Как, впрочем, и все остальные живые существа.
– Как зоопарк, Джексон?
– Круто. Натали мне во че купила. – Он вытащил из кармана ручку, увенчанную головой скалящей зубы мартышки.
– Ух ты! А спасибо не забыл сказать?
– Джексон вел себя безупречно, просто молодец. А сколько он о змеях знает! – Натали изобразила высшую степень восхищения.
– Не-е, я длину не всех знаю, – скромно признал Джексон.
Возня мальчишек прекратилась, и Такер нарушил тишину:
– Ну вот, мы собрались. Что дальше?
– Теперь тебе по сценарию положено прочитать свое завещание и наделить нас напутствием, – сказала Натали. – А мы выведаем, кого из детей ты больше всех любишь.
Джексон испуганно взглянул на нее, потом на Такера.
– Натали так шутит, сынок.
– А. Ну тогда ладно. Но ты же все равно скажешь, что любишь нас всех одинаково. – Тон Джексона ясно указывал, что подобное развитие событий его не удовлетворит.
Джексон прав, подумал Такер. Как можно любить всех одинаково? Только глянуть на Джексона с его букетом неврозов и на этих двоих доброкачественных парней, скучных и, чего греха таить, туповатых. Отцовство реально, когда ты действительно отец, когда склоняешься над кроватью своего ребенка и убеждаешь его, что кошмары его не опасны, когда выбираешь для него книги и школы, которые ему предстоит посещать, когда любишь его, несмотря на все неприятности, на злость, которую он порой вызывает. Да, за близнецами он тоже ухаживал в первые годы их жизни, но, бросив их мать, забросил и детей. Да иначе и быть не может. Он попытался убедить себя, что любит их всех одинаково, что все они для него одинаково важны, однако тщетно. Эти двое явно его раздражали. Лиззи – сгусток яда, а о Грейси он и вовсе не имеет представления. Спору нет, сам виноват. Останься он с Кэрри, Джесси и Купер не выросли бы такими остолопами. Объективно судя, они и сейчас ребята хоть куда. Отчим у них завидный добытчик, владелец компании проката автомобилей, с детьми ладит, и мальчики, очевидно, не могли взять в толк, почему знакомство с этим мужиком, живущим у черта на куличках и угодившим в заокеанскую больницу, столь важно для их благополучия. А Джексон вызывал в нем умиление уже таким простым действием, как включение телевизора, когда папаша еще не оторвал голову от подушки. Сложно любить людей, которых не знаешь, если ты, конечно, не Христос. Такер себя достаточно изучил, чтобы понять, что он далеко не Христос. Итак, кого он любит, кроме Джексона? Длинный ли список получится? Нет, пожалуй, останется один Джексон. А ведь детей-то пятеро… Плюс бывшие партнерши. Не думал он, что кандидатур окажется так мало. Вот как странно все получается.
– Что-то я очень утомился. Идите-ка навестите Лиззи.
– А Лиззи хочет нас видеть? – спросила Кэрри.
– Конечно. Это ведь ее идея. Она пожелала, чтобы все мы узнали друг друга, стали одной семьей.
И лучше где-нибудь в другом месте, не в его палате.
Часа через два они вернулись, повеселевшие, очевидно нашедшие точки соприкосновения, в чем-то объединившиеся. Появилось и новое лицо, молодой человек со смешной кудлатой бородой. Юный бородач оказался при гитаре.
– Познакомься, Такер, это Зак, – представила бородача Натали. – Он тебе кем-то приходится. Зять по гражданскому браку, что ли.
– Ваш фанат, – добавил Зак. – Большой почитатель.
– Очень приятно, – вежливо отреагировал Такер. – Спасибо.
– Ваша «Джульетта» изменила мою жизнь.
– Очень рад. То есть, конечно, если ваша жизнь нуждалась в изменении. Может быть, вы преувеличиваете.
– Нет, нисколечко.
– Что ж, рад, что чем-то помог.
– Зак хочет тебе сыграть что-то свое, но стесняется, – загадочно улыбаясь, вмешалась Натали.
Может, смерть не так и страшна, подумал Такер. Выключилось сердце, минута – и больше никаких тебе песен бородатых сопляков, огулявших твоих неведомых тебе дочек.
– Добро пожаловать, – страдальчески улыбнулся Такер. – Мы все с удовольствием послушаем.
– Ну, а кто твоя? – спросила Джина Дункана. – У тебя-то кто?
Снова они слушают «Голую». Неделю уже живут ею да записями с концертов Кроу, на которых исполнялась «Джульетта». Дункан скомпоновал последовательности песен альбома, вырезанных из разных концертов Такера 1986 года. Джина, конечно, предпочла бы слушать студийные записи, ее раздражали выкрики всякой пьяни, неизбежно сопровождавшие живые концерты.
– Что – кто?
– Твоя… как он там ее называет – «Принцесса Невозможности».
– Не знаю. Большинство женщин, с которыми я имел дело, оказывались вполне разумными и рассудительными.
– Но ведь он здесь совсем не про рассудительность и безрассудство.
Дункан удивленно вылупился на нее. Никто еще не отваживался спорить с ним о текстах Такера Кроу. Собственно говоря, Джина с ним и не спорила. Но, похоже, она вплотную подошла к интерпретации, отличающейся от его собственной. И это его несколько обеспокоило.
– Тогда про что, о великий кроувед?
– Прости, прости, прости. Я не хотела. Я вовсе не воображаю себя всезнайкой.
– Ладно-ладно, – засмеялся он. – Не все сразу.
– Конечно. Но, может быть, она Принцесса Невозможности не потому, что ее невозможно терпеть, а просто потому, что до нее не дотянуться?
– Ну, великое искусство тем и отличается, что в нем можно докопаться до самых разных толкований, – со снисходительной улыбкой пояснил Дункан. – Но она была сложной особой во всех отношениях.
– А в первой песне… Как ее там…
– «Кто ты?»
– Да-да, эта. Там есть слова… М-м… «с тобой общаться – что обожженным ртом с огнем паяльной лампы целоваться, – так врали мне друзья. Им не поверил я, и вижу, что не зря…» Какая ж она невозможная? Получается, что вроде совсем даже наоборот…
– Наверное, потом она изменилась.
– А может быть, дело не в этом? Может быть, просто она на другом уровне. Она – Ее Королевское Высочество, а он тут, с нами, на нашем уровне. Разные весовые категории.
Дункан почувствовал легкую панику. Ощущение такое, будто оставил ключи на кухонном столе, выскочил из дому и дверь за собой захлопнул. Слишком много он вложил в невозможность Джульетты. Если он ошибся, то какой же он после этого кроувед всемирного масштаба?
– Нет, – категорически возразил он, но более ничего не добавил.
– Ну ладно, тебе виднее… как ты утверждаешь. Но если он так считал…
– Он так не считал.
– Ладно, не считал. Давай отвлечемся от Такера и Джульетты, перейдем к тебе. У тебя были такого рода дамочки? Как ты себя с ними чувствовал?
– Да, конечно… – Он перелистал в памяти куцый реестр своих половых связей. Листать, собственно, и нечего, все умещается в одной строчке. Ни на букву «Н» (невозможные), ни на «Б» (безнадежные) не значилось ни словечка. Дункан попытался припомнить друзей для потенциального «обмена информацией» (читай: для ее заимствования), но друзей у него тоже оказалось не густо. За всю свою жизнь Дункан ни разу даже не помыслил взять на себя риск «подкатить» к такой блестящей девице, как Джули, да и вообще к той, кого можно хотя бы приблизительно назвать блестящей. Он знал свое место, и место это находилось двумя этажами ниже по социальной лестнице – двумя, не одним, что исключало любую возможность контакта. С того места, где он обычно пребывал, подобных женщин даже не видать. Если уподобить жизнь универмагу, он торчал в подвале, где продавались совковые лопаты и простенькая посуда. Джульетты же порхали среди духов и лосьонов, выше на несколько пролетов эскалатора.
– Ну и…
– Что – и? Обычная история.
– А как ты с ней познакомился?
Дункан понял, что придется пошевелить мозгами, раз уж он ступил на путь самобичевания, иначе это будет выглядеть странно. Ведь каким надо быть неудачником, если даже о своей неудаче рассказать не в состоянии! Он поднатужился и представил себе, что именно ожидает услышать Джина, вообразил вычурные стрижки, трагический макияж, блестящие наряды.
– Помнишь такую группу – «Хьюман лиг»?
– Ух ты! Еще бы!
Дункан изобразил загадочную улыбку.
– У тебя была девица из «Хьюман лиг»?
Тут Дункан испытал еще один приступ паники, более острый. Он ступил на тонкий лед. Какой-нибудь услужливый сайт наверняка готов предъявить список всех джентльменов, с которыми общались дамы из «Хьюман лиг».
– Ну, как сказать… Пожалуй, нет. Она… моя бывшая… она не выступала в «Хьюман лиг», просто пела во втором составе, еще в колледже. – Ф-фу, пронесло. – Синтезаторы, вся фигня, смешные стрижки… Долго у нас с ней не продлилось. Она свалила с бас-гитаристом из… из другой группы, тоже восьмидесятых годов. А у тебя?
– Был один… Актер. Он всех нас перетрахал на драме, из нашего колледжа. Я, дура, конечно, воображала, что ко мне он относится по-другому. Что я особенная.
Ловко я выпутался, думал Дункан. Из них вышла отличная парочка неудачников. Беспокоило другое. Неужели он в течение двух десятков лет ошибался в оценке отношений Такера и Джульетты?
– Как ты думаешь, это существенное различие – невозможность Джульетты в смысле ее поведения или в смысле недосягаемости?
– Различие для кого?
– Не знаю, я просто… Меня просто немного пугает, что я мог ошибаться все это время.
– Как ты мог ошибаться? Ты знаешь о его песнях больше, чем любой другой во всем мире. Да и вообще, как ты сам говоришь, ошибок не бывает.
Слышал ли он когда-нибудь «Джульетту» так, как ее слышит Джина? Сомнения усиливались. Дункан привык думать, что уловил все тонкости музыки и текста: там пассаж из Кертиса Мэйфилда, тут бодлеровская метафора… Но, может быть, он слишком глубоко погрузился в альбом и теперь ему нужно вынырнуть, глотнуть свежего воздуха, услышать мнение случайного слушателя, не инсайдера. Может быть, он слишком рьяно переводил на английский то, что и так написано на английском.
– Знаешь, давай-ка сменим тему, – вздохнул Дункан.
– Да ладно, извини. Понимаю, тебе мало радости слушать мое беспомощное чириканье о том, в чем я ни черта не смыслю. И еще понимаю, какая это заразительная штука.
Войдя утром в палату, Энни застала Такера полностью одетым и готовым к выходу. Джексон сидел рядом с отцом, красный и потный, поджариваясь в пуховике, явно не рассчитанном на пребывание в помещении, тем более в больничном.
– Отлично. Вот она. Пошли, – сказал Такер, и оба поднялись и зашагали к двери мимо Энни. Серьезная решимость Джексона, его ровный быстрый шаг и выпяченный вперед подбородок навели Энни на мысль о неоднократных репетициях этого театрализованного выхода.
– Куда это вы направились? – спросила Энни.
– К тебе, – тут же ответил Такер. Он уже шагал по коридору, и Энни пришлось пробежаться, чтобы его догнать.
– Ко мне… в отель или в Гулнесс?
– Во-во. В этот самый. Который далеко, у моря. Джексон хочет попробовать морских соленых тянучек. Хочешь, Джексон?
– Ага.
– Чего попробовать? Никогда о таких не слышала. Там их нет.
Подошел лифт, Энни втиснулась последней, вырвав подол из пасти закрывающейся двери.
– А что у вас там тогда есть интересного?
– Галька на пляже. Только об нее зубы сломать можно.
Энни подумала о том, что ей предстоит. Стать любовницей отставного рок-ветерана или патронажной сестрой при умирающем? Она подозревала, что это две разные карьеры. Несовместимые.
– Спасибо за предупреждение, – сказал Такер. – Будем внимательны и осторожны.
Энни вгляделась в его физиономию, пытаясь вычленить в выражении лица что-то кроме нетерпения и иронии. Бесполезно.
Лифт остановился, створки двери разъехались. Такер и Джексон вышли на улицу и сразу же принялись ловить такси.
– Как определить свободную машину? – спросил Такер. – Забыл.
– По желтому сигналу.
– Где? Не вижу.
– Не видите, потому что не горит. Потому что такси занято. Послушайте, Такер…
– Пап, желтый!
– О!
Кэб подрулил к тротуару, Такер и Джексон прыгнули внутрь.
– Нам куда, к какому вокзалу?
– Кингс-Кросс. Но…
Но Такер уже принялся рассказывать водителю, куда надо заехать в западной части Лондона, чтобы забрать вещи, как посчитала Энни, из квартиры Лиззи. Энни полагала, что ему следовало бы назвать еще и банк. Денег у него с собой не было, а такси в Лондоне кусается.
– Ты с нами? – спросил Такер, схватившись за ручку дверцы. Вопрос, конечно, риторический, но у Энни возникло желание ответить на шутку шуткой и поглядеть на его реакцию. Она села в машину.
– Надо сначала забрать наше барахло у Лиззи. Расписание знаешь?
– На ближайший поезд не успеем. Но следующий через полчаса или около того.
– Как раз хватит времени купить комиксы для Джексона да выпить по чашке кофе. Что-то не припомню, чтобы я когда-нибудь катался на английском поезде.
– ТАК-КЕР! – вдруг взвизгнула Энни совершенно неожиданно для себя самой и закашлялась. Джексон вздрогнул и испуганно уставился на нее. На его месте она бы задумалась, какое удовольствие ему сулят каникулы у моря. Но как иначе прикажете прервать болтовню Такера?
– Да, Энни. – Такер с улыбкой повернулся к ней.
– Как ты себя чувствуешь? – строго спросила она, автоматически тоже переходя на «ты».
– Прекрасно.
– Разве можно уходить из больницы, никому не сообщив?
– С чего ты взяла, что я никому не сообщил?
– Сужу по твоему поведению. По скорости, с которой ты удрал оттуда.
– Нет-нет, я кое с кем попрощался.
– С кем?
– Ну… Завел там кое-каких знакомых. О, а это ведь Альберт-холл, да?
Она пропустила его замечание мимо ушей. Он пожал плечами.
– Эти… шарики – они все еще у тебя внутри? В Гулнессе их некому будет вытаскивать.
Нет, никуда не годится. Она разговаривает с ним так, будто она его мать, причем родился он где-нибудь в Йоркшире или Ланкашире пятидесятых в семье хозяев захудалого пансиона. Энни почувствовала, что голос ее отдает надраенным линолеумом и отварной говяжьей печенкой.
– Нет. Я же тебе говорил. Может, там остался какой-то клапан для вентиляции, но пусть это тебя не беспокоит.
– Меня обеспокоит, если ты свалишься и дашь дуба.
– Что такое «дашь дуба», пап? – насторожился Джексон.
– Ничего, ничего, Джексон. Шутка такая английская, ерунда. – И Энни: – Мы можем и не ехать к тебе. Если мы причиним неудобство, высади нас у какой-нибудь гостинички.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35