочу. Генри в конце концов проголосует против, и я думаю, он будет прав.
Она презрительно пожала плечами и стала гладить собачку. Линдсей показалось, что она похожа на злую старую птицу со взъерошенными перьями и холодным взглядом пронзительных голубых глаз.
– Простите меня, дорогая, – продолжала Эмили после паузы, – но я думаю, вы немного поспешили. Кажется, вы вообразили, что я с вами согласна. Я этого не говорила. В конце концов, это слишком серьезное дело. Я всю жизнь прожила в «Конраде» и собираюсь здесь умереть…
– Но я думала… вас интересовало мое мнение…
– Дорогая, вы пытались меня объехать. Вместе с этим моим племянником.
– Убедить, Эм, а не объехать. Уже очень поздно, и, я думаю, нам действительно…
– Мне позволено будет договорить?
– Разумеется, Эм, но…
– Festina lente, – торжественно произнесла Эмили, обращая ледяной взгляд на Линдсей. – Вот что всегда было девизом этого здания. Вы знаете, что это значит? Колин переведет – он получил классическое образование.
– Это значит «торопись медленно», – сказал Колин откровенно неприязненным тоном, – и это знают все. Эмили, нам пора…
– Вот именно. Торопись медленно. Очень мудрое изречение, и вы это поймете, Линдсей, когда доживете до моего возраста. Изменения должны происходить постепенно, особенно в таком месте, как это. «Конрад» – это в своем роде целый институт, один из последних. Это маленькое государство или даже семья со своими традициями и стандартами. В наше время все можно купить, но ни деньги, ни манипуляции не помогут вам проникнуть сюда. Мы не опустим своих мостов, и нас не возьмешь сладкими речами и женскими хитростями. К любому, кто хочет к нам проникнуть, применяется лишь один критерий: является ли он одним из нас?
Она устремила на Линдсей непреклонный взгляд, и та почувствовала, что начинает злиться.
Линдсей слушала эту речь без признаков нетерпения или раздражения, но внутри ее все кипело. Теперь она уже не сомневалась, для чего Эмили затеяла весь этот разговор: она действительно считала, что Линдсей имеет виды на ее племянника, и недвусмысленно давала ей понять, что если она желает быть допущенной в круг избранных, то должна старательно подстраиваться к его требованиям.
Она встала.
– Очевидно, что у нас совсем разные взгляды, – очень вежливо сказала она. – Извините, но вы хотели узнать мое мнение, и оно останется неизменным. Уже очень поздно, я и так сильно задержалась.
– Дорогая, дорогая моя, – проговорила Эмили, искоса взглянув на Колина, – наверное, вы считаете меня ужасной старой реакционеркой.
Это был новый, хорошо рассчитанный удар, и Линдсей решила на него достойно ответить.
– Нет, я считаю, что вы заблуждаетесь, что вы поступаете несправедливо и неразумно, – сказала она.
– Неразумно?
– Разумеется. Все институты должны видоизменяться, адаптироваться к новым условиям, даже «Конрад». Иначе они мумифицируются, превращаются в… ископаемое.
Она умолкла. Эмили довольно неблагосклонно восприняла «мумифицируются» и «ископаемое», и действительно, это могло прозвучать непочтительно, принимая во внимание ее возраст. Линдсей тут же пожалела, что произнесла эти слова, потому что, каковы бы ни были ее собственные чувства, ей меньше всего хотелось расстраивать старую даму.
– Давайте останемся каждый при своем мнении. – Она с улыбкой протянула руку Эмили. – Я была очень рада увидеть ваш чудесный дом, и с вашей стороны было очень любезно меня пригласить.
Хорошие манеры, по-видимому, не умиротворили двоюродную тетушку Колина. Она протянула подагрическую руку, сверкнув огромным бриллиантом, и на мгновение прикоснулась к руке Линдсей.
– Знаешь, Колин, – холодно произнесла она, – я действительно устала. Наверное, меня утомил весь этот идеализм. Будь любезен, позвони Фробишер. Мне пора на покой, а ты должен проводить эту очаровательную молодую женщину в ее отель… Нет, нет, моя дорогая, я настаиваю. Нью-Йорк ночью – не самое безопасное место. Лучше, чтобы с вами был мужчина.
Она взяла Линдсей под руку и вместе с ней направилась к дверям.
– Было так приятно познакомиться с вами, дорогая. Надеюсь, мы скоро увидимся. – Она посмотрела на Линдсей, словно не совсем припоминая, кто она такая. – Я припоминаю, что хотела еще о чем-то с вами побеседовать, но, знаете ли, – возраст… А теперь я хотела бы немного поговорить с Колином.
С извинениями, благодарностями и поклонами Линдсей удалилась, и, когда Фробишер плотно закрыла за ней дверь, в гостиной наступило молчание.
Колин некоторое время кругами ходил по комнате, потом упал в кресло, где прежде сидела Линдсей, и обхватил голову руками. Эмили, которая после ухода Линдсей заливалась беззвучным смехом, теперь хохотала вслух. Она снова села на диван и, все еще смеясь, поцеловала пекинеса в сморщенную мордочку, посадила его на колени и победоносно допила виски.
– Господи, давно уже я так не веселилась, – заметила она. – В последний раз – на похоронах Мод Фокс. Ты ведь тоже наслаждался происходящим, негодный мальчишка, только не хочешь в этом признаваться.
– Наслаждался? – простонал Колин. – Я мучился. Это была сущая пытка. Почему ты не придерживалась сценария?
– Потому что он был ужасно скучный и гораздо менее эффективный, чем мой подход. Спросить ее об этой Лоуренс – это было самое настоящее озарение. Виртуозное исполнение. За эту роль я заслуживаю высшей награды.
– Ты перестаралась, хватила через край. Боже, почему я дал себя уговорить на эту авантюру? Мне следовало знать, что тебе нельзя доверять. Ты знаешь, что она теперь будет думать? Она будет думать, что безумие – наша семейная болезнь. А тебе не приходит в голову, что все это может возыметь прямо противоположный эффект? О Боже, Боже! – Он встал и снова начал ходить по комнате. – Бедная Линдсей! Как ты могла быть так несправедлива?
– Бедная Линдсей держалась весьма неплохо. Немного не хватает скорости реакции, но у нее есть твердость и выдержка. Я одобряю.
– Я тебе это говорил. Смелость, доброе сердце и самые красивые в мире глаза. Вынеси приговор. Есть у меня надежда, Эм?
– Ископаемые! – Эмили снова рассмеялась. – Мне ужасно понравилось. Ты знаешь, она была в настоящей ярости – лицо все красное… А я так ловко находила аргументы…
– Ты была невыносима. И ты поставила ее в глупое положение. Почему? Почему ты не придерживалась того, что я написал?
– Потому что тогда я ничего бы не узнала. А вместо этого исключительно благодаря собственной находчивости узнала все, что мне было нужно.
– Да, конечно, а она теперь будет тебя ненавидеть. Восхитительно! Ты мне действительно очень помогла, Эм!
– Чепуха! Она придет сюда еще, у нее благородная натура, и в следующий раз все будет как надо. Я обещаю. – Она помолчала. – На День Благодарения?
– Может быть. – Их глаза встретились. – Но я еще пока не уверен. Я должен быть очень, очень осторожен. Я боюсь все испортить, а это так просто. Я хочу… Я просто хочу все время держать ее в объятиях.
– Это заметно.
– О Боже! Ты заметила? Как ты могла заметить? Как ты думаешь, а она не заметила? Когда я взял ее за руку?
– Как ни странно, не заметила. Но она не знает тебя так же хорошо, как я. Колин, ты можешь перестать ходить взад-вперед? У меня в глазах рябит.
– Мне пора. Она ждет. Давай же, Эм, я хочу знать, что ты думаешь.
– У нас есть еще две-три минуты. Фробишер подержит ее подальше отсюда, чтобы нас не было слышно. Почему я не могу сказать тебе этого потом, когда ты вернешься? Если ты, конечно, все-таки вернешься.
– Потому что я хочу знать сейчас. Эм, пожалуйста…
– Ты еще не отдал ей конверт?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54